[145]. Но чтобы добиться результата, вам придется действовать совместно. Это факт.
Не исключено, что вы сможете найти общие ценности с теми, кого раньше ненавидели. Или, что еще лучше, вы измените отношение тех, кем раньше двигала ненависть. Это замечательно: объединившись, действуя заодно, мы несем справедливость в мир. Просто работая вместе, Харви Милк и профсоюз водителей-дальнобойщиков построили мост взаимопонимания. Известные радикалы узнали, поняли и поддержали того, о ком прежде не пожелали бы слышать. Милк писал, что союз разнорабочих, представителей различных этнических и социальных групп, сражаясь вместе, посеял семена будущей справедливости.
Давайте уничтожим наших врагов, превратив их в друзей. Давайте заведем столько друзей, чтобы никто не смог нас уничтожить.
Мы способны сделать мир лучше, объединившись.
Объединимся — и мир станет лучше.
Будьте сильными
В 416 году до нашей эры Афины захватили Мелос — небольшой остров в Эгейском море. Самим афинянам он был не особо нужен, но они опасались, что его может занять их враг, Спарта. Долгая шахматная партия Пелопоннесской войны подразумевала следующий ход: Афины напали на остров и потребовали подчиниться.
Жители Мелоса доблестно сопротивлялись, но их было меньше. Афиняне организовали осаду, а затем послали дипломатов для переговоров о капитуляции[146].
Мелосцам вторжение в суверенное государство без повода представлялось грубым произволом. Они имели право на нейтралитет. Право на свободу. Чем Афины могли объяснить свою агрессию?
Послы афинян оправдаться и не старались. «Однако мы и сами не будем прибегать к красивым, но неубедительным словам», — заявили они[147]. Они не стали произносить длинных речей и притворяться, что их действия справедливы. Они не пытались устроить какую-либо провокацию. По их словам, все очень просто: так устроен мир. «Ведь вам, как и нам, хорошо известно, что в человеческих взаимоотношениях право имеет смысл только тогда, когда при равенстве сил обе стороны признают общую для той и другой стороны необходимость. В противном случае более сильный требует возможного, а слабый вынужден подчиниться»[148].
Прозвучало то, о чем обычно умалчивают.
Афиняне заявили: «У нас есть сила. А у вас нет. Мы можем делать то, что хотим».
Это ужасно. Это неправильно. Но это верно.
А еще в этих словах заключена слишком большая часть истории — как до, так и после.
Сила правит миром.
Без нее очень трудно добиться справедливости.
Без нее очень трудно остановить несправедливость.
Без нее очень трудно сделать что угодно.
Когда Роберт Кеннеди возглавил министерство юстиции, он, конечно же, верил, что гражданские права — это вопрос морали. Он знал, что расизм — глубоко укоренившийся предрассудок, для преодоления которого потребуются поколения. Но он также знал, что это вопрос политической силы. Кеннеди объяснял черным лидерам, что политики Юга не будут в своих речах нагло говорить о расовом вопросе, если на каждых выборах им придется иметь дело с большим количеством чернокожих избирателей. Вот в чем заключалась блистательность протестов Кинга, а также его кампаний по регистрации избирателей. «Мы используем не только инструменты убеждения, — говорил Кинг, — но и инструменты принуждения».
Принуждение.
Это не совсем то благородное чувство, какое мы помним по вдохновляющим речам. Но именно им стал автобусный бойкот в Монтгомери: грубым проявлением экономической силы черных. Именно так они довели транспортную систему почти до банкротства и тем самым изменили если не сознание, то политику ее операторов.
И разве не в этом суть сахарного бойкота Кларксона? Разве не для этого он использовал своих политических союзников, занимающих высокие посты? Он убеждал, опираясь на свои идеи, но воплощал их в жизнь с помощью силы своей коалиции и давления, которое они оказывали.
Бенефициары рабства и банкиры сопротивлялись усилиям Кларксона, потому что это грозило им миллионными убытками. Мартин Лютер Кинг — младший понял, что аналогичная причина есть и для упорного сопротивления шерифов и губернаторов Юга. Она находилась вне рамок абсурдных представлений о метисации или о естественном порядке вещей. Дело вот в чем: расисты осознавали, что они в меньшинстве. И каждый новый зарегистрированный избиратель угрожал их доходам. И каждой телевизионной передачей, каждым газетным материалом Кинг подрезал их контроль над захваченной ими системой. Они не собирались легко сдаваться.
Даже когда сложившаяся ситуация несправедлива — на самом деле, часто именно тогда, — есть люди, которым она выгодна. Естественно, они будут сопротивляться переменам.
Почти все, что мы видим в мире, в конечном счете обусловлено подобным дисбалансом. Власть и сила[149] — вот что отчасти объясняет, почему один район города красивый и ухоженный, а другой — нет; почему одной группе помогают финансово, а другой — нет; почему одних преступников сурово наказывают, а другим грозят пальцем; почему богатые начинают войны, а бедные в них гибнут; почему об одних проблемах говорят, а другие замалчиваются. Все это — результат напряженной борьбы за власть и силу, когда люди или организации утверждали свое господство над остальными, использовали принуждение, чтобы получить то, что им нужно или хочется.
Одни битвы давно завершены — справедливо или нет, другие бушуют и сейчас. Торжество справедливости никогда не предначертано. Однако почти наверняка она не восторжествует без силы.
Хорошие идеи, добрые дела, достойные понятия не впитываются автоматически. Чаще всего их приходится навязывать силой. Необходимо приобрести рычаги влияния. Необходимо собрать мощную коалицию. Нужно пробить стены. Нужно подавить сопротивление.
Перемены — это страшно! Они означают, что появятся победители и проигравшие. Они связаны с долларами и центами, льготами и привилегиями.
«Указания не реализуются сами собой», — напоминала себе и своему коллективу Флоренс Найтингейл. Если вы знаете, что нужно сделать, если вы убедительно отстаиваете правильное, справедливое и крайне необходимое решение, если от него зависят жизни невинных людей, это еще не означает, что так и будет. Нет, вам нужны умения выполнять задуманное, добиваться своего… и вам нужны высокопоставленные друзья. Финансирование. Общественная поддержка.
Прежде всего вам нужна сила.
Слишком многие активисты считают, что быть сторонним человеком — это нечто благородное. Они полагают, что вся система испорчена. Думают, что она представляет собой проблему. Они не ошибаются: реальные проблемы существуют. Но из-за своего идеализма и чистоты активисты порой не могут с ними ничего поделать и потому сами являются частью проблемы. Очень трудно изменить систему на расстоянии.
Это обнаруживают даже президенты и премьер-министры. Да, их избрали, но они забывают, что если их партии не контролируют законодательные органы, если у них нет мандата от избирателей, если они не могут получить рычаги влияния на горстку других авторитетных фигур, то их программа обречена.
«Сила сама по себе — это не что-то плохое. Она необходима, — объясняла Ангела Меркель. — Она значит “действовать”, что-то делать. Противоположностью силы является бессилие. Что толку от хорошей идеи, если я не могу ее реализовать?»
Противоположность силы — бессилие.
Неужели вы этого хотите?
Вы вправе уйти в отставку в знак протеста. Обозвать всех ублюдками. Заявить, что весь мир испорчен и искорежен. Только знайте, что тем самым вы лишаете себя возможности сделать что-то полезное вместо того, чтобы тешить свое чувство превосходства.
Следует задать вопрос: кому служит отсутствие силы? Какую пользу оно приносит?
Тот, кто хочет творить добро в этом мире, должен учиться силе. Тот, кто не хочет просто сидеть и ждать перемен, должен читать Макиавелли и Роберта Грина. Изучать кампании великих лидеров, которые добивались результата… а также демагогов и тиранов, творивших зло. Знать, как эффективно завоевывать и использовать силу и власть, а также как защищаться от нее. Как приобретать союзников, как их использовать, как добиваться своего, несмотря на возражения и сложившиеся интересы. По сути, чем власть отвратительнее человеку, тем больше вероятность, что ему придется познакомиться с ней близко и лично — пока его наивность или идеализм не нанесли вред ему или его делу.
Жизнь Сенеки — иллюстрация этого непростого баланса. Он пришел работать к Нерону, делая все возможное, чтобы умерить его перегибы, чтобы находиться «в комнате, где все происходит»[150], и попытаться двинуть империю в правильном направлении. На своем посту он чрезвычайно разбогател и постепенно оказался сопричастным к злодеяниям власти, запятнав руки. Власть развращает, как известно. Это опасный инструмент. Мы не можем жаждать ее ради нее самой… но мы также не можем игнорировать ее и надеяться на лучшее[151].
Дело в том, что кто-то всегда бьет первым. Не только в прошлом, но и сейчас. Это может приносить боль и несправедливость. Мир с уравновешивающими силами, мир, где хорошие парни разоружаются в одностороннем порядке? Это не лучший мир. Это мир, где сильные делают то, что им нравится, а слабые страдают.
Это неправильно. Так вы не сохраните чистоту своих рук.
Кроме того, вполне возможно делать и то и другое.
В 1860 году, когда Юг стремился к расширению рабства — института, построенного на господстве, но ставшего возможным благодаря политической и экономической базе, — Авраам Линкольн, который тогда претендовал на пост президента, выступил в колледже Купер-Юнион в Нью-Йорке. Он призвал республиканцев не пугаться и активизировать борьбу. Им требовалась власть, чтобы остановить принятие новых законов, юристы для подготовки аргументации, судьи для контроля судов, а вскоре им вполне могли понадобиться солдаты. «Нас не отвлечь от выполнения долга ложными обвинениями в наш адрес и не запугать угрозами уничтожения государства и темницами», — сказал Линкольн. И затем продолжил, повысив голос в твердой решимости: