В точности так и произошло.
После конференции в Сенека-Фолс в 1848 году последовали многочисленные волны, постепенно обретая разнообразие — как в экономическом, так и в расовом плане. В 1851 году женщина по имени Соджорнер Трут поднялась на сцену и произнесла свою знаменитую речь «Разве я не женщина?» Хотя позднее ее излагали на диалекте рабов-южан, Трут, уроженка Нью-Йорка, изъяснялась на безупречном английском. «Я — права женщин[107], — заявила она с полной уверенностью. — У меня столько же мускулов, сколько у любого мужчины, и я могу делать столько же, сколько любой мужчина. Я пахала, жала, лущила, рубила и косила, и может ли какой-либо мужчина сделать больше?»
В свое время она подвергалась тройной дискриминации. Женщина. Черная. Бывшая рабыня. Однако она не только требовала своего места за столом, но и неустанно боролась за послевоенные поправки, хотя они фактически предоставляли права только чернокожим мужчинам. Но ее интересовала не какая-то одна группа, а равенство и достоинство для всех, сколько бы времени это ни заняло. «Я сорок лет прожила рабыней и сорок лет свободной[108], — заявила Соджорнер Трут на собрании американской ассоциации борьбы за равные права в 1867 году, — и пробыла бы здесь еще сорок лет, чтобы добиться равных прав для всех. Я полагаю, меня держит здесь то, что мне еще предстоит что-то сделать; полагаю, мне еще предстоит помочь разорвать эти цепи».
По ее словам, теперь, когда лед расколот, важно, чтобы дело не заглохло, важно продолжать будоражить людей. То, что сделала Гражданская война, то, что сделали Тринадцатая, Четырнадцатая и Пятнадцатая поправки[109].
В 1872 году ситуацию всколыхнула Сьюзен Энтони — аболиционистка, феминистка и подруга Трут. Она писала еще одной активистке Элизабет Кейди Стэнтон: «Ну, я пошла и сделала это! Я проголосовала за республиканскую партию сегодня в семь утра». Ее немедленно арестовали и отдали под суд. Она оспорила приговор, отказалась подчиниться и заявила: «Никогда не заплачу ни доллара из вашего несправедливого штрафа»[110].
Для освобождения рабов потребовалась война, но сейчас женщины собирались вести войну иного рода — против государства, которое насаждало несправедливость. Если Сьюзен Энтони бросила судье словесный вызов, то следующее поколение женщин пошло гораздо дальше.
По другую сторону Атлантики действовала Эммелин Панкхерст. В детстве ее брали на сбор средств для недавно освобожденных американских рабов. После смерти мужа они с дочерью вели непрекращающуюся борьбу за права женщин. В отличие от других суфражистских организаций, ее ассоциация выстраивалась вокруг двух принципов. Во-первых, избирательное право — та вещь, на основе которой можно решать другие проблемы женщин, и, следовательно, оно — их единственная цель. Во-вторых, в этой борьбе важны дела, а не слова. Позднее Панкхерст объясняла: «Не выступления, а заключения в тюрьму — вот что принесло нам поддержку английских рабочих».
А в тюрьму они попадали часто.
За то, что они прерывали политиков. Появлялись на сцене на мероприятиях. Целенаправленно уничтожали общественное имущество (как правило, бросали камни в окна) — так они пытались доказать, что общество ценит что угодно больше, чем женщин. Они использовали ненасильственные акции[111], но это была игра в одни ворота: одни носили под одеждой картон, чтобы защититься от побоев, которые регулярно получали, другие обучались боевым искусствам, чтобы парировать удары гораздо более крупных нападавших.
Оказавшись в тюрьме, они отказывались смиряться и устраивали голодовки, едва не доводя себя до смерти. В своей знаменитой речи Панкхерст, взяв пример с Катона, который умер, но не стал служить Цезарю, объяснила, что отказывается признавать легитимность правительства, ущемляющего своих граждан.
«Вы можете убить любую женщину, — говорила она о себе и своих коллегах, — но тогда она ускользнет от вас; вы не сможете управлять ею. Никакая власть на земле не в состоянии управлять человеком, не дающим своего согласия, каким бы ничтожным он ни был». Одна из суфражисток, Эмили Дэвисон, некогда пыталась совершить публичное самоубийство в знак протеста против насильственного кормления феминисток, устроивших в тюрьме голодовку. А в 1913 году она, с плакатом о правах женщин[112] в руках, была растоптана королевской лошадью. Ее жуткая смерть, намеренная или нет[113], запечатленная кинокамерой, предвосхитила публичную мученическую смерть буддийского монаха Тхить Куанг Дыка, сжегшего себя 50 лет спустя. «Одна большая трагедия, — говорила она ранее, — может спасти многих других людей».
Тем временем в Америке женщины — их называли Безмолвными стражами — молча стояли перед Белым домом, держа плакаты с различными надписями, например «ГОСПОДИН ПРЕЗИДЕНТ, КАК ДОЛГО ЖЕНЩИНЫ ДОЛЖНЫ ЖДАТЬ СВОБОДЫ?» — в дождь, в мокрый снег, в изнурительную жару, подвергаясь избиениям, освистыванию и арестам. Уведенных сменяли другие.
Керри Чапмен Кэтт, которая родилась через 10 лет после съезда в Сенека-Фолс, позже попытается количественно выразить, сколько времени заняла эта борьба поколений и что именно в ней потребовалось:
Чтобы убрать из Конституции слово «мужчина», женщинам страны потребовалось 52 года беспрестанной борьбы… За это время им пришлось провести 56 кампаний по организации референдумов для избирателей-мужчин; 480 кампаний, чтобы вынудить законодательные органы ставить на голосование суфражистские поправки; 47 кампаний, чтобы конституционные собрания штатов внесли в конституции штатов положения о женском избирательном праве; 277 кампаний, чтобы партийные съезды штатов включили в программы пункты о женском избирательном праве; 30 кампаний, чтобы партийные съезды, выдвигающие кандидатов в президенты, включили в партийные платформы пункты о женском избирательном праве, и 19 кампаний в 19 последовательных конгрессах.
Одна конференция за другой, одна кампания за другой, одна женщина за другой — и каждая вкладывала частичку своей приверженности.
Их не остановить. Их не разъединить.
Конечно, предпринимались попытки раскола. Южанок критиковали за общение с чернокожими женщинами. Северянок — за общение с женщинами низшего класса. Жительниц востока — за то, что работают вместе с женщинами — мормонами запада. И хотя многие женщины, участвовавшие в движении за свои права, отличались зашоренностью и даже отвратительными взглядами на классы и расы, им удалось создать потрясающе широкую коалицию.
На открытии седьмого конгресса Международного женского альянса в Будапеште в 1913 году Керри Чапмен Кэтт заявила: «Впервые в женском движении индуистки, буддистки, конфуцианки, мусульманки, иудейки и христианки соберутся вместе на конгрессе и объединят свои голоса в общей просьбе об освобождении своего пола от искусственной дискриминации, которую направили против них все политические и религиозные системы».
По сути, движение с самого начала отличалось широтой и разнообразием. Томас Уэнтворт Хиггинсон, выдающийся политик и аболиционист из Бостона, который перевел Эпиктета, а позже возглавлял полк чернокожих солдат в Гражданской войне, уже давно призывал провести национальный съезд за права женщин. В Сенека-Фолс присутствовал Фредерик Дуглас — ему тогда было 30 лет. «В моей скромной истории, — сказал он в конце жизни, — есть немного фактов, на которые я оглядываюсь с большим удовлетворением, чем… тот, что я был достаточно просвещен в свой ранний период и всего через несколько лет после освобождения поддержал резолюцию об избирательном праве для женщин».
Зачем этому человеку, который сам постоянно рисковал оказаться похищенным и проданным обратно в рабство, тратить время на борьбу за чужие права?
Потому что, как объясняла поэтесса Фрэнсис Эллен Уоткинс Харпер в одной из нью-йоркских церквей сразу после Гражданской войны, несправедливо, если не все равны перед законом. «Мы все связаны друг с другом, — сказала она, — в один огромный пучок человечества». Она понимала, что наши судьбы переплетены и чем раньше люди осознают это, тем лучше мы все станем и тем больше сможем сделать.
Аболиционизм привел к борьбе за права женщин — от одного факела зажегся другой, а эта борьба привела к борьбе за гражданские права. Здесь тоже пришлось долго сражаться, но и многого тем временем удалось достигнуть. Пока женщины получали право голоса, штаты один за другим принимали законы о детском труде. Начал ослабевать удушающий контроль политических деятелей над американскими городами. Появились первые законы о социальной защите. Развернулись протесты против геноцида: например, Элис Стоун Блэкуэлл считала, что ее деятельность неотделима от работы по поддержке армян, бежавших от геноцида. Феминистка и суфражистка Кристал Истмен после принятия Девятнадцатой поправки заметила: «Мужчины, возможно, воскликнут: “Слава богу, этот вечный вопрос с женским правом разрешился!” — но женщины, насколько я их знаю, скажут: “Теперь, наконец, мы можем начать”».
Истмен докажет это, основав Американский союз защиты гражданских свобод. В 1955 году Роза Паркс, обучавшаяся самодисциплине, ненасилию и активной позиции в Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения (NAACP) и Народной школе Highlander, отказалась встать со своего места в автобусе[114]. Последовал бойкот автобусных линий. Борец за гражданские права Эдгар Никсон встал в церкви в Монтгомери и призвал священников к продолжению бойкота[115]. «Вы, проповедники, достаточно долго ели жареных цыплят, приготовленных этими женщинами, ничего не делая для них», — произнес он. Собираются ли они исполнять свой долг? Встанут ли они на защиту Розы Паркс? Или он должен сообщить прихожанам храма, что священники слишком испуганы? «Я не трус!» — ответил 26-летний Мартин Лютер Кинг — младший.