— Как презренный Дан-Шин? Я думала о тебе лучше.
— Он раб, который не может обойтись без хозяина. Дан-Шин служит человеку. Я — абсолютной власти.
— Ты прислужник глупости, — с горечью покачала головой маркиза. — Твой план безумен в основе своей. Он покушается на мироустройство и пренебрегает всем, что скрепляет людей. Настоящих людей, которые держат на своих плечах весь мир. Приняв твое предложение, император добровольно отказался бы от власти над целым в угоду правления малым, ущербным осколком. Но и это малое оказалось бы кинутым в пучину раздоров между бономами, да пожалуй, и всеми людьми чести. Нет ничего более далекого от служения власти, чем твои…
Биэль скривилась, даже не пытаясь как-то скрыть пренебрежение пополам с презрением
— Твои куцые, фантазийные мысли.
— Мои куцые фантазийные мысли? — Курцио поднял голову и повторил ее завершающую фразу, однако, с другой интонацией, вкладывая в слова едкую, злую насмешку. — Ну да, разумеется. Ведь я — забавный фантазер, предающийся мечтам о странном и несбыточном.
Он громко фыркнул, кривясь в гримасе злого веселья. Курцио вроде бы улыбался, однако уголки бледных губ стремились вниз, и оттого лицо Монвузена дрожало, как от сильной боли.
— Вы же наоборот, люди практичные и цельные по природе своей, — еще шире и страшнее улыбнулся он. — К идеалистичным грезам не склонные. Что ж, я с любопытством погляжу, как вы пытаетесь удержать главенство имперской власти через год-другой. Ведь я глуп, а вы мудры. Не сомневаюсь, что с легкостью найдете выход из этой затруднительной ситуации. Уж вы-то удержите мир в крепкой длани.
«План Курцио изначально строился на посылах, принципиально недопустимых в рамках отношений эпохи. Не 'сложных» или «сомнительных», а именно «недопустимых», на уровне физических законов.
Во-первых, «нет обязанностей — нет вольностей». Бросив Ойкумену в хаос бесконтрольной гражданской смуты, а также натурально перебив большую часть бономов Северо-востока, император восстановил бы и сплотил против себя все без исключения «старое» дворянство. И в глазах «людей чести» [а также всех сколь-нибудь образованных граждан] терял какие-либо данные свыше права и привилегии сюзерена, «фигуры власти». Из богом назначенной опоры для общества [не забудем, что речь идет о мировоззрении людей, которые считали себя единственными, исключительными, ведь иной жизни за пределами границ материка просто нет] Готдуа и его потомки превращались в рядовых хищников.
Для каждого рыцаря в армии усеченной империи правитель становился не высшим созданием, «хлебодаром», чью власть определил сам господь, а военным вождем, всего лишь первым из многих, притом не по божественному праву, а в силу момента, удачной случайности. То есть вместо планомерной реконкисты, возвращения осколков хаоса под руку закона и порядка, императорский домен имел хорошие шансы провалиться в персональную смуту, череду вызовов со стороны военного дворянства полностью дискредитировавшей себя «верхушке». Что, в общем, логично — если новая власть держится лишь на силе и предательстве, если «императору можно», то почему «нельзя» представителю власти более низкого уровня? Поэтому «пересборка» империи могла реализоваться на условиях семьи Алеинсэ. Она, при всем неприятии материковой аристократией, все же выступала более приемлемым противовесом, который не оскорблял и не нарушал богом данный порядок, а также не покушался на жизни бономов [по крайней мере, в столь массовом порядке]. И, надо полагать, при втором подходе островитяне учли бы предыдущий исторический опыт, сделав «работу над ошибками».
Это, так сказать, всеобъемлющая, концептуальная проблема «Плана Курцио». Однако имелось преткновение более практического толка. Замысел Монвузена, по сути, бросал на произвол судьбы королевство Юго-запада и герцогство Малэрсид. Первое категорично продемонстрировало бы, что слову императора нельзя верить, и Оттовио утратил божественное право всевластия. Второго, разумеется, ни при каких обстоятельствах не могли принять Вартенслебены, ставшие одной из опор трона. Остается лишь восхищаться выдержкой старого герцога, который не призвал убийц сразу и рискнул дискутировать с Курцио пред лицом Оттовио, чтобы похоронить План силой убеждения и доводов…'
— Да к чертям весь мир! — воскликнула Биэль. — Мой дом! Оплот моей семьи, гробы десяти поколений предков! Ты бросаешь все это в топку своих амбиций!
— А какой выбор⁈ — тоже в голос возопил Курцио. — Что нам еще делать? Ты ведь прекрасно знаешь, что нам не хватает денег. Их нет. И не будет! Империи нужно, по крайней мере, в два раза больше серебра, чтобы завести полноценное войско, держащее Ойкумену хотя бы в растопыренных пальцах! Чтобы заложить флот и защищаться от Острова на море! А спустя три-четыре года потребность в деньгах опять удвоится. Тем более…
Он мотнул головой, осекся, будто устыдившись вспышки эмоций и гласа вопиющего. Продолжил уже медленнее и тише, хотя лицо под слоем пудры буквально светилось малиновой краской:
— Тем более, что я не предлагал бросить Малэрсид на произвол судьбы. Я подробно расписал способы, которыми Восходный север может помогать союзнику.
— Ты лжец! — бросила ему в лицо маркиза, и Курцио даже рот разинул от вселенского недоумения.
— Лжец! — горячо повторила Биэль. — Ты прекрасно знаешь, что в общем хаосе нет способа перевозить золото и людей на другой конец материка. Море принадлежит Острову. На суше путь блокируют Столпы.
— Их мы купим, — оборвал ее Курцио. — Именно поэтому я и предложил собрать все деньги, до которых мы сможем дотянуться. У Двора окажется больше всего золота, и мы дадим тухумам достойную цену. Больше чем Остров. Таким образом, империя получит и лучшую пехоту, и возможность действовать в любом направлении через перевалы. А наши враги окажутся разрозненны. С прямым сообщением между Мильвессом и Малэрсидом через серединные горы, мы рассечем континент надвое. И обеспечим победу следующим поколениям. Сальтолучард может сколько угодно стучаться в морские ворота Герцогства запада, Малэрсид окажется неприступен под защитой горских алебард. А флот нужно содержать и кормить. Поэтому Остров достаточно быстро перейдет к грабежу всего побережья, куда сможет дотянуться. И это будет опять же нам на руку. Больше хаоса — больше…
Курцио поперхнулся. Казалось, он вспомнил нечто весьма неприятное, то, что следовало бы похоронить в глубинах памяти, заперев на самый прочный замок.
— Хаос? — едва ли не шепотом проговорила маркиза, и голос ее прозвучал как змеиное шипение. — Ты когда-нибудь имел дело с горцами? Ты кичишься тем, что умнее бывшей родни, но столь же косен и неумен! В Столпах нет единой головы, с которой можно было бы договориться. Тухумы просто задерут цены и вынудят Двор ставить против Острова, все время повышая стоимость. Деньги, накопленные с таким трудом, уйдут как вода в сухую землю за год-два. Даже если Оттовио женится на варварской девке, он привлечет на свою сторону часть «овечьего дворянства», но прочие немедленно вцепятся первым в глотку. И не будет ни солдат, ни свободного прохода! А островной флот никуда не денется. Тот самый флот, что неминуемо обрушится на мой дом! А к нему присоединятся войска Сибуайеннов, которые придут мстить за предательство и грабить наши земли! И орда всех, кто захочет оторвать кусок нашей земли!
— Так может, не стоило поджигать все вокруг⁉ — сорвавшись, заорал Монвузен. — Может, не стоило Каю и Флессе хватать все, до чего руки дотягиваются? Малэрсид живет в кольце ненависти, но разве не ваша семья трудолюбиво его сковала?
Биэль поджала губы, бледно-синие, как у мертвеца, выпрямилась еще сильнее, хотя это и казалось невозможным. Стиснула пальцы, затянутые в замшевые перчатки без колец. Курцио заметил это, однако мужчиной полностью завладел гнев, который сжег остатки здравого смысла. Лазутчика накрыла волна злого разочарования, и кажущаяся непробиваемой выдержка дала трещину.
— Мы не оказались бы сейчас в… — судя по короткой заминке, аристократичный Монвузен едва не сказал «жопе». — … Таком положении, если бы Вартенслебены не плодили кровных врагов, как заяц потомство! Если бы ты, — его палец указал на маркизу. — Договорилась о займе на приемлемых условиях, которые исполняются! Где же золото Фийамонов⁈ И почему Артиго Готдуа все еще жив? Не ты ли взяла обязательство решить этот вопрос?
Биэль, и так белокожая, как должно высокородной даме, побледнела еще больше и разом. Женщина отшатнулась, будто мужчина ударил ее наотмашь, но Курцио уже несся по волнам безудержной злости, как на охотничьей лодке, распустив парус.
— Я отдал все, пожертвовал всем! — кричал он, нанося удары по воздуху кулаком правой руки. — Я думал: «вот люди, которые унижали мои таланты, но вот и те, кто готов оценить по достоинству мой разум»! Я отрекся от семьи и фамилии, я убил единокровных и подругу детства! Я все положил на алтарь Империи, чтобы она взошла могуществом и славой, как великое древо из малого семени. Я хотел быть лишь строителем и архитектором, я не присвоил себе ни ломаного единого гроша. Хотя видят боги, все, сколько бы ни было их над солнцем и луной, уж я-то мог набить сундуки полновесной монетой невозбранно! А что в результате?..
Он остановился и взмахнул обеими руками, так, что взметнулись кружева.
— Что я получил⁈ — проорал Монвузен уже как обычный мещанин. — Я сменил одну клетку на другую!!! Меня не ценили, не уважали там, но и здесь все то же самое.
Он выдохнул и горько повторил:
— Все то же самое… Я хочу помочь и спасти… я могу это сделать! Я вижу путь и указываю на него другим. Да, путь жесток, он требует силы, напора и готовности отказаться от малого, чтобы заполучить целое. Но все мои замыслы… они как малый кораблик у рифов. Косность и узкомыслие все-таки непреходящи, они одинаковы, что у островных нобилей, что у людей чести материка. Они губят великие возможности… А ведь все так близко…
Он сжал кулаки вновь, поднял их, глядя на белые от напряжения пальцы. В глазах Курцио туманилась запредельная тоска и горечь.