ратора и его желание убедить ее отречься. «Пощади седины отца твоего, пощади младенчество твоего сына, принеси жертву за благополучие императоров», – уговаривал он ее. «Я не сделаю этого», – она ответила. «Христианка ли ты?» – он спросил, поворачивая допрос в формальное русло. Когда она ответила: «Christiana sum»,[99] ей вынесли смертный приговор. Прокуратор был в явном недоумении, и, похоже, толпа, наблюдавшая за смертью христиан в амфитеатре, – тоже. Римские кровавые зрелища проходили по строго определенным правилам: там в смертном бою встречались дикие звери, преступники и рабы, но не кормящие матери. И действительно, толпа содрогнулась при виде другой мученицы, Фелицитаты, у которой молоко сочилось из груди. Так почему же римляне так поступали?
Какими бы ни были законы и конкретные обстоятельства судебных дел, между традиционными римскими ценностями и христианством были непримиримые расхождения. Римская религия была политеистической и к чужим богам относилась примерно так, как империя к чужим народам: она их вбирала в себя. С тех далеких времен, когда были захвачены Вейи в начале IV в. до н. э., Рим постоянно принимал новых богов покоренных соседей. Время от времени возникали тревоги и конфликты из-за противоречий между религиями. Жрецов египетской богини Исиды неоднократно изгоняли из Рима. Однако общая тенденция была такова: чем больше Римская империя расширялась, тем больше становился пантеон богов. В теории христианство было религией эксклюзивного монотеизма, оно отвергало богов, которые на протяжении стольких веков обеспечивали Риму успех. На практике на каждую Перпетую, смело или, в глазах римлян, упрямо шедшую на смерть, приходились, наверное, сотни обычных христиан, которые предпочитали приносить жертвы традиционным богам, надеяться на удачу, а о прощении молить потом. Но официально примирения быть не могло.
То же самое можно было сказать в какой-то мере и об иудаизме. Но, как ни странно, иудеи в значительной степени смогли прижиться в римской среде. Для римлян христиане были намного хуже. Во-первых, их бог не имел родины. Согласно сложившейся упорядоченной географии религий, римляне полагали, что божества обязательно откуда-то происходят: Исида – из Египта, Митра – из Персии, иудейский бог – из Иудеи. Христианский бог не имел корней, был универсален и потому привлекал больше приверженцев. Поиски мистического просветления могли привести новых поклонников, скажем, к Исиде. Но христианство было целиком основано на духовном преображении, что было абсолютно новым. Более того, некоторые христиане проповедовали ценности, которые грозили опрокинуть фундаментальные греко-римские представления о природе мира и людей в нем: например, о том, что бедность – это хорошо, или о том, что нужно укрощать свое тело, отвергнуть его, а не ухаживать за ним. Все это помогает объяснить обеспокоенность, смятение и враждебность, переполнявшие Плиния и ему подобных.
И в то же время успех христианства определялся самой Римской империей, протяженностью ее территории, мобильностью, которую она обеспечивала, ее городами и характерным смешением культур. От Вифинии Плиния до Карфагена Перпетуи христианство распространилось из изначально небольших очагов в Иудее во многом благодаря готовым «каналам связи», налаженным римлянами во всем средиземноморском мире, и передвижению по ним людей, товаров, книг и идей. Единственной религией, которую римляне пытались искоренить, была как раз та, чей успех предопределила сама империя, позволив ей разрастись внутри римского мира.
Граждане
Итак, было ли христианство действительно римской религией? И да и нет. Ответ на этот вопрос, очевидно, зависит от того, что мы подразумеваем под словом «римский» – под этим гибким и неуловимым прилагательным, которое может быть использовано в разных значениях, от политического контроля до стиля искусства, описания места или периода времени. Правильный ответ на вопрос, сколько «римлян» жило в «Римской Британии», может быть «человек пять», если мы будем иметь в виду лишь тех, кто родился и вырос в Риме. В равной мере это может быть «около 50 000», если считать всех солдат, а также небольшой штат имперской администрации, включая рабов – их всех надо учесть. Это будет больше похоже на «3 млн», если мы будем считать, что все жители римской провинции были теперь в известной степени римлянами, хотя большинство из них, за пределами городов, вероятно, не знали, где вообще находится Рим, и все, что получали из центра, сводилось разве что к горсти монет в кармане.
Однако одно важное определение «римскости» было связано с римским гражданством. Для все большего числа жителей империи стать римлянином означало стать римским гражданином. Во всех провинциях империи в течение первых двух веков новой эры существовало много способов приобрести этот статус. Неграждане, которые служили в римской армии, становились гражданами, когда отбывали срок службы; местные чиновники в городах по всей империи более или менее автоматически получали римское гражданство; целые общины или отдельные лица (например, Тиберий Клавдий Тогидубнус) получали гражданство за особые заслуги перед властью; и рабы римских граждан, где бы они ни жили, становились гражданами, если получали свободу. Не существовало никаких тестов или экзаменов, которые мы привыкли связывать с получением гражданства, не нужно было салютовать флагу, приносить присягу или платить какой-либо денежный взнос. Гражданство давалось даром, и к 200 г., согласно наиболее точным недавним оценкам, примерно 20 % свободного населения были гражданами. Это означало, что по меньшей мере 10 млн жителей провинции были римскими гражданами.
Согласно римским законам гражданство несло с собой все виды конкретных прав, охватывающих широкий круг сторон жизни, – от контрактов до наказаний. Единственной причиной, почему в 60-х гг. святой Петр был распят, а святому Павлу выпала честь быть обезглавленным, было то, что Павел был римским гражданином. Для некоторых гражданство стало первым шагом на пути присоединения к элите центральной римской власти, по дороге, которая могла привести в сенат и императорский дворец. Несколько императоров во II в. имели корни за пределами Италии, от Траяна, чья семья прибыла из Испании, до Септимия Севера, который правил с 193 до 211 г. и был первым императором из Африки.
Все больше сенаторов происходило из провинций, в том числе Лоллий Урбик, наместник Британии (из Северной Африки); Агрикола, чья семья прибыла из Южной Галлии; и многие другие, которые с гордостью сообщали о своих достижениях («пятый человек, попавший в сенат от всей Азии») в надписях в тех городах, откуда они были родом. Некоторые императоры поддерживали эту тенденцию. В своей речи в 48 г. Клавдий выступил за принятие в сенат представителей Северной Галлии («Косматой Галлии», как ее называли римляне). Он недвусмысленно поддерживал это предложение, исходя из открытости Рима к чужестранцам с давних времен, отвергая очевидные возражения: «Если кто-нибудь хочет рассмотреть тот факт, что галлы десять лет воевали с божественным Юлием [Цезарем], ему можно возразить, что с тех пор они уже сто лет как нам служат верой и правдой» (Лионские таблицы Клавдия с речью императора Клавдия перед сенатом, произнесенной в 48 г.). К концу II в. более 50 % сенаторов были из провинций. Они не в равной степени представляли разные части империи (не было никого из Британии); и некоторые из них, подобно первым «чужеземным» императорам, возможно, были потомками ранних итальянских переселенцев в провинциях, а не коренными жителями, но таких было меньшинство. По сути, Римом теперь правили провинциалы.
Это не означает, что правящие классы Рима были частью некоего еще неостывшего культурного плавильного котла. Говоря сегодняшним языком, они были «расово слепыми». Если мы до сих пор спорим об этническом происхождении африканского императора Септимия Севера, то именно потому, что древние писатели ни разу об этом не сообщили. Однако римская элита была, конечно, настроена снобистски в отношении сенаторов из провинций. Про них шутили, что они не могли найти дорогу в здание сената. Считается, что даже Септимий Север так стеснялся сильного акцента своей сестры, что отправил ее домой. И речь Клавдия в пользу принятия в сенат «косматых галлов» была как раз вызвана сильным сопротивлением сенаторов. Тем не менее ко II в. в центре римского мира имелось значительное число людей, которые видели империю с обеих точек зрения, у которых было два дома – римский и провинциальный, которые были двуязычными и принадлежали двум культурам.
Гай Юлий Зоил
Историей одного из таких римлян, говоривших на двух языках, мы заканчиваем эту главу. Имя Гая Юлия Зоила не очень широко известно. Он не был Полибием, Сципионом Барбатом, Цицероном или Плинием. Он не оставил никаких текстов после себя, если не считать нескольких слов на камне. Его имя не упоминается в сохранившихся римских источниках. Разные периоды римской истории представляли люди разного типа. Зоил, вольноотпущенник, чиновник империи, богатый благодетель своего родного города, олицетворяет собой многие сюжеты из жизни Римской империи. В то же самое время он напоминает нам о тех многих судьбах, которые, казалось, были скрыты от истории, но в наши дни еще могут быть собраны из найденных кусочков.
Все, что мы знаем о Зоиле, всплыло в основном за последние 50 лет во время раскопок в небольшом римском городе Афродисиасе на юге теперешней Турции, где, вероятно, Зоил родился и умер. Там была обнаружена его изысканно оформленная гробница, благодаря чему можно получить какое-то представление о его внешности, хотя, как назло, почти ничего не осталось от лица. Его имя упомянуто в письме будущего императора Августа в 39 или 38 гг. до н. э., которое жители Афродисиаса воспроизвели в камне и поместили в центре города: «Ты знаешь, как я горжусь моим Зоилом». Он финансировал основные строительные проекты в городе – от возведения новой сцены театра до серьезной перестройки главного храма, что прославило его как благотворителя и филантропа. Все это позволяет реконструировать его жизненный путь в общих чертах.