Герцог оперся локтями на балюстраду, которую недавно сменили, так что приятный смолистый запах все еще пробивался через плотную завесу благовоний и духов. На галерее было многолюдно, внимание присутствующих делилось поровну между личными заботами, а также всадниками, что в очередной раз обменялись уколами кавалерийских мечей, граненых шильев с длинными рукоятями, S-образными гардами.
На рыжем дестрие восседал угольно-черный всадник, защищенный по примеру графа Шотана броней из неполированной стали. Лишь геральдическая фигура, таушированная золотой проволокой, выделялась на левой стороне кирасы, в остальном доспех был таким же, как вышел из мастерской платнера. Серое животное несло воителя в более привычной глазу броне с обильным и довольно-таки безвкусным декором, что буквально кричал «я могу! я богат!». Седло на мышином жеребце имело особую конструкцию, а также массивную, выше обычного заднюю луку для поддержки таза и спины в целом.
Всадники разошлись, готовясь к новой сшибке. У черного сильный удар оппонента разорвал крепление дополнительной нагрудной пластины, та перекосилась и повисла, звеня о кирасу, левый наплечник топорщился, словно его выламывали клещами. Светлый выглядел немного лучше, однако на шлеме выделялась свежая вмятина, и одна рука висела плетью. Судя по явным повреждениям и царапинам на металле, противники гвоздили друг друга всем набором оружия кавалериста, от копий до топоров, перейдя, в конце концов к «пробойникам». Опасная забава… Хотя и необходимая для того, кто намерен доверить жизнь коню и стали.
Герцог поджал губы, сделал вид, что происходящее на манеже никак его не интересует. Когда всадники вновь помчались друг на друга, жужжание разговоров поутихло, внимание толпы сосредоточилось на бойцах.
— Записать, напомнить, — бросил в пустоту герцог, и писец немедленно черкнул стилосом на цере, торопясь запечатлеть мысли господина в точности, без малейшего искажения.
— Другой меч, — диктовал Вартенслебен.
Песок с опилками летел из-под тяжелых копыт, свирепые звери страшно вращали налитыми кровью глазами, казалось, сама земля дрожит, попираемая властелинами поля боя. Когда противники столкнулись, грохот пошел бродить над ареной, отражаясь от стен. Охнули даже некоторые мужчины, а также большинство женщин. Одна из девиц красиво потеряла сознание. Хотя значительная часть собравшихся представляла собой, в терминологии старого герцога, манерных дегенератов, принадлежность к военному сословию обязывала понимать определенные вещи. В частности то, что хоть противники сошлись в броне и на специальном оружии, при такой силе и скорости затупленный клинок способен изувечить или убить так же легко, как боевой.
«Пробойник» черного всадника переломился в середине, а самого воина откинуло назад, так, что несколько мгновений он буквально лежал на крупе животного, безвольно раскинув руки. Лишь в конце ограды боец сумел восстановить равновесие, утвердился прямо и вернул себе управление конем. Светлый поединщик остался на мышастом дестрие только из-за конструкции особого седла, годного для тренировок и неприменимого в бою. Не дожидаясь команды, слуги побежали через поле, спеша помочь, снять, подобрать, освежить и так далее. Дружный гром аплодисментов разнесся над манежем, устремляясь в серое небо.
Руки старика на балюстраде сжались незаметно для окружающих, зато все отметили, что Вартенслебен диктовал, не сделав ни паузы, ни даже заминки по ходу финальной сшибки:
— Клинок удлинить по крайней мере на две ладони. Трехгранное сечение, грани вогнутые, чтобы упрочнить и облегчить стержень. Рукоять короче, на ширину ладони, развернуть под углом вполовину от прямого. Усы гарды не длиннее указательного пальца. Набор из трех штук, один для тренировки, без острия. Напомнить мне через два дня, вызвать цехового мастера Бехайма.
— Записано, Ваша светлость, — угодливо сообщил писец.
Свита помогла спуститься поединщикам, отвела распаленных коней, чтобы вычистить и правильным образом «охладить» после боя, не позволив капризным животным подхватить какую-нибудь простуду на осенней прохладе. Черный воин снял шлем и подшлемник сам, тряхнув короткими, мокрыми от пота волосами. Угодливые аплодисменты вновь поднялись как морская волна, одна из дам пафосно закатила глаза с возгласом «Боже, сколь прелестна, изумительна ее красота!». Флесса Вартенслебен, разумеется, делала вид, что ничего этого не замечает, памятуя учение отца: высокомерие суть искусство, овладев им в должной мере, переборщить невозможно. Обычно бледное лицо вице-герцогини раскраснелось, синие глаза пылали, как чистейшие сапфиры. Мурье, ступив на землю, утратив легкость всадника, привычно сгорбился. Ему протянули верную трость, и «богатейший в мире ловаг» вцепился в опору двумя руками.
Герцог молча слушал восторги толпы насчет великолепно поставленного удара прекрасной Флессы аусф Вартенслебен. Что забавно — по большей части восхищение было искренним. Воинские таланты юной управляющей герцогством запада давно стали притчей во языцех и предметом живого интереса аристократического юношества.
— Прошу… прощения… — проворчал, тяжело дыша, Мурье. — У вас удар как молот по наковальне. Череп звенит до сих пор…
— Глупости, — Флесса хлопнула его по плечу, сталь звякнула о сталь. На губах вице-герцогини выступила кровь, но женщина держала марку, помня, что на нее смотрят десятки глаз. — Не приписывай человеку достоинств его коня.
— Полувольт в конце пассады не совершенен, — Мурье давал наставления медленно, с расстановкой, как глухой или пьяный, желающий, чтобы его хорошо поняли. — И левую руку держите ближе к гриве. Иначе противник разрубит поводья и «выиграет круп».
— Отдыхай, дружище, — приказала Флесса. — Продолжим после, в другой день и час.
— Как пожелаете, — Мурье вздохнул и осел на руках оруженосцев.
Только теперь Флесса «как будто» заметила присутствие отца и склонила голову, демонстрируя уважение.
— Где изволит пребывать Его Величество? — осведомился герцог в никуда и, разумеется, ему сразу же ответили. Дескать, славный государь, Отец Ойкумены, Защитник Веры, Столп Истинного Полудня и так далее, в компании графа Шотана и девицы Фийамон изволит объезжать «в полях» нового коня, дар ростовщической семейки. Вернется к закату. Возможно. Если на то будет воля императора.
Вартенслебену хотелось и улыбнуться, и нахмуриться одновременно. Проснувшаяся в юноше страсть к лошадям была… забавной. На Острове езда верхом не пользовалась особым почетом, да и хороших животных там не выращивали. «Соленые» всегда были морским народом, а не кавалерами. Поэтому первый год своего правления Оттовио лошадей недолюбливал и даже опасался. Однако стоило юному императору распробовать чудо скачки, ощутить упоение скоростью, что приближает всадника к птице (не без влияния маркизы Вартенслебен, к слову), а также сходить в конную атаку — и в Империи стало одним отъявленным гиппофилом больше. Кажется, Оттовио ночевал бы в седле, будь у него время и возможность. Даже больная спина, последствие той самой успешной атаки, не могла усмирить жажду скачки.
— Приготовьте беседку, — повелел герцог. — Ту, что средь яблонь. Я желаю говорить с моей дочерью и управительницей нашего владения. Наедине.
Мимо проковылял Дан-Шин, вежливо склонил голову, коснувшись шляпы. Ради этого калеке пришлось остановиться, переложить костыль в другую руку, балансируя на одной ноге. Герцог мог бы оставить без внимания нелепые телодвижения простолюдина, и, тем не менее, дернул подбородком в ответном кивке. Дан-Шин перестал быть императорским комитом и не получил новое назначение, однако герцог уже предложил, как наилучшим образом использовать верного слугу на благо Двора и лично Императора. Полезный человек, имеет смысл продемонстрировать ему снисходительную милость. Опять же — выходец из низов и Шотан друг друга ненавидели раскаленной добела ненавистью, глядишь, и пригодится когда-нибудь враг заклятого подельника
Пока герцог обменялся нужными приветствиями и верными словами, пока спустился по лестнице, маскируя слабость и боль в суставах под степенную неторопливость, Флесса позволила разоблачить себя от доспехов, обтереться мокрыми полотенцами, а также переоделась в более соответствующую одежду, как обычно — комбинацию красного и черного. Но без особо вызывающих и обтягивающих элементов, памятуя о сердитом ханжестве и морализме старика.
— Отец мой, — Флесса привычно склонилась (с достоинством и не очень глубоко, надо сказать), поднесла к губам милостиво протянутую руку, имитируя поцелуй герцогского перстня.
— Дочь моя, — кивнул Удолар.
Они бок о бок прошлись вдоль дворцовой стены, свернули на вымощенную желтым кирпичом дорожку. В стороне молча стояла компания из десятка служителей Церкви обоего пола, примерно поровну мужчин и женщин, да не простых, а, можно сказать, демонстративно бедствующих. Ничего сколь-нибудь роскошного или цветного, ни клочка меха, дорогой ткани, металла ценнее стали, из которой были сделаны кольца Пантократора. Лишь стеганые халаты черного цвета с широкими кушаками, повязанными наподобие сумок. Налобные повязки с вышитыми Именами Атрибутов Господа. Плетеные сандалии на старой кожаной подошве. Лишь прически выбивались из каноничного образа подвижников — не голые черепа или косички, а длинные волосы плюс выбритые виски. Даже у женщин. Так часто стриглись воины, чтобы солидная шевелюра дополнительно защищала голову под шлемом и притом не закрывала обзор по бокам.
Предводитель бережно прижимал к широкой груди кожаный мешок для хранения документов, набитый свитками до упора.
— Что здесь потеряли церковники? — пренебрежительно спросила Флесса, покосившись на депутацию служителей Господа.
— Надеются дождаться Его Величества, — криво хмыкнул герцог.
— Разве он им не дал аудиенции? — озадачилась молодая женщина. — Мне казалось, повелитель благосклонен к Людям Молитвы. Особенно после перехода в истинную веру.
— Когда ты, в конце концов, научишься различать движения внутри Церкви? — досадливо поморщился отец. — Это не архонты, а Демиурги. Да еще провинциальные, нового устава. Полемархия их пока не ущемляет, но и не одобряет. Эти явились с перечислением вин и обид, чинимых дворянством. Разграбленные монастыри и церкви, отобранные угодья, поборы, и так далее.