Климат и смысл(про главное)
Холод, мороз чаще становится причиной смерти, чем жара. Хотя бы поэтому он ближе ко злу, к адскому Коциту. Проницательный Данте, тогдашняя мировая культура вообще еще пребывала в неведении о возможности жизни в областях, где борьба с морозом отнимает большую часть суток. Смысл рождается только за счет избытка свободного времени. В холодных же областях, порабощенных борьбой за выживание, рождается не смысл, а власть — насилие, благодаря которому можно переложить заботу о тепле для себя на других. Смысл, цивилизация вообще — продукт милостивого климата и тепла. И, кажется, ад для Данте имел все-таки отчетливую географическую привязку — к области неведения, к неизвестному благодаря своей бессмысленности Северу.
Столбы(про литературу)
Мой отец много что может рассказать о жизни в России. Например, он как-то обмолвился мне — ребенку: «Запомни: советская армия — это тюрьма». Сам он служил в войсках связи три года, застал охоту ПВО на Пауэрса в Красноводске (говорит, шухер был адский), сорвал себе на всю жизнь спину неподъемными работами и чуть не помер от перитонита в Каракумах.
Однажды я его спросил:
— А что тебе особенно запомнилось? Что ты прежде всего вспоминаешь при слове «Россия»?
И услышал такое:
— Однажды в Ставрополье ледяная буря налепила столько снега и льда на линии электропередачи, что столбы повалились один за другим, как домино. И вот представь: степь, буран, мгла, ничего не видать, ветер валит с ног, а я тяну изо всех сил кабель и машу, машу рукой, показываю незрячему трактористу, куда дальше продвигаться — поднимать следующий столб. И так шесть километров.
— «Капитанская дочка», — сказал я. — Ты побывал вожатым Гринева.
Папа горько улыбнулся.
Москва изнутри(про город)
В конце девяностых я бывал в этих местах каждый день, так как работал в конце Большого Трехсвятительского переулка, и каждый день мы с моим другом-коллегой много времени проводили на улице и шатались туда-сюда по Трехсвятительским и Хохлову переулку; мы были молоды, а молодость — это всегда избыток любопытства, и так мы потихоньку местностью этой и увлеклись. А потом друг добыл программу, с помощью которой можно было склеивать панорамы. Так мы стали лазить по местным крышам и делать фотосъемки, которые потом выкладывали на корпоративный форум. Там, на форуме, началось серьезное изучение истории района, с подключением библиотек и т. д.
Нет более возвышенной точки в центре Москвы, и, наверное, от этого здесь так хорошо. Ночью идешь в тишине и застываешь от того, насколько хорошо просто смотреть, как светит фонарь и блестят капельки на краю карниза.
Вся эта местность связана с восстанием левых эсеров, так называемых поповцев, в 1918 году — и свой рассказ я попробую приложить именно к этим событиям.
Казармы построены в конце XVIII века на пожертвования, сильно пострадали в пожаре 1812 года. В июле 1918 года левые эсеры восстали, и это совпало с убийством немецкого посла, графа Мирбаха, которого взорвал удивительный человек Яков Блюмкин: эсер и чекист, профессиональная деятельность которого заключалась в том, чтобы постоянно получать адреналин (Блюмкин — авантюрная фигура, и она просится в любой роман, посвященный тем временам). Убив посла, раненый Блюмкин прятался именно в Покровских казармах, у левых эсеров, которые заседали там под руководством Попова. После этого Попов сообщил, что «мы продажное правительство Ленина хотим сбросить», и заявил, что всё пространство от Чистых прудов до Старой площади станет левоэсерской республикой. На них стали наступать большевики, но эсеры захватили почтамт и типографию и заняли артиллерийскую оборону в замечательном месте, о котором я расскажу чуть позже.
Судя по старым фотографиям, когда-то на этом месте бульвара не было — ни деревьев, ничего. Вместо бульвара на фотографии можно увидеть булыжники и охранные посты. То есть на месте большей части Покровского бульвара был плац, что логично.
В XIX веке в этих местах была невероятно дорогая земля. Видимо, она здесь в то время считалась престижной; рядом — центр города и Курский вокзал, с которого можно ездить на дачи. Этот симпатичный домик, в котором сейчас находится какая-то муниципальная организация, принадлежал сестре Морозова, и, перед тем как здесь отстроиться, она купила эту землю за 300 тысяч рублей золотом — сумасшедшие, дикие по тем временам деньги.
Есть такая замечательная картина художника Маковского, которая называется «Ночлежный дом», и на ней изображено именно это здание — здесь была одна из ляпинских трущоб. На картине видно, как на тротуаре Большого Трехсвятительского сидит огромное количество бомжей, ждущих еды или ночлега. А на переднем плане картины предположительно изображен художник Саврасов, который, как известно, был горьким пьяницей. Его «Грачи прилетели» существуют в количестве семи или восьми штук — Саврасову, когда он выходил из запоя, нужны были деньги, и он рисовал свои известные работы на продажу. В целом этот дом похож на тот, что нарисован на картине, — естественно, что-то надстроили, но всё же похож.
Всё в этих местах удивительно рифмуется. Если мы возьмем вышеупомянутую картину Маковского, то увидим на ней Саврасова. Саврасов, как известно, был учителем Левитана. А Левитан прожил в ста метрах от ночлежки Маковского, во флигеле морозовских владений, одиннадцать лет. Когда Левитан поссорился с Чеховым, сюда приехала Щепкина-Куперник и попросила Левитана поехать к писателю в Мелихово мириться; отсюда они сели в пролетку и поехали на Курский вокзал. Тогда же не было метро, и мириться ездили на извозчиках и поездах. Здесь Левитан и умер, и отсюда траурная процессия несла его тело на Новодевичье. Модерновый флигель этот когда-то был очень симпатичным; жаль, что сейчас эта мемориальная жемчужина Москвы находится в таком печальном виде.
Когда с Покровских казарм началось восстание, поповцы заявили: «Если правительство не выполнит все наши требования, мы с помощью артиллерии сравняем Кремль с землей». И большевики всерьез испугались — Дзержинский приехал на переговоры. Куда приехал — неизвестно, возможно, в Покровские казармы, а возможно, и в морозов-ский особняк, куда переместился эсеровский штаб. Когда Дзержинский к ним прибыл, они, не будь дураками, арестовали его, взяли в заложники. А содержали его как раз в подвале морозовского дома.
После того как восстание было жестоко подавлено латышскими стрелками, дом стал жилым — я когда-то разговаривал с людьми, жившими в одной из коммунальных полуподвальных квартир, здесь размещавшихся в советское время. Потом в доме был детский садик, и знаменитый фильм «Усатый нянь» снимался именно здесь. Тогда вокруг не было никакого можжевельника, мрамора, пластика и всего, что мы видим сейчас, — всё было очень скромно и естественно.
Потом на моих глазах произошел захват особняка неизвестными людьми. Что там сейчас — непонятно, но я, честно говоря, склонен все московские особняки, превращенные в офисы без опознавательных знаков, соотносить с какими-то неясными провластными делами.
Здесь поповцы поставили пушку и принялись из нее обстреливать Кремль. Замечательная высота — с точки зрения и военного, и туриста: на фотографиях XIX века, снятых с этого места, хорошо видно, что из сада открывался просторный вид на Москву, на Кремль.
Вместе с захватом особняка произошел и захват прекрасного садика. Просто в какой-то момент взяли и неожиданно закрыли доступ в одну из самых красивых точек Москвы, не менее сакральную, чем Воробьевы горы. Это топографический бриллиант Москвы, под которым, уничтожив огромное количество культурного строя, построили подземную стоянку. Сад был закрыт для посещения, и только недавно его вновь частично открыли. В сравнении со старым садиком здесь всё кардинально изменилось, хорошо хоть деревья не спилили. А раньше было прекрасно — вечерком садишься в верхней части сада и любуешься мягким закатным светом над Москвой. Лучший способ медитации.
Институт этот — «ящик», расположенный на большой территории, — законсервировал под собой большое количество старых построек. Если эту территорию отдать на откуп археологам, тут обнаружится огромное количество древностей.
В одной из построек института находился офис, в котором я работал. Там были замечательные полуподвалы с мощнейшими сводчатыми стенами — выглядело всё это, с одной стороны, загадочно, а с другой — выкрашено белым, и особой мрачности там не было. Но тем не менее чувствовалось: что-то здесь не то. И однажды я вышел из офиса покурить и познакомился с рабочим, делавшим ремонт в соседнем помещении. Мы с ним разговорились об этих стенах, о том, что здесь было раньше… И в какой-то момент он мне говорит: «Я тебе сейчас покажу, что здесь было раньше». Принес в курилку ведро со штукатуркой, зачерпнул ее рукой, растер. «Видишь, — говорит, — пули расплющенные. Вот что здесь было». В этих подвалах расстреливали людей.
На углу Большого Трехсвятительского находилось здание