Где-то на отдалении слышались громкие звуки радио, там, очевидно, отдыхали туристы, но Бареев не имел возможности докричаться до них, мешала изолента.
Когда веревка уже почти перетерлась, он услыхал приближающиеся шаги. Воспрял духом, подумал, кто-то из туристов идет в его сторону. Каково же было разочарование, когда из молодой березовой поросли вывалился все тот же ненавистный Чубыкин в форме милиционера.
Участковый замер. Ему подумалось, лиходей вернулся, чтобы его прикончить, пока не появились свидетели. Однако намерения у Чубыкина были несколько иные. Он наставил на Бареева пистолет и приказал надеть лежавшие здесь же серые брюки, кроссовки и зеленую рубашку. Участковый не сразу смикитил, зачем это нужно. Даже вздохнул с облегчением: можно будет одеться и обуться, прикрывшись тем самым от комариных атак, поэтому не очень-то возражал. Чубыкин снял с него наручники, позволил облачиться, а потом снова сковал ему руки, но привязывать к дереву не стал. Василий Станиславович на протяжении всей этой процедуры примеривался, как бы половчее отправить врага в нокаут. Но Чубыкин был настороже, не выпускал пистолета.
– Кабы я сам п-по себе жил, я б поп… пробовал, – оправдывался участковый. – А у меня с… семья: ж… жена, теща, д-детишек т… т… трое… Если уб… бьют меня, к-кто их к-кормить б… будет?
Он не стал лезть на рожон, ждал, что будет дальше. А случилось совсем негаданное. Чубыкин вынес из-за кустов фельдшерскую сумку и извлек из нее шприц с ампулой, потребовал поднять голову. Тут уже Василий Станиславович вконец разволновался. Не иначе супостат и вправду решил отправить его на тот свет, только не посредством огнестрельного оружия, что вызвало бы суматоху в лагере туристов, а при помощи какой-нибудь отравы. Зарычал, задергался, исхитрился поддать Чубыкину коленом, но получил по макушке и вторично отключился.
Когда снова пришел в сознание, первое, что почувствовал, – онемение всей нижней половины лица. Изоленты на губах уже не было, но язык и челюсти не слушались. Он попробовал крикнуть – из уст вырвался собачий вой. Сложить звуки в слова не получалось, органы речи бездействовали, выведенные из строя наркозом. А Чубыкин, чтоб ему сдохнуть, стоял в двух шагах от него, по-ковбойски вертел на пальце пистолет и скалился.
– Ори-ори! – сказал он снисходительно. – Все равно никто не поймет… Я тебе такую дозу вколол, что часа на четыре хватит. А когда оклемаешься, я уже смоюсь.
До участкового начал доходить смысл дьявольского плана, разработанного этим гаденышем, которого в преступном мире сравнивали с киношным Фантомасом. Но как было ему противостоять? Василий Станиславович враз сделался игрушкой в его руках.
– Теперь я – это ты, а ты – это я, – подтвердил догадку Чубыкин, перестал скалиться, вскинул пистолет и повелел: – Идем!
Остальное происходило на глазах ленинградцев, которые теперь горько жалели о своем желании слиться с природой. Сидели бы себе дома, лечились каждый от своей хвори и тогда бы не вляпались в столь гнусную историю.
«Очень профессиональный укол, – написала в тетради Ариадна, рассматривавшая происшествие не столько с криминальной, сколько с медицинской точки зрения. – Снизу в подбородок и прямо в язык. Дилетант бы так не сумел».
– А он и не д-дилетант, – ответил Василий Станиславович (его речь с каждой минутой делалась стройнее, он все реже запинался и заикался – действие наркоза заканчивалось). – В медицинском учился, в Свердловске. Чет-тыре к-курса прошел, с пятого отчислили за аморальное п-поведение. Но соображалка у него – дай бог всякому!
Алексей с последним утверждением Бареева согласился. Только незаурядная личность способна придумать хитрейший обман за кратчайшее время. Ход мыслей Чубыкина был ясен. Оставив участкового привязанным к дереву, он с добычей намеревался выйти из леса, но повстречал на поляне приезжих из города. Пообщавшись с ними под видом милиционера, обнаружил, что а) они не в силах произнести ни слова и б) они не знают точного описания грабителя, которого ищут по всей Стрельне и за ее пределами. Зато у них есть машина, на которой проще простого вырваться из опасной зоны, поскольку ни в каких ориентировках она не значится.
Дело оставалось за малым – завладеть этой машиной так, чтобы трое олухов ничего не заподозрили и продолжали сидеть в лесу. Чубыкин возвратился к участковому, заставил его переодеться и привел на поляну. По дороге пострелял из пистолета, шумнул, сыграв маленький спектакль под названием «Задержание преступника». Лишенный способности говорить, Бареев не смог сразу объяснить доверчивым походникам, как их провели. А настоящий преступник сел в Женькин «Запорожец» и уехал, захватив припрятанный мешок с деньгами.
– Где… же… он теперь? – вытолкнул из себя вместе с приступами кашля Белоногов, думая, конечно же, о том, что скажет отец, когда узнает о пропаже машины.
– Сколько твоя к-карета выжимает? Больше сотни? Тогда уж он в-верст за полт-тораста отсюда. А мы и не ведаем, в какой бок он поехал. В К-карелию? В Прибалтику? В Ленинград? Ищи вет-тра в поле…
Они приуныли. Да что там говорить – впали в ипохондрию. Не способствовала поднятию настроения и чернота, окутавшая лес. Надо бы идти, действовать, но куда двинешься в таком сумраке?
– Я выведу, – заверил участковый. – Все т-тропки здесь знаю, с завязанными г-глазами дойду. Идемте скорее, нельзя время терять!
Белоногов обвел рукой поляну: котелок, покрывало, рюкзак с остатками еды.
– Бросай! – скомандовал Василий Станиславович. – Утром в-вернешься, подберешь… Нам сейчас пулей надо в п-поселок! Авось успеем еще п-посты на дорогах известить, п-передадим номер машины, где-нибудь да зад-держат…
Никто не протестовал. Бросили на поляне все свое имущество и побежали за Бареевым в чащобу, которая в ночной темени казалась еще гуще.
Строго говоря, выбрались бы и без провожатого. Ориентироваться помогали оставленные «Запорожцем» полосы на траве и на мягкой почве. Скорость набрали приличную, тренированным Касаткину и Белоногову она давалась без труда, Бареев тоже отмахивал сажень за саженью легко и без одышки, как породистый конь. А вот бедная Ариадна совсем измучилась, с каждым метром теряла силы и под конец уже еле плелась в арьергарде. Если б не она, достигли бы трассы гораздо быстрее.
Когда выбежали из перелеска, было уже за полночь. Луна сияла в небе, как начищенная золотая монета.
– До поселка три километра, – известил Василий Станиславович уже ровно, без заикания. – Сдюжите?
Алексей и Женька были готовы хоть марафон пробежать, тем более дневная жара спала, сменившись приятной прохладцей. Но Ариадна села на поваленную ольху на обочине и уронила голову. Она не в состоянии была сделать больше ни шагу.
– Оставайтесь с ней, – распорядился участковый. – Отдышитесь, а там, может, какую попутку поймаете… А мне ждать некогда. В поселке встретимся!
Он припустил трусцой по пустынному шоссе. Минут через десять его коренастая фигура скрылась из вида.
Касаткин и Белоногов присели на ольху рядом с выдохшейся Ариадной. Молчали, осмысливая произошедшее. Алексей не знал, о чем думают его товарищи, но лично ему было до ужаса совестно за проявленное легкомыслие. Герой, твою налево… Еще на грамоту рот разинул! Такому дурню вместо грамоты срок за соучастие полагается. Спасибо Барееву, гуманность проявил, а ведь имел право и привлечь…
На трассе показалась машина, ее фары выхватили из мрака мокрые от росы листья деревьев, стоявших вдоль дороги.
Касаткин встал, шагнул на шоссе, засемафорил руками.
Машина остановилась. Это был «Запорожец», очень похожий на Женькин. Скрежетнула дверца, из автомобиля вышел человек, и ошеломленный Алексей услышал знакомый баритон:
– Хоккеист? Ты что тут делаешь?
Касаткин прикипел подошвами к асфальтовому покрытию. Чубыкин! Великий Немой! Не в Карелии, не в Прибалтике, не в Ленинграде, а здесь, в двух километрах от Стрельны, которую он, по всем расчетам, должен был покинуть…
Вот и шанс исправиться! Касаткин замычал раненым быком, призывая Белоногова, и храбро ринулся со сжатыми кулаками на подлого оборотня.
Прошла неделя. Скула у Алексея обрела прежние формы и привычный размер, вместе с тем возвратилась и способность изъясняться по-человечески. У Белоногова горло тоже прошло, он перестал крякать, хотя от небольшой хрипотцы все еще не избавился.
Их вместе с Ариадной вызвали на допрос в отделение милиции. Хвала небесам, не как обвиняемых. Смягчило вину то обстоятельство, что в лесу, который добросовестно прочесал присланный из города отряд, отыскался мешок с ворованными деньгами. Не пропало ни рубля. Преступник, видя, что на кону стоит его свобода, не стал возвращаться к схрону и забирать добычу, рассудив, что там его ждет засада. Однако его самого так и не нашли. На трассе он наверняка поймал какую-нибудь машину и уехал подальше от мест, где на него объявили облаву.
Касаткину лучше было сквозь землю провалиться, чем отвечать на вопросы следователя. Как получилось, что не выполнили приказ участкового Бареева и не караулили задержанного Чубыкина до приезда опергруппы? Почему расковали преступника и позволили ему бежать? Не находились ли с ним в сговоре?
На счастье, за них заступился сам Василий Станиславович. Покряхтел, молвил смущенно:
– Это я сплоховал… Нечего было салагам такого стреляного воробья доверять. Не воробья – коршуна! Ему ребятню объегорить – плевое дело, ёрш твою клещ…
– Но вы говорили, что он немой, – робко произнес Касаткин. – А он заговорил! Вот мы и поверили…
– В Ленинграде сутки спустя его сообщника взяли, – пояснил следователь. – Он сказал, что Чубыкин еще год назад от немоты излечился. Ему знакомый гипнотизер помог. Но милиция, к сожалению, была не в курсе. А Чубыкин, когда грабил почту, притворялся, будто все еще немой, требования на бумажке заранее написал.
– Зачем такие сложности? – удивился Белоногов.
– Да понятно же… – проговорил с кислой миной Василий Станиславович. – Немота – его главная примета. По ней его и шукают. А он идет себе и языком мелет, дамочкам комплименты отгружает. Все и думают: не тот! Хитрозадый, одно слово…