Пульрх, Драуг и Обух были типичными дружинниками, не больше и не меньше. Приемлемо владели древковым оружием (но не пиками), обладали кое-каким опытом и казались умеренно храбрыми.
«Мультиварио» не имел достоинств кроме чудовищных для Ойкумены габаритов и, как ни странно, хорошей выносливости. Бегать он никак не мог, зато, по словам коллег, ходил далеко и мог таскать разные тяжести. Елена перетолковала с Бьярном, и совместными усилиями лекарка с искупителем сымпровизировали боевой квартет. Для Писаря деревенские мастеровые оперативно сшили из старых одеял и зимней одежды гамбезон, а также сколотили ростовой щит-павезу. Конечно, все было шито-сколочено импровизированно, «на коленке», однако более-менее функционально. В боевом расписании толстяк должен был играть роль самоходного укрепления, схватив щит обеими руками. Копейщики Пульрх и Драуг становились позади с флангов, держа врагов на расстоянии, а Обух из-за спины Мультиварио колотил алебардой прорвавшихся в ближний бой. Получившаяся тактическая единица могла перегородить центральную улицу, например в случае падения ворот.
Жены Колине и Маргатти вместе с Виторой присоединились к деревенскому костоправу и сформировали более-менее действующий госпиталь. Теперь «военмедики» кипятили тряпки для бинтов, смешивали бальзамы из трав с топленым жиром и так далее. Елена решила, что четверых «медикусов» достаточно, здесь обойдутся без нее.
Затем лекарка серьезно переговорила со слугой Дьедонне, по совместительству конюхом. Но сначала объединенными усилиями они перевернули баронскую тушу набок, поскольку, слушая зверский храп, Елена неподдельно испугалась, что кавалер даст дуба с минуты на минуту. Выяснять родословную алкоголика не было ни времени, ни желания, поэтому со студиозом договорились на пять мешков овса, мешок зерна и долю в трофеях, буде такие возникнут. Особо оговаривалась ветеринарная помощь Барабану, если черный конь будет ранен в бою, и Елена, пусть с тяжким сердцем, пообещала, решив, что в случае чего рану дестрие как-нибудь зашьет. Вообще, сначала надо пережить баталию, потом будет видно.
А затем примчался на тощей лошадке гонец из дозора, выставленного на западной дороге. И зазвонил тревожный колокол.
Елена и Бьярн скорым шагом направились к воротам. По пути снова повстречали Гаваля, которого лекарка уже списала со счетов и мысленно вычеркнула из Армии. Менестрель казался еще более виноватым, потерянным и вообще являл собой образ страдающей совести.
— Сбежит, — уверенно предположил искупитель, косясь вослед горбившемуся парню, который спешил к восточным воротам.
— Соглашусь, — кивнула женщина, и оба вернулись к прерванному разговору.
Вокруг нарастала суета, привычно рыдали сельские тетки, кто-то спешил убежать, невзирая на «обчество». Впрочем, общей паники не случилось, что внушало определенные надежды.
— Как это возможно? — не понимала Елена. — Не могут же они убивать всех?
— Запросто, — пожал широченными плечами Бьярн. — Просто с таким редко встречаешься. Я же говорил, есть обычные разбойники, а есть «живодеры». Не свезло нам последних зацепить. Что поделаешь, Господь шлет испытания по Своему разумению, а не по нашим хотениям.
— А ведь всеобщая война пока не началась, — задумчиво промолвила женщина.
— Да. Но разгорится неминуемо, — кивнул Бьярн. — В пору Голода каждый другому становится волком. Таких поганцев через год расплодится как чумных крыс.
— Ну, пойдем, посмотрим на… крыс.
Елена со всей искренностью надеялась, что голос у нее ровный и спокойный. Вроде бы получилось казаться этакой Рыжей Соней, но, быть может, искупитель просто ей подыграл. Впрочем, и на том спасибо.
Солнце заходило медленно, а луна казалась мазком серого, потеряв бОльшую часть обычного света, поэтому вечерний мир окрасился в багрово-алые тона. И дымы, соответственно, были очень контрастными, живописными. Чем-то все это напоминало прошлогодние события с прохождением красной кометы.
У еще открытых ворот собралась почти вся Армия и мальчишка Арнцен, нахлобучивший древний шлем.
— Идут, — показал Раньян одной рукой, а другую машинально положил на длинную рукоять сабли. Смоляную кирасу бретер потерял в бою, когда отбивал Артиго, новой так и не обзавелся, поэтому сейчас его прикрывала обычная стеганка. Подобную защиту носили почти все, лишь у «рыцаренка» и Дьедонне имелся доспех получше. Мальчишка надел кольчугу с приклепанными пластинами, отчего стал похож на ратника из книг про монгольское нашествие. Дьедонне же натянул ватник, поверх кольчугу из крупных плоских колец, а третьим слоем еще и «корслет», то есть облегченную кирасу, фактически один лишь нагрудник с широкими и толстыми ремнями на спине. В таком виде барон казался утяжеленной и более злобной версией Мультиварио, под чьими шагами земля должна прогибаться и дрожать. Шлем у алкоголика тоже был неплох, довольно современная и качественная «круглая голова» у которой забрало представляло собой полусферу на петлях, сплошь перфорированную отверстиями с мизинец шириной. Шлем больше годился для пешего боя, однако Елена уже давно поняла: типичный кавалер носит не то, что хочется, а то, что может позволить сообразно тощему кошелю или попросту взял «с копья».
— Да, похоже, — сощурился Бьярн.
Елене показалось, что на дороге и в самом деле обозначилось некое движение, однако женщина не чувствовала уверенности. Точно так же это мог быть обман утомленных глаз и взбудораженного сознания.
Уже совсем неподалеку в небо метнулся огонь, и Кадфаль витиевато помянул «паршивых, в жопу ежиком траханых ублюдков».
Часовенка, вспомнила Елена. Там как раз была капличка, теперь, надо полагать, сожженная злодеями. Понятно, что у искупителя это действие понимания не нашло.
Лекарка и Кадфаль обменялись несколькими словами, мужчина неглубоко поклонился и быстрым шагом двинулся к дому старосты.
— Когда начнется, я поднимусь на крышу, — Гамилла кивнула ему вслед и качнула трофейным самострелом. — С юным господином, — кивок в сторону Артиго получился куда более уважительным.
Артиго стиснул в тонких руках вырезанный Гамиллой самострел. Мальчишка, облаченный в стеганку, дополнительно укрепленную войлоком, больше походил на беженца в холодную зиму, которого замотали во все, способное как-то согревать. Шлема для него не нашлось, отбирать у тех, кто должен был вступить в настоящий бой, не стали, поэтому на голове мальчика красовалась веревочная шапка, с войлочным колпаком и клапанами по бокам. Из-за них Артиго получил сходство еще и с монголо-татарским захватчиком. Лицо юного императора побледнело, а глаза чернели безумно расширенными зрачками. Однако мальчик сказал почти твердо, стеклянным голосом:
— Нет.
— Господин, — негромко вымолвил Раньян, злобно покосившись на Елену. — Вам нет нужды рисковать.
— Нет, — повторил Артиго, теперь уже стуча зубами. Казалось, он хотел добавить еще пару слов и сдержался, понимая, что непременно «даст петуха» или просто разрыдается.
— Господин, — вмешалась Елена, стараясь не встречаться взглядами с бретером. — Так и в самом деле правильнее. Каждый будет нести урон врагам как сумеет наилучшим образом. Вам стоит бросать в них стрелы вместе с госпожой Ферна.
О том, что самоделка в руках мальчика способна убить кого-нибудь только в упор и желательно прямо в глаз, лекарка умолчала. Поколебавшись, Артиго все же дал себя уговорить.
— Да, идут, — подтвердил Бьярн, который одним глазом видел побольше многих с двумя. — Один, два… четыре… А девчонка то по малолетней глупости ошиблась.
— Что? — спросил кто-то, кажется Марьядек. Браконьер вооружился копьем длиннее обычного, но короче пики. Наконечник был очень маленький, с детскую ладонь, походя на расплющенный гвоздь. Бывший пехотинец скупо объяснил: так оружие облегчается, а чтобы убить человека насмерть, достаточно и малой железки.
— Пятеро, — сообщил Бьярн. — Пять ублюдков на конях. Не четверо.
Арнцен-младший выпрямился, расправив не особенно широкие плечи, фальцетом провозгласил:
— Сколько бы их ни было, нет преград тому, кто сердцем храбр и стоек в вере своей!
Дядька тяжело вздохнул, глядя в спину племянника с неподдельной грустью, мягким осуждением и тревогой.
— Зато вроде бы пешцев меньше, — продолжил считать Бьярн. — Пара десятков, не четверть сотни.
— Сладкого дай, — бросил через плечо барон, его ипохондрический слуга тут же повиновался, угостив Барабана комком патоки, вываренной до состояния пластилина. На дестрие-полукровке висела стеганая попона, свисающая почти до копыт. Голову животного прикрывал шлем «шаффрон» с внушающими уважение следами от выправленных вмятин. Ранее лекарка уже разглядела коня внимательнее и отметила старые шрамы в обширном ассортименте. Животное побывало не в одном бою, и убить скотинку пытались разнообразно. Очевидно, Гамилла верно оценила Барабана как серьезный актив, заставляющий уважать и хозяина.
Сам Дьедонне после пробуждения оскорблениями больше не кидался, однако подчеркнуто не обращал внимания на «быдлов», общаясь лишь с теми, кого считал равными себе, то есть Артиго, Бьярном, Гамиллой, младшим Арнценом и отчасти Еленой.
Барабан слопал патоку, одобрительно фыркнул и подошел к хозяину ближе, положил мощную башку на плечо хозяина. Глаза животного в прорезях шаффрона казались не-по звериному спокойными и умными. Дьедонне молча провел широкой ладонью по шее Барабана. И человек, и конь больше всего походили на старых товарищей, которым не нужно обмениваться словами, чтобы понимать друг друга.
Пятеро злодейских всадников казались угольно-черными фигурами, негативом, положенным на цветную картину. За их спинами танцевало пламя, сжирающее капличку, а также угадывалось движение пешей толпы, растянутой в колонну. Никто не торопился, «живодеры» продвигались с неспешностью и целеустремленностью быков из старого пошлого анекдота.
— Необычные мудаки, — угрюмо сообщил Бьярн. — Не вижу большого обоза. Нет пленников и баб. Очень сдержанные парни.