На самом деле даже в императорском дворце чаще умирали от болезней, чем от яда. В течение целого десятилетия начиная с 60-х гг. I в. бо́льшая часть Римской империи была охвачена пандемией, скорее всего, оспы, очевидно, привезенной солдатами с Востока. Гален, самый проницательный и плодовитый медицинский автор античности, приводит конкретные случаи и дает детальное описание симптомов глазами очевидца, включая высыпания в виде волдырей и диарею. О точных масштабах этой вспышки до сих пор активно спорят. Неоспоримых доказательств немного, и жертвы оцениваются от 1 % населения до почти нереально высоких 30 %. Но мы можем быть практически уверены, что одной из жертв болезни в 169 г. стал император Луций Вер, который со 161 г. правил совместно с Марком Аврелием.
Получается, что перед лицом этих немногочисленных и в основном «биологических» бедствий все были более или менее равны. Но в остальном римский мир явно делился на имущих и неимущих: разлом проходил между ничтожным меньшинством тех, у кого были значительные излишки, с образом жизни от весьма комфортабельного до сногсшибательно роскошного, и огромным большинством (причем даже свободного населения), которое в лучшем случае располагало лишь малым количеством свободной наличности (на лакомства, дополнительную комнату, дешевые украшения или простое надгробие), а в худшем – было нищим, безработным и бездомным.
О привилегированных классах римского мира мы знаем немало. Они создали почти всю дошедшую до нас от античности литературу. Даже такие писатели, как Ювенал, который в сатирах иногда причислял себя к социальным низам, на самом деле были обеспеченными людьми, хоть и жаловались, что и на их головы проливается содержимое ночных горшков. И именно богатые – со значительным перевесом – оставили заметный след в археологическом плане, от великолепных домов до новых театров. По всей империи их было, по щедрым оценкам, около 300 000, включая сравнительно состоятельных местных воротил и плутократов в больших городах, а если считать всех их домочадцев, то общее количество несколько вырастет. Если предполагать, что население империи в первые два века нашей эры было где-то между 50 млн и 60 млн человек, каковы же были условия жизни, привычки и ценности подавляющего большинства, или 99 % римлян?
Писатели из римской элиты чаще всего смотрели на своих менее удачливых и более бедных сограждан с презрением. Кроме ностальгического восхищения простым крестьянским образом жизни – нереальным миром лесных пикников и неспешных жарких полдней под тенистыми деревьями – они находили в бедности и бедных и даже в честном трудовом заработке мало достоинства. Ювенал – не единственный, кто считал приоритетами римского народа «хлеб и зрелища». Фронтон, наставник Марка Аврелия, утверждает совершенно то же самое, когда пишет об императоре Траяне, что тот удерживал народ в повиновении двумя орудиями: раздачами зерна и развлечениями. Цицерон выражает презрение к тем, кто трудом зарабатывает себе на жизнь: «Недостойны свободного человека и презренны заработки всех поденщиков, чей покупается труд… ведь в этих занятиях самая плата есть вознаграждение за рабское состояние».[90] Истинный аристократ живет на доходы от своих поместий, а не на зарплату, каковая по сути своей позорна, – вот одно из расхожих клише римского морализаторства. Эту идею отражают даже сами латинские слова: желательное состояние человечества называлось otium (не столько досуг, как его обычно переводят, сколько возможность свободно распоряжаться временем), а любая «занятость» была его нежелательной противоположностью, negotium (не otium).
Равно презирали и порицали как самоуверенных выскочек и тех, кто разбогател «ни с того ни с сего»: Трималхион в «Сатириконе» Петрония, нувориш из бывших рабов, сделавший состояние на торговле всем, чем ни попадя, хоть свиными окороками, хоть духами или рабами, – одновременно обаятельный и неприятный пародийный персонаж, человек с деньгами, но без вкуса, который постоянно попадает пальцем в небо, пытаясь вести себя как аристократ. Его рабы одеты в слишком вульгарную «дизайнерскую» униформу (швейцар, стоящий у двери, облечен в зеленое, подпоясан красным ремнем и коротает время, лузгая стручки гороха в серебряную чашу); стены дома Трималхиона гордо украшены картинами, повествующими о его карьере, – начиная с ярмарки рабов и до нынешнего великолепия, достигнутого под покровительством Меркурия, бога стяжательства; а созванный им банкет становится невозможным сочетанием всех модных римских угощений – от сони-полчка в меду и маке до вина с более чем столетней выдержкой, урожая 121 г. до н. э. «опимиевского разлива». Подразумевается, что неотесанный Трималхион не понимает: имя сурового консерватора, который в 121 г. до н. э. казнил 3000 сторонников Гая Гракха, вряд ли подходит для обозначения выдержки вина, даже если бы последнее на самом деле могло быть таким старым.
Предрассудки очевидны, и они говорят нам больше о мире писателей, чем о среде тех, кого они описывают, особенно если, как предполагают некоторые современные критики, пародия Петрония на аристократический образ жизни заставляла читателей из элиты задуматься, столь ли уж далеко они ушли от этого тщеславного бывшего раба. Большой вопрос заключается в том, сможем ли мы воссоздать картину жизни обычных римлян, которую они бы посчитали аутентичной. Если дошедшие до нас литературные памятники дают нам только такие пренебрежительные карикатуры, к чему еще мы можем обратиться?
Уровни бедности
Плюс-минус 50 млн обитателей Римской империи нельзя отнести к одной имущественной категории. Римское общество делилось не просто на малую группу очень богатых и всех остальных – примерно одинаковую бедную массу, силящуюся хоть как-то прокормиться. Те, кого нельзя причислить к элите, находились на разных уровнях по положению, достатку и привилегиям, и среди них помимо очень бедных было множество «обычных» или «средних» людей. Оказывается, что жизнь некоторых социальных слоев нам представить значительно легче, а о других у нас есть лишь весьма скудные сведения.
Львиная доля этих 50 млн были крестьянами – не плодом фантазии римских писателей, а мелкими землевладельцами во всех уголках империи, в иные годы с трудом собирающими достаточно урожая, чтобы прокормиться, а иногда получающими даже небольшое количество излишков на продажу. Для этих семей с приходом римлян мало что менялось – лишь налоги платились в другую казну, а также увеличивались масштабы рынка, что позволяло расширить круг покупателей и ассортимент безделушек, которые можно было купить, если появлялся лишний сестерций. В Британии, например, насколько мы можем судить по археологическим находкам, жизнь крестьян существенно не менялась на протяжении более чем тысячи лет – с конца железного века накануне успешного римского завоевания в 43 г., в течение всего римского владычества и до Средних веков. Но до нас не дошло никаких свидетельств о мнениях, устремлениях, надеждах или страхах этих крестьян и членов их семей. Единственные простые люди римского мира, с которыми мы можем в этом смысле познакомиться или чей образ жизни мы можем начать реконструировать, – это городские жители.
Совершенно ясно, что в городе встречалась и крайняя бедность. Римские законы специально устанавливали запрет на заселение гробниц: «Всякий, кто пожелает, может преследовать судом человека, живущего в гробнице или обустраивающего там свое пребывание», – гласит римский закон. Это значит, что бездомные (как местные, так и приезжие) граждане, иммигранты, беглые рабы делали именно это: находили прибежище в величественных усыпальницах аристократии, которые тянулись вдоль дорог к главным городам империи. Иные предпочитали строить времянки, прислоненные к любой подходящей стене: арки, акведука и т. д. По этому поводу тоже имелся закон, предписывавший сносить хлипкие постройки, если они будут сочтены пожароопасными, а в противном случае – брать с обитателей арендную плату. Пригороды многих римских городов, вероятно, мало отличались обликом от современных столиц третьего мира: это сквоты, трущобы, целые трущобные города, где обитает полуголодное население, не столько зарабатывающее, сколько выпрашивающее себе на пропитание. Римские моралисты постоянно упоминали нищих, чаще всего советуя их игнорировать. Цепочка живописных изображений в Помпеях, передающая жизнь местного форума, включает и сцену с нищим горбуном, который ведет собаку и как раз получает несколько мелких монет от знатной госпожи и ее служанки: очевидно, эти женщины не прислушались к советам моралистов.
77. Комикс передает одну из точек зрения на то, как римская власть сказывалась на провинциальных крестьянах: те по-прежнему живут в традиционных круглых домиках, но могут, когда требуется, изобразить любовь к римской культуре
78. Сильно выцветший рисунок из дома Юлии Феликс в Помпеях (I в.) передает сцены жизни на местном форуме. Это редкий пример общения богатых и бедных в римском мире. Бородатый попрошайка явно опустился на самое дно, его нагота едва прикрыта лохмотьями, компанию ему составляет пес
На самом деле мы располагаем меньшим количеством свидетельств о крайней бедности, чем могли бы ожидать, но это объяснимо: во-первых, люди, ничего не имевшие, не оставили следов ни в исторических хрониках, ни в археологии. Трущобные города-однодневки не превращаются в долговечные руины; покойники, схороненные в безымянных могилах, без погребальных даров, рассказывают нам о себе гораздо меньше, чем те, на чьих гробницах высекали красноречивые эпитафии. А во-вторых, и это даже важнее, крайняя бедность в Римской империи была проблемой, которая в самой себе содержала решение: жертвы умирали. Без каких-либо механизмов поддержки неимущие не могли выжить. Даже раздача зерна, постепенно развивавшаяся из законодательной инициативы Гая Гракха, предложенной в 120-е гг. до н. э., не могла полностью их обеспечить. Этот закон, безусловно, устанавливал ответственность государства за минимальное пропитание граждан, но пользу из него в I и II вв. извлекала хотя и крупная, однако все же ограниченная, даже привилегированная группа в 250 000 граждан мужского пола: каждый получал достаточно хлеба, чтобы прокормить двух человек. Зерновая раздача не была спасением для всех пришельцев в Риме.