— А вы… — женщина посмотрела на пешую колонну и юного кавалера. — Сочтетесь после. Если пожелаете. Как известно, за пьяный язык сам черт дергает…
Опустошивший не бесконечную, но крайне объемную утробу Дьедонне, наконец, свалился с Барабана, ворча под нос «что-то я притомился». Конь, будто разумный и наученный горьким опытом, даже немного присел, чтобы облегчить хозяину встречу с землей. Слуга тяжело вздохнул и отправился помогать работодателю, который прямо в подсохшей грязи сонно бормотал что-то про постель и попону боевого коня.
— … а Господь учит милосердию к павшим, — закончила мысль Елена, стараясь дышать ртом. — Давайте, что ли, представимся тогда, как следует. Я Хелинда с-с… фамилию пока опустим. Покажите письмо и добро пожаловать.
Барон поет песню Дениса Кутейникова о ландскнехтах, но в моей серьезной обработке. Изначально речь о ландскнехтах, я переделал их во всадников.
Все описанные воители списаны с персонажей «Павии». Их образы будут явлены в свое время:-))
Глава 15
Глава 15
гаспжа гврть имя нада писть крупной буквы
Хль Витора Арто
мы сумраи гаспжа Хль так назвл мы нас
сумраи храбые но я не сумраи я не храбаа не вон
не вон вон воен воин
гаспжа говрть не воин тоже хрош полезна
ружие убиват ум тоже убиваь Хль говорть
Я буду умныть
мня бижали бжа абиж мня мен меня
били больн больна больноо меня обижали нльзя боше
я буду сумраи не ружие я буду сумраи как ум
Я Витора Я буду учись кто абиж мня Я стану умном бить
на смерт
Опись АА105062, текст 5
Гаваль уже изрядно устал от стука дерева, лязга металла и прочих звуков, которые больше сгодились бы военному лагерю. Однако приходилось сидеть и работать, поскольку военные заботы требовали записей. Сколько бойцов, чем вооружены, кто где стоит и за что ответственен. Менестрель, волею Хель и Артиго произведенный в комиссары-картографы, честно старался запомнить новоприбывшее воинство, делая краткие заметки на клочке пергамента, который был затерт настолько, что ни к чему приличному непригоден. В самый раз отмечать солдатскую сволочь, «быдлопадлоскотопихоту», ежели по Бьярну.
Арнцен Бертраб. Глуповат, вернее слишком уж юн и малоопытен. Не рыцарь и даже не оруженосец, фактически просто мальчишка на лошади. Но вроде бы первый и признанный сын пятого барона, не бастард какой-нибудь.
«Дядька» — спутник юного кавалера, не слуга, не холоп, но именно «боевой друг». Судя по кое-каким обмолвкам, действительно родной дядя Арнцена, только, в отличие от отца, незаконнорожденный, от безвестной крестьянской девушки. Дело в общем житейское — два единокровных брата, одному достается все, а другого не гонят со двора и на праздники дозволяют сесть у краешка господского стола, на том привилегии заканчиваются. Тем удивительнее, что «Дядька» племянника, судя по всему, искренне любил и опекал. Хотя может и притворяется… Кто их разберет, этих провинциальных дворянчиков с их убогими двориками.
Следом шли два брата — Колине и Маргатти. Колине был похож на сову и праведника одновременно, а Маргатти высокий, едва ли не с Бьярна длиной. Оба наемники, которые по неким причинам решили, что глухие задворки для них куда лучше городов и резиденций состоятельных землевладельцев. Это подразумевало наличие тяжких грехов и, скорее всего, приговора с отчетливой перспективой виселицы. Но — единственные настоящие бойцы в подкреплении, присланном бароном для защиты арендаторов.
Драуг — бородатый человек с оправой от очков. Где и как он их обрел, оставалось загадкой, зачем безделушка требовалась неграмотному солдату — Бог знает. Больше об этом человеке Гавалю сказать было нечего, пока, во всяком случае.
Пульрх — странный мужичок с невероятно чистыми, яркими глазами, а также удивительно добрым нравом. Судя по тому, что видел менестрель, светлоокого бойца его спутники по-настоящему любили, считая кем-то вроде талисмана, огоньком добра в беспросветной жизни солдата. Его благодушие и наивность служили мишенью для острот, но беззлобных. Как шутили над самим Гавалем соратники по Армии… У Пульрха имелась еще одна занимательная вещица — его собственный портрет «в три четверти», настоящий рисунок писчим углем на хорошей плотной бумаге. Кто и зачем рисовал обычного крестьянина — оставалось загадкой, сам изображенный категорически отмалчивался. Но Гаваль, как человек городской и приближенный к искусству, видел, что здесь была приложена мастерская рука, неизвестный живописец хотел изобразить именно Пульрха. Тот рисунок берег, постоянно хранил на груди в конверте из тонкой, хорошо выделанной кожи.
Обух имел щегольскую, по-господски стриженую бородку с усами, а еще почти не снимал глубоко посаженный шлем. Говорил редко и мало, с ярко выраженным акцентом юго-востока. Если Колине и Маргатти очень пристойно владели топором и мечом, то немногословный Обух считался неплохим алебардистом, судя по ухваткам — служил в настоящем войске, где бойцов худо-бедно учили единообразным действиям в линии. Имя это или прозвище — «Обух» — осталось неизвестным.
И восьмой — Готлиб, именуемый «Писарем». Толстяк, глядя на которого, Хель странно улыбалась, будто жирняга ей напоминал что-то крайне забавное. Несмотря на прозвище, означенный Писарь был неграмотен и по большому счету мог лишь поглощать еду в каких-то невероятных количествах. Самое забавное — он как-то ухитрялся изыскивать провиант, да еще без воровства.
Имена сопутствующих дам Гаваль записал, как услышал — «Мара» и «Лара». Они были законными женами братьев-наемников и выполняли крайне важную роль мастеров на все руки. Могли с равной легкостью и править кособокой телегой, и готовить, и чинить любое снаряжение кроме доспехов. Хель, оценив это, проворчала что-то вроде «тыльное обеспечение», и ремарка едва не вызвала скандал, поскольку женщины сразу предъявили рыжей за хамство и оскорбительные намеки насчет того, что и как обеспечивают разные тылы, то бишь зады. Но худо-бедно порешали конфликт, хоть и на повышенных тонах. Зато солдатские жены сразу нашли общий язык с Виторой.
Новоприбывших разместили, накормили, а утром следующего дня над ними взяли руководство Бьярн с Марьядеком, организуя оборону Чернухи.
Гаваль посмотрел на короткий список, состоявший главным образом из простеньких символов — чтобы легче запоминать и тратить меньше полезной площади пергамента. Глубоко задумался над увиденным. Во-первых, здесь наблюдался определенный и загадочный символизм. Восемь человек Несмешной армии (без учета Виторы), восемь человек (без учета жен), присланных бароном. Наверняка эта магия одинаковых чисел что-нибудь да значила, но Гаваль не имел ни астрологических, ни нумерологических талантов, поэтому не знал, как сие толковать. Во-вторых, шестнадцать — это уже солидно, почти настоящий военный отряд, способный заставить отступиться неизвестных «живодеров». То есть шансы на то, что Армия останется и бросит вызов бандитам, резко повысились, а Гаваль не имел никакого желания испытывать судьбу, проверяя градус трусости злодеев. В третьих…
Менестрель еще раз внимательно посмотрел на список. Увиденное настораживало и вызывало тревогу, но юноша никак не мог понять — что именно его смущает. Быстрота, с которой Бертраб-старший откликнулся на призыв о помощи. Очень скромные условия этой самой помощи, изложенные в ответном послании. Сын — первенец! — во главе отряда. Но сам отряд, разношерстный, крайне сомнительных боевых качеств. Все это никак не складывалось в единую картину… Гавалю не хватало жизненной мудрости, чтобы понять «нескладушку», и он всерьез подумал — не обратиться ли к человеку, более сведущему в делах военных? Бьярн, скажем… Хотя нет, он страшный. Но Раньян или тот же Марьядек, наверное, смогут пояснить.
С другой стороны, а нужно ли это вообще?
Он еще немного посидел и подумал, глядя вокруг из-под крыши открытой беседки. На самом деле, конечно, никакая это была не беседка, обычная мастерская для работы теплое время года. Но работа нынче остановилась, а место было удобным для того, чтобы все видеть, со всеми общаться и делать заметки, разложив необходимые принадлежности на большом чистом столе.
Гаваль тяжело вздохнул и потер лицо, чувствуя, как неприятно колется быстро густеющая борода. Отвратительно… приличный человек вообще не должен знать, что такое щетина, однако жизнь бывает сурова, и Господь испытывает людей тяжелыми событиями.
Менестрель оглянулся, на этот раз быстро, едва ли не воровато. Оставил разложенные на столе принадлежности, как было, чтобы любой увидевший подумал — хозяин отошел по делам и с минуты на минуту возвратится. Гаваль быстро, надев маску поспешной деловитости, сходил в сарай, где лежали его небогатые пожитки. Пересчет в уме добра, нажитого с Несмешной армией, помогло накрутить себя дополнительно: вот к чему приводит странствие бок о бок с неудачниками! Разумеется, вошью на аркане это никак не назвать, но, прямо скажем, человек с такими талантами вправе рассчитывать на куда большее. Мерзким, скользким червячком зашевелилась память о том, что Армия подобрала замерзающего юношу в буквальном смысле без штанов, спасла от смерти, приютила и защитила — это чего-нибудь да стоит. Но Гаваль решительно замел дурные мысли как можно дальше в подвал памяти.
Это спутники должны испытывать благодарность за то, что им выпало странствовать в обществе такого человека с будущим великого творца. Прикоснуться к великолепию — само по себе награда, за которую расплатились ничтожно и оскорбительно мало. Поэтому он, Гаваль Потон-Батлео ничего не должен временным попутчикам.
Совсем ничего!
По-прежнему держа на физиономии маску деловитой занятости, Гаваль направился к восточным воротам. Мимо прошел толстяк Писарь, жуя на ходу черный сухарик. Затем Гамилла, бок о бок с обоими братьями-наемниками. Женщина, широко размахивая руками, что-то им втолковывала, мужчины — удивительное дело! — внимательно слушали. Витора показалась из боковой улочки, груженая коромыслом с двумя большими ведрами, полными до краев. Лекарская служанка поглядела на менестреля, и Гавалю почудилось, что в глазах ее плещется не наигранное презрение. Словно безграмотная девка, неспособная даже имя свое написать внятно, прочитала намерения молодого человека как богослов Первый свиток. Юноша заторопился, шепча проклятия в адрес деревенского бабья, тупого, пригодного лишь к слепому выполнению глупых приказов.