Гамилла задумалась, по-плебейски почесала затылок арбалетной дугой. Нахмурилась, поджав губы, от чего тяжеловатая и квадратная челюсть амазонки показалась еще жестче и тяжелее.
— Может быть… — согласилась она, в конце концов, то ли нехотя, то ли сдерживая потаенную надежду. — Давай… потом поговорим об этом?
По интонации непонятно было, Гамилла хочет после обсудить какие-то вопросы или вежливо намекает о желательности завершения беседы. Елена решила, что это и не важно сейчас, потому кивнула и вполне искренне ответила:
— Разумеется. В любое время.
* * *
Так и получилось, что спустя неделю после битвы, вся компания, насчитывающая уже без малого двадцать человек, отправилась в путь на север. Больше всего сомнений вызывал Кадфаль. Смерть вроде отвела крылья от израненного искупителя, однако он все еще страдал в полубреду, приходя в сознание редко и сумрачно. Катить в телеге столь тяжелого пациента было невозможно, поэтому для него сделали специальные носилки, подвешенные меж двух лошадей. Если не гнать, то получилось довольно комфортно и щадяще. Выпавший снег растаял, оставив грязь, которая, впрочем, быстро высохла, так что путешествие проходило настолько удобно, насколько возможно в пору близкой зимы.
Телеги катились. Добро, собственное и трофейное, мирно покоилось в мешках и сундуках, грея душу сознанием того, что за будущее какое-то время можно не беспокоиться. Иногда неподалеку появлялись разные люди, по большей части довольно лихого вида, но желающих связаться с крупным отрядом не находилось. Встречные предпочитали сходить с дороги, обходя Армию как можно дальше.
Арнцен и Дядька тоже увязались за Армией, потому что рыцаренок был наивен, романтичен, однако все же не глуп и в конце концов осознал печаль своего положения. Дяде и племяннику следовало бежать как можно дальше, и путь с Армией был не хуже любого иного, пожалуй, даже лучше. Елена подозревала, что Бертраб к тому же надеется получить рыцарское посвящение от Гамиллы или Бьярна, ведь формально, выйдя из-под опеки и защиты семьи, Арнцен сейчас ничем не отличался от своего дяди-бастарда. Не рыцарь, не оруженосец и даже не паж. Просто человек на коне и с оружием. Но этими суетами женщина решила голову не забивать. Выклянчит парень заветные удары мечом и клятву — его успех. А пока два клинка в компании лишними не будут.
Артиго снова восседал на лошади, а Гамилла с Марьядеком поочередно везли перед ним развернутую хоругвь с квадратом и треугольниками. Как-то по умолчанию все приняли флаг, под которым пережили жестокий бой — достойным представлять дворянина и его свиту. Горец мучился со сломанной рукой, но упрямо держал древко, утверждая, что всю жизнь мечтал быть знаменосцем — почетно и безопасно. Кто со штандартом стоит в баталии, того все защищают до упора. Бьярн с ехидцей напомнил, что у горской пехоты, когда выхода больше нет, знаменосец должен по традиции обмотаться драгоценной ношей и броситься на вражьи пики. Так что с почетом да, насчет же безопасности — момент спорный. Марьядек задирал нос и пренебрегал злыми словами, исполняя мечту.
Гаваль щеголял повязкой на пол-лица, похожий одновременно и на пирата и на графиню Карнавон. Молодой человек радикально переменился, стал взрослее и куда молчаливее. Оставшийся глаз больше не светился наивным восторгом и ожиданием удачи, теперь Гаваль смотрел на мир с тяжким цинизмом человека, познавшего неприглядную изнанку жизни. Менестрель больше не играл и не пел, тратя время главным образом на глубокую задумчивость. Еще Гаваль страшно комплексовал насчет одноглазости, пока Елена не указала, что даже увечье можно превратить в элемент стиля и не подобрала красивый черный платок вроде банданы, чтобы прикрыть пустую глазницу. Надо сказать, помогло, во всяком случае, поставленный бок о бок с Арнценом, Гаваль теперь смотрелся куда мужественнее и жестче. Менестрель носил у пояса боевой топорик и на привалах брал уроки боя у Гамиллы.
Елена с удовольствием вспоминала куцые навыки верховой езды, ибо ничто так не учит ценить лошадей, как долгие походы своими ногами да с поклажей. Бьярн, глядя на это, матерился сквозь зубы и обещал, что как только странники доберутся до нормальных краев, он лично возьмется учить рыжую…… и даже… как для начала правильно уместить тощую, костлявую… в седло.
В общем, жизнь потихоньку налаживалась и можно было бы сказать, что в кои то веки будущее вполне оптимистично… Если бы не Кадфаль, ставший по милости Елены калекой, Раньян, а также неопределенность планов.
Елена по-настоящему боялась того момента, когда искупитель придет в себя и случится объяснение. Или не случится, потому что как человек богобоязненный, Кадфаль почти наверняка сочтет все промыслом Божьим, на который роптать глупо и вредно. Но перекореженные кости от этого лучше не срастутся. А бретер делал вид, что в упор не замечает лекарку, это было очень больно, и Елена отвечала тем же. Искушение принести извинения за скоропалительные решения и «перезапустить» отношения казалось велико и… что-то мешало. Будто на сердце повесили большой замок, воспретивший определенные действия. Одна лишь мысль о том, чтобы повиниться в чем-то перед бретером, вызывала идиосинкразию и категорическое отрицание. Так, будто женщина все-таки восприняла душой часть местных устоев, по которым значимые особы не принижают свое достоинство, никогда и не перед кем. Поэтому трещина между женщиной и мужчиной росла с каждым днем, превращаясь в холодное отчуждение.
И по-прежнему оставалось неясным, обойти ли славный город Дре-Фейхан или все же рискнуть там остановиться. Учитывая, что полноправному горожанину, причем родственнику одного из важных членов городского управления, едва не снесли голову сугубым произволом, держали в черном теле и разнообразно оскорбляли — холодный прием был вполне вероятен, а фейхановская дружина все же посильнее будет. Этак можно вместо оценки/продажи трофеев подарить их городу под прицелом арбалетов. И свое доложить в общую кучу.
Барон, мрачно возглавлявший колонну и распугивающий встречных не хуже воскресшего мертвеца, заорал по своему обыкновению боевую кричалку. Гибель четвероногого товарища вогнала Коста в глубокую тоску и меланхолию, так песни он выбирал сообразно настроению, то есть злые и едкие. Похоже, в творческих вопросах барон чуждался всяких условностей, потому что выл он песню наемников-пехотинцев.
Покатилась голова — здравствуй новая вдова!
Ты теперь навек свободна, что же ты не весела?
Стрелы небо затмевают и стучатся по броне
Нас опять в прорыв бросают — на войне, как на войне
Дети — сироты заплачут, трупы свалят под кустом,
Если я в кровавой драке попаду куда мечом!
Черно-желтый на дороге — в деревнях переполох
Вот схватил одну за волос и в сарайку уволок
Проведем бурнУю ночку и останемся без сил —
Не узнаешь ты, кто мужа твоего в бою срубил!
Порубили на дрова жандармОв едва-едва —
как опять в атаку гонят — значит дали нам бабла,
А на знамени Вдова — слезы, шея, голова
Ты теперь навеки с нами, что же ты не весела?
Нас прозвали «Вдоводелы» — наше дело — делать вдов
Алебардой врежь любому по башке — и он готов.
Всех убьем с большой охотой — только денежки плати
Жалко только вот — до дома нам не всем их донести!
Покатилась голова — и моя жена — вдова!
Ты теперь навек свободна, что же ты не весела?
— Так, а что у нас там?.. — сумрачно задался вопросом Бьярн, и Елена поневоле вздрогнула. Очень уж часто всевозможные (и нездоровые) приключения начинались с констатации «появился кто-то непонятный». Только-только разобрались с одной неприятностью, худо-бедно выползли с не фатальными, однако до крайности неприятными потерями…
Арнцен встал на стременах, как человек-циркуль. Нескладный и худой рыцаренок, следует отметить, тоже незаметно повзрослел за минувшие дни. Простецкое лицо растеряло выражение щенячьей готовности совершать подвиги, утверждать кавалерское достоинство на каждом шагу.
— Да, — согласился он после короткого наблюдения с высоты. — Довольно большой отряд. И… вижу флаг. То есть знамя. То есть… — он смутился, запутавшись.
— Баннер, — ворчливо буркнул искупитель. — Городской флаг с гербом. А что там намалевано… Что?.. Ого… Свинья⁈
— Да, точно! — простецки воскликнул Арнцен. — Желтое поле и посредь оного разъятая на части голова свиньи красного цвета с высунутым языком. Это символ Дре-Фейхана. Они ведь там со свиноводства первую денежку имели. Затем уж побогаче стали, ремесла разные завели.
— Городские… — проворчал искупитель, мотая седой головой с видом человека, узревшего бездну падения нравов.
Впрочем, скорбь Бьярна длилась недолго
— А глянь… те, любезный, сколько там конников? — с умеренной вежливостью попросил он.
— Два-три, плохо видно. И десятка два пеших.
— Не наемники, — рассудил вслух Раньян. — Часть городского ополчения, надо полагать.
— Мстить, что ли, пришли? — удивился Марьядек. — За то, что мы этого сутягу едва не кончили? Так отпустили же.
— Уму непостижимо, — покачал головой Бьярн. Изуродованное лицо разбойника выражало безмерную глубину неподдельного удивления. — Неужто Шапуй уговорил фейханских крыс отправить помощь? С хрена ли город расщедрился? Да еще с такой прытью. Расчехлились быстрее, чем фрельсова дочка снимает перед графом…
Он осекся, искоса глянув на Гамиллу, почесал один из жутких шрамов. Арбалетчица сделала вид, что не расслышала скабрезную ремарку. Подумала немного и предположила в свою очередь:
— Городу нужен дворянин, соблюдающий договоры. Думаю, Кондамина впечатлило достоинство господина… — она красноречиво поглядела в сторону Артиго, который сидел на телеге, по-прежнему в стеганке. Мягкая защита была еще и теплой, так что юноша вновь надел это «пальто» едва его почистили от крови и воды.
— … и его свиты, — продолжила Гамилла. — И свое впечатление он донес до городского управления. Кто у них там… не помню, как это на севере именуется. Наверное, хорошо донес.