Во-вторых, после десятилетий безразличия к проблемам сегрегации его равнодушное отношение к расистскому миру окончательно сломил рассказ чернокожей экономки и кухарки Зефир Райт. Когда Джонсон попросил ее отвезти собаку, принадлежавшую его семье, из Вашингтона на ранчо Джонсонов в Техасе, она упрашивала не посылать ее. Зефир объясняла, что черному человеку достаточно сложно передвигаться по южным штатам. «Когда мы едем в Техас и мне нужен туалет, как Берд[125] или девочкам, мне туда нельзя. Приходится искать кустики и садиться на корточки. Когда нужно есть, мы не можем пойти в ресторан. Приходится есть из пакетов. А ночью Сэмми спит на переднем сиденье машины с рулем на шее, а я — на заднем». После разговора Джонсон в слезах вышел из комнаты, а позже убедительно изложил ситуацию другим законодателям, которые помогли ему принять Закон о гражданских правах 1964 года.
Проблема в том, что весьма легко оставаться в своем пузыре. Не видеть того, что не хочется видеть. Мы не задумываемся, что значит жить на такую зарплату, где берется сырье, откуда появляются наши деньги. Мы игнорируем этот запах… или позволяем людям его маскировать (есть такая шутка: королевская семья считает, что мир пахнет свежей краской).
Но даже те из нас, кто борется с трудностями, у кого хватает своих проблем, могут быть виновны в том же грехе. Когда вы и так страдаете, трудно найти в себе сочувствие, чтобы увидеть чужие беды, особенно если в них какую-то роль сыграли вы или ваш выбор.
В противоположность идее, что не следует встречаться с людьми, которые заставляют нас краснеть, мы должны активно стремиться узнать то, что заставляет нас заливаться румянцем. Нужно узнавать о неприятных фактах истории. Нужно узнавать о несправедливости общества. Нужно стать пылесосом жизненного опыта других людей: что им мешает, как они борются, где с ними плохо обращаются, чем их повседневная жизнь отличается от нашей.
Да, несправедливость повсеместна. Прозрачность, как мы знаем, не особо распространенная добродетель.
Неприятное заметается под ковер. Неравенство и его последствия замалчиваются. От нас скрывают страдания и отчаянные нужды миллионов людей… да мы и сами от них прячемся. Стив Джобс явно никогда не посещал ни один из заводов Apple в Китае. Он был разработчиком, а не производителем, его больше интересовали гаджеты, а не условия их производства.
Но, как говорил Риис, это не оправдание, а обвинение.
Вы не знали? Или вам просто не хотелось знать?
Мы не можем исправить то, с чем не столкнулись. Мы не можем остановить то, что отказываемся признать[126].
Нужно проснуться. Нужно искать опыт, который изменит нас, нужно стремиться к пониманию того, как устроен и живет мир. Мы не можем ждать, пока кто-то нам все покажет. Не можем считать, что знаем. Не можем соглашаться с видимостью.
Прозрения Вебб, Рузвельта и Джонсона не несли ничего веселого. Они обошлись им не бесплатно и подействовали крайне разрушительно — и не только в том смысле, что этот опыт пошатнул их мировоззрение, но и в том, что он изменил ход их жизни.
Порядочные люди не могли продолжать жить как прежде.
Знания требовали действий.
Так что идите и дерзайте.
Вы должны помогать
Джозеф Кеннеди, отец будущего президента Джона Кеннеди, занимал должность посла США в Великобритании с 1938 по 1940 год.
Германия поспешно перевооружалась, что предвещало не только войну, но и Холокост, который стал логическим — фактически обещанным — итогом гитлеровской концепции. Голод. Разрушение. Резня. Признаки были налицо… как и возможности все предотвратить.
Вместо этого изоляционист Кеннеди призывал к сдержанности. Он проводил ложные параллели и прибегал к демагогии. Обвинял жертв. Пытался встретиться с Гитлером. Поддерживал тактику умиротворения. Препятствовал потенциальной американской помощи Великобритании, даже когда на страну уже падали бомбы. Сначала говорил, что все не так уж плохо, а потом — что все безнадежно.
Джозеф Кеннеди вовсе не был каким-то тайным нацистом; просто, как и многие люди тогда и сейчас, он хотел, чтобы надвигающаяся беда оказалась не его проблемой. Он искал способ не беспокоиться о ней. Не вмешиваться. Не рисковать ничем.
Поэтому, возможно, нам следует простить его сына Джона за то, что тот, выступая в качестве президента перед канадским парламентом в 1961 году, приписал Эдмунду Берку фразу: «Единственное, что нужно для торжества зла, — чтобы хорошие люди ничего не делали». Берк такого не говорил, но суть идеи находила отклик у сына, которого преследовал призрак трусости и жестокости отца, а также потеря брата в той войне, что отец помогал развязать[127].
В этом контексте даже внешнеполитические просчеты Кеннеди — во Вьетнаме и в заливе Свиней — предстают перед нами в ином свете. Как и его стальная реакция на Кубинский ракетный кризис. Кеннеди на своем страшном опыте узнал, что в мире, где существует зло, нет такого понятия, как нейтралитет. Он узнал, что рак, если его игнорировать, дает метастазы. И это также объясняет еще одно неправильно приписанное утверждение Кеннеди: «Данте однажды сказал, что самые жаркие места в аду отведены для тех, кто в период морального кризиса сохраняет нейтралитет».
Эти цитаты были фактически неверны… но, если вспомнить о его отце, мы увидим в них суть фрейдизма.
Осенью 1985 года почти никто не знал о новом виде наркотиков, который уже через год распространился по американским городам как лесной пожар. Больницы оказались переполнены. Уровень преступности резко возрос. Система опеки детей трещала по швам. Оружие заполонило улицы, количество убийств удвоилось. Средства массовой информации транслировали каждый ужасный случай в режиме реального времени, только усиливая общественную панику и моральную истерию. Однако большая часть американцев лишь пожимала плечами. Люди отстранялись от ответственности, считая, что это не их проблема, что беда касается неблагополучных районов, что жертвы сами виноваты. Как вскоре стало ясно, такая позиция не только была жестокой и несправедливой, но и позволила всей стране упустить уникальный шанс.
В конце 1990-х, когда первая волна бедствия начала спадать, пришла новая. И на этот раз вовлеченными в трагедию оказались не только жители гетто, но и обеспеченные американцы, и семьи из сельской глубинки — уязвимыми оказались люди по всей стране. Эта вспышка существенно превзошла по масштабам предыдущую (этому способствовали промышленные, корпоративные и медицинские факторы) и унесла жизни гораздо большего числа людей.
Эта трагедия во многом стала следствием бездействия. Никто не вложился в профилактику. Не построили центры помощи. Не появилась система, способная сработать в момент кризиса. Когда миллионы людей отчаянно нуждались в поддержке, им попросту некуда было идти. Потому что никто не позаботился о создании такой системы 15 лет назад.
Такими словами можно иллюстрировать и сегодняшние проблемы. Ведь позволять злу торжествовать не только неправильно, но и, чаще всего, глупо и губительно.
Безразличие к страданиям послужило своего рода иллюстрацией к знаменитому произведению Мартина Нимеллера «Сначала они пришли…».
Вы его знаете.
«Сначала они пришли за социалистами, а я молчал — потому что не был социалистом.
Затем они пришли за членами профсоюза, а я молчал — потому что я не был членом профсоюза.
Затем они пришли за евреями, а я молчал — потому что я не был евреем.
Затем они пришли за мной — и не осталось никого, чтобы говорить за меня»[128].
Когда вы пожимаете плечами при виде чужих страданий, вы неизбежно навлекаете их на себя и на тех, кого любите. Мартин Нимеллер написал свое знаменитое произведение после того, как, будучи христианским священником, оказался в концлагере Дахау и едва не погиб. Кто-то позже спросил его, как он мог в то время замкнуться в себе и молчать. «Теперь я расплачиваюсь за эту ошибку, — сказал он, — и не я один, а тысячи других, подобных мне».
Не вмешиваться — весьма естественное стремление человеческой натуры. Это почти по определению более легкий вариант. Добродетель даже может предложить такое оправдание: «Я просто занимаюсь своими делами. У меня свои проблемы. Не хочу все усугублять. Не уверен, что я достаточно компетентен. Это сложная ситуация. Это очень дорого. Я просто подожду и посмотрю».
В свете невозможной, сложной, ошеломляющей проблемы мы всего лишь посылаем свои «мысли и молитвы»[129]. Мы пытаемся усидеть на двух стульях, как Цицерон, ожидая, пока спорные вопросы разрешатся сами собой. При этом мы предаем и себя, и их.
Но в конце концов несостоятельность всех оправданий рассыпается в прах. Мы остаемся перед суровыми ужасами происходящего, сталкиваемся лицом к лицу с нашим основным человеческим долгом — помогать беспомощным, делать все возможное, чтобы предотвратить страдания.
Именно это и произошло с Трумэном. Все его детство было пропитано ложью — именно на ней строилась культура Юга, сама структура общества, угнетавшего и мучившего чернокожих. Но по мере того как Трумэн узнавал мир, у него открывались глаза. «Я не могу одобрить подобные действия и никогда не одобрю, пока я здесь», — терпеливо писал он одному другу-ксенофобу в 1948 году после очередного линчевания[130]. Такое настроение важно, но гораздо важнее следовавшие далее слова: «Я попытаюсь все исправить».
Как говорил Риковер, ответственность — это то, что заставляет человека принять участие. Попытаться помочь. Постараться решить вопрос.
Не то чтобы каждая проблема требовала от вас противостоять нацистам. Или вызвать скорую помощь для Китти Дженовезе, пока соседи прибавляют громкость своих телевизоров