Формально женщины сидели в лесу, но практически окружающий вид больше подходил бы фильму ужасов на тему экологического постапокалипсиса. Деревья… они были, много деревьев, настоящая чащоба, расстилающаяся на километры (или перегоны по местной системе мер длины). Однако в большинстве стволы торчали ветхими столпами черно-серого цвета, мертвые, изъеденные короедом.
Лес, как и земля, на которой обосновалась деревня, принадлежал некоему барону. По условиям договора, заключенного три поколения назад (кстати, с помощью законоведов Дре-Фейхана), селяне полностью распоряжались землей, самолично решая, что и как на ней растить. Владельца же интересовало только своевременное внесение арендной платы (пятая часть урожая, что считалось крайне умеренно, по-божески) и оговоренные подношения, например двадцать отрезов домотканой материи на новый год и сто полновесных горшков навоза на шестой день весны. Деревня, помимо иных промыслов, считалась еще и козырным продавцом удобрений для всей округи, благодаря развитому свиноводству.
Отметим, что узнав об этом, Елена и бровью не повела, хотя, казалось бы, идея «перебродившего» дерьма как ценного имущества, которое считает лично барон, для современного горожанина должна быть очень смешной. Однако женщина уже твердо уяснила, что шкала ценностей в сельскохозяйственном обществе имеет определенное своеобразие. Когда у тебя нет ни агрономии, ни химии, три взошедших колоса на посеянный считаются хорошим урожаем, а «сам-пять» отличным, то навоз превращается в товар буквально стратегического значения. И когда от него зависят все огороды на много километров вокруг — хочешь, не хочешь, а посчитаешь лично и до последнего горшка, не поленившись сунуть аристократический нос под каждую крышку.
Но вернемся к основному.
Что селяне творят с землей, арендодателя не волновало, пока исполняются условия, но лес — дело иное. Рубить его категорически запрещалось. А вот сдирать кору — нет. Чем крестьяне активно пользовались, не забывая опять же делиться с арендодателем. У коры имелось невероятное число применений. Из нее плели веревки, делали поплавки, обувь, лекарства от всех болезней «от головы до задницы», ленты для плетения корзин и сумок, красящие и дубильные вещества, деготь, кровельный материал и еще пару десятков наименований. За считанные годы деревенские обгрызли, как сумасшедшие бобры, буквально каждое деревце в пределах суточной досягаемости от населенного пункта. На южной дороге, по которой шла Армия, это проявлялось не так заметно, там леса немного и принадлежал он по большей части другому хозяину, а вот севернее можно было снимать настоящий эко-хоррор в стиле «Дороги» с Вигго Мортенсеном.
В полумертвом лесе закончилась охота, что барона, мягко говоря, не порадовало, с другой же стороны прибавилось хвороста для отопления, что имело положительные моменты. К тому же появилось законное основание для корчевки с последующей распашкой. Живой лес корчевать нельзя, но мертвый — вполне, а новая пашня — опять же доход землевладельцу, по иным ставкам, уже до половины урожая.
В общем стороны заключили что-то вроде приложения к договору, оговорив, что сложившееся положение вещей следует использовать ко взаимной выгоде, но больше так делать нельзя. А готически-мрачный лес остался как памятник жадности вкупе с экологической безграмотностью, понемногу исчезая в силу разных причин.
Откуда Гамилла взяла несколько свежесрезанных палок — осталось непонятным, во всяком случае, она точно не срезала их здесь, в серой чащобе. Но факт — где-то нашла и что-то мастерила. Елена предложила еще вина, женщины аккуратно накатили «по рюмашке». Лекарка вспомнила, что уже давно хотела ввести в местный оборот небольшие стопки для употребления алкоголя, а также карманы и еще много полезных вещей, включая портфели. Что ж, если впрямь ждет их дорога в нормальный город, можно будет заняться вынашиваемыми планами бытовых преобразований. Наконец-то…
— А что это? — спросила Елена, указывая на обстругиваемую палку.
— Самострел, — кратко пояснила собеседница, выпуская из-под ножика длинную светлую полосу стружки.
— Хм… — не менее кратко и столь же красноречиво отозвалась лекарка, вспоминая как госпожа стрел раздолбала хороший и очень дорогой баллестр с механическим натяжением струны.
— Юный господин попросил, — пояснила Гамилла. — Он хочет…
Она едва не порезалась и сделала паузу, ловчее перехватывая нож, а Елена продолжила про себя фразу, ожидая услышать что-нибудь наподобие «… хочет быть полезным».
— Хочет иметь возможность защищать свою честь и достоинство, — закончила Гамилла, и лекарка сардонически улыбнулась. Ну да, разумеется… юный дворянин не помогает, он принимает. Ну и одаряет в меру сил и возможностей.
Елена хотела сказать что-то вроде «спасибо» или «понятно», однако решила промолчать, не умножая лишние слова. Куда интереснее было смотреть, что делает арбалетчица.
Гамилла взяла три довольно толстые ветки, скорее даже стволики, каждый немногим короче вытянутой руки ребенка или женщины. Один потолще и более прямоугольный в сечении, второй тоньше и круглый, третий совсем короткий, скорее длинная щепка. На толстом Гамилла вырезала Г-образный выступ, куда поместила тонкий ствол и тщательно примотала струной, сделанной из жил какого-то животного. Получилась большая деревянная буква «Т».
— Потом обвязку надо смазать разогретой смолой, — пояснила рукодельница, перехватив заинтересованный взгляд Елены. — Только осторожно, чтобы не пересушить. От тепла жилы стянутся, будет совсем прочно. А смола укроет от влаги.
Елена кивнула, захваченная процессом. В ловких руках Гамиллы буквально из мусора появлялось грубоватое, но вполне узнаваемое оружие. Арбалетчица согнула прямые плечи дуги, соединила их прочным шнурком из волос. Теперь оставалось как-то сделать спусковой механизм, и это интересовало Елену больше всего. Типичный арбалетный спуск был довольно сложным приспособлением, для которого требовались металл и олений рог, однако ничего подобного у госпожи стрел в руках не было.
Задача решилась просто и элегантно — Гамилла сделала непосредственно на ложе зарубку, за которую цеплялась тетива. Сброс осуществлялся при помощи обычной щепки, примотанной к основе теми же упругими жилами так, чтобы получился небольшой рычаг. Нажимаешь на один конец, второй поднимается, сдвигает натянутую струну до края зарубки, следует выстрел. Просто и эффективно.
— Вот так, — прокомментировала Гамилла, щелкнув оружием вхолостую, проверяя как все работает. — Теперь надо стрел понаделать.
Без практических испытаний проверить мощность эрзац-самострела не представлялось возможным, однако Елене казалось, что, по крайней мере, для охоты на мелкую живность он вполне сгодится.
— Хорошо получилось, — согласилась лекарка. — Только надо где-то взять наконечников для стрел. И Артиго может не хватить сил, чтобы натянуть его руками.
— Кузнец накует, — пожала плечами Гамилла. — Это же не кольчуги пробивать, здесь и простое железо сойдет. А взвод… — она задумалась и решила. — Да, тут надо исхитриться. Сделаем «нажимку», самую простую, ему сойдет.
Что такое «нажимка» Елена решила не спрашивать, рассудив здраво, что скоро увидит. Вместо лишних слов она молча протянула мастерице флягу, в которой «еще было». Арбалетчица не отказалась.
Удивительно, подумала Елена. В мире, где правит ручной труд, а вершина индустрии — молот с водяным приводом, каждый человек умеет делать тысячу вещей. Обувь из куска кожи, пращу из веревки, копье из обожженной палки, трут из высушенной коры и бересты… Любой мальчишка (да и девчонка) знает как смастерить каменный или костяной ножик. Или вот самострел из трех палок, мотка жил и шнурка.
Вдалеке перекрикивались селяне, а средь мертвых стволов мелькали яркие пятна — детишки шарили по земле в поисках упавшего хвороста. Как всегда — хрюкали поджарые свиньи на вольном выпасе, пожирая все, что пыталось вырасти средь ободранных стволов. Обычно в это время года уже падал снег и традиционно начинался «свинокол», но сейчас теплая осень затянулась, и селяне по-максимуму использовали божий дар. На пришлых никто не обращал внимания.
Елена в первое утро по уже сложившейся привычке достала писчие принадлежности, открыла медицинский сундучок — и дело пошло. Кадфаль исполнил обещание, мобилизовав старух с вдовами, отдраил до сияющего блеска часовню и произнес речь. Будучи мирянином, «настоящие» проповеди читать он не мог, однако рассуждать о божественном промысле — вполне. Елена той речи не слышала, но по слухам люди впечатлились. Поэтому за два минувших дня крестьяне перестали бояться незваных гостей и начали воспринимать их как деталь быта. Есть некие люди, ходят, что-то делают, вреда не приносят, пользу приносят, устав соблюдают, ну и пусть себе ходят дальше. Внутрь собственно деревни компанию (за исключением лекарки-писаря) все-таки не пускали, однако за тыном ходить можно было невозбранно. Ночлег, баня и кормление прилагались. Шапюйи такое отношение явно задевало, поскольку его — образованного городского человека, к тому же не чужого! — теперь оценивали как приложение к Несмешной армии. Но мужчина стоически терпел и даже не торопился сбежать в город, хотя возможности у него были. Видать и в самом деле рассчитывал на вероятный договор с Артиго насчет покровительства Фейхану.
Одно плохо — раненая девочка по-прежнему оставалась в беспамятстве. Вдовица — кстати, довольно молодая и симпатичная женщина, хоть уже основательно потрепанная тяжким трудом — смотрела на лекарку как на господа в атрибуте Параклета и слепо надеялась на чудо. Увы, чуда пока не случилось. Порез на голове вроде бы не воспалялся, однако температура скакала от нормальной до горячки.
Было по-настоящему любопытно и странно — хоть обстоятельства прямо указывали на то, что с «тележными» случилась некая беда, деревня отправлять людей на помощь не торопилась. Кадфаль в ответ на вопрос Елены объяснил, что и здесь все определяется жестокой практич