хартал, — массовую забастовку против британской оккупации Индии. Идея отказа от сотрудничества заняла ключевое место в его видении свободной Индии. Как жители страны могли продолжать сотрудничать со своими угнетателями? Как могли утверждать, что достойны свободы от того, от чего так очевидно зависели? От тех, чьими поездами пользовались, чьи налоги платили, чьих товаров жаждали, чьему стилю одежды подражали, чьи школы посещали. Наградой была не свобода, а то, что он назвал сварадж, — самоуправление. Чтобы стать независимыми юридически, предстояло сначала стать независимыми фактически — освободиться ментально, духовно, этически.
Независимость здесь не только цель, но и средство.
Ничто не отразило этого лучше, чем знаменитый Соляной поход Ганди — 24-дневный марш по Индии в знак протеста против британской монополии на соль. Затаив дыхание, мир следил, как маленький человек бросил вызов империи, взяв щепотку соли и призвав людей присоединиться к нему, чтобы вновь заполнить тюрьмы. Последовало 60 000 арестов: мужчин и женщин безжалостно били, проламывали им головы прикладами, топтались по пальцам каблуками, когда народ добивался элементарного права пользоваться природными ресурсами своей страны. Авторитет британской администрации пал — осталась только власть… которая с каждым днем разрушалась из-за его неослабевающих протестов.
Индия обрела свободу. В точности так, как юный Фредерик Дуглас решил, что его больше не будут бить, что он умрет, но не позволит надсмотрщику прикоснуться к себе. Потребовались годы, чтобы уладить юридические тонкости автономии, но народ победил.
Всего лишь словом Ганди мог поджечь страну. Бунты. Саботаж. Покушения. Тотальная война. Индия находилась в его распоряжении и ждала его команды. Его настолько любили, что почитатели буквально истирали его кожу, и для продолжения кампании каждую ночь ему требовалось что-то вроде вазелиновой ванны. У него имелось оружие, которое могло бы подействовать быстрее.
Но он так и не воспользовался им. На протяжении более тридцати лет Ганди придерживался строгого ненасилия, даже когда британцы жестоко расправлялись с его сторонниками. Он понимал, что ответные действия приведут лишь к эскалации конфликта, безвозвратно изменят его самого и характер страны. Поэтому он терпеливо и горестно переносил страдания, сражался…
Он верил, что победа неизбежна. Лишь одно имело значение прямо сейчас: они поступали правильно.
Обращаясь к огромным толпам, Ганди поочередно поднимал пять пальцев. Один — равенство для неприкасаемых. Второй — равенство для женщин. Третий — сотрудничество индусов и мусульман. Четвертый — трезвость, отказ от вина, опиума и других пагубных привычек. Пятый — экономическая самодостаточность. Запястье, соединяющее эти пальцы с телом, по его словам, означало ненасилие.
«Что бы вы ни делали, — говорил Ганди британцам, — как бы вы нас ни угнетали, однажды мы выжмем из вас неохотное раскаяние; и мы просим вас заранее задуматься, что вы делаете, и проследить, чтобы не сделать 300 миллионов жителей Индии своими вечными врагами».
Прислушались ли они? Конечно, нет.
Его снова и снова арестовывали. Людей снова и снова избивали и топтали.
Это не помогало. И не могло помочь.
Сила пулемета ослабевает, если люди не боятся смерти. Сила доллара не действует на людей, которые ценят только то, что бесплатно и принадлежит им по праву. Один британец говорил о Ганди так: «Будьте осторожны, имея дело с тем, кого не волнуют ни чувственные удовольствия, ни комфорт, ни похвала, ни карьера, кто просто полон решимости делать то, что считает правильным. Он опасный и неудобный враг, потому что вы всегда можете подчинить его тело, но едва ли овладеете его душой».
И тогда, и после люди ставили под сомнение методы Ганди в свете варварства XX века. Как голодовка остановит танк? Какая надежда на сатьяграху, если враг отправляет заключенных в газовые камеры? Ганди не голословно заявлял, что ненасилие — это всегда выход, хотя незнакомство с современными технологиями, вероятно, ограничивало его понимание, что люди способны сотворить друг с другом.
В знаменитой статье под названием «Если бы я был чехом» Ганди утверждал, что массовое гражданское сопротивление тирании и геноциду может сработать — не только потому, что оно уничтожает власть тирана, но и потому, что вызывает международное сочувствие. Гитлер был жестоким убийцей, намеревавшимся уничтожить максимальное количество евреев. Ганди считал, что, если бы Гитлера вынудили совершать подобное насилие открыто, как это сделали индийцы в отношении британцев, его правление оказалось бы более коротким, а международная поддержка появилась бы быстрее. Во время войны он говорил о ненасилии: «Его настоящее качество проверяется только в таких случаях. Страдальцам необязательно видеть результат при жизни. Они должны верить, что если их культ выживет, то результат не заставит себя ждать. Метод насилия не дает большей гарантии по сравнению с методом ненасилия».
Здесь вполне разумно не согласиться с Ганди. Он сам видел моральную проблему и трагедию такими, какие есть. «Даже после того, как он полностью отказался от насилия, — писал Оруэлл о Ганди, — он был достаточно честен, чтобы осознать: на войне обычно приходится принимать чью-то сторону».
Не приходится спорить, что в Индии ненасилие сработало, и это преобразило Ганди. Отбросив нужды и желания, победив страх смерти, полностью отдавшись бескорыстному делу, он превратился в совершенно неустрашимого человека. «Спасибо», — сказал улыбающийся Ганди при встрече с британским вице-королем, который много раз сажал его в тюрьму и имел право его казнить. Затем потянулся к складкам своего льняного платка и достал плоды своего незаконного похода. «Положу немного соли себе в чай, — лукаво заметил он, — чтобы напомнить о знаменитом Бостонском чаепитии».
Он стал «неприкасаемым» в другом смысле — выйдя за пределы физического мира, поднявшись выше его. А за ним последовали миллионы бедных, страдающих людей, которые приняли этого человека не в качестве избранного лидера, а в качестве духовного примера.
Тем временем Ганди продолжал выслушивать британцев, пытаясь понять их, воззвать к чему-то достойному внутри них. «Три четверти страданий и недоразумений в мире исчезнут, — объяснял он своим последователям, — если мы встанем на место противников и поймем их точку зрения».
Ганди неустанно старался хорошо относиться к своим оппонентам. Однажды перед операцией, которую проводил хирург-британец, Ганди вызвал бригаду медиков и составил публичное заявление, заранее поблагодарив врача за лечение и освободил от ответственности, если что-то пойдет не так. Больше всего он боялся насилия, спровоцированного его же сторонниками, и без колебаний отменял любые мероприятия, которые, по его мнению, могли перерасти в беспорядки.
Вместе с тем он был просто внимателен: однажды отменил акцию протеста, потому что британцы занимались железнодорожной забастовкой. Приостановил кампанию на Рождество и Новый год, чтобы его оппоненты-христиане могли провести время со своими семьями. Отложил мероприятия, которые планировалось запустить в пасхальное воскресенье. Неоднократно приостанавливал кампании во время обеих мировых войн, сопереживая ситуации в Англии… даже когда ее сапог находился на его шее.
Перед каждым протестом он в точности объяснял своим противникам, что и где собирается делать, — давая им последний шанс подумать. Он всякий раз предпочитал переговоры и встречи лицом к лицу, надеясь на лучшее при каждой смене вице-королей, которых британцы присылали для борьбы с ним. «Я всегда должен увидеть тех, кто мне противостоит, — говорил он, — чтобы объяснить свою позицию». Это редко срабатывало. «Англичанина не переубедить, — писал Ганди сыну, — он уступает только под давлением событий». И все же он продолжал дискутировать, продолжал взывать к лучшим сторонам их натуры, продолжал настаивать на лучших сторонах собственной натуры, даже когда концентрировал все больше и больше власти. Почему? Потому что это делало лучше его самого, его последователей и британцев. «Люди говорят, я святой, потерявшийся в политике, — пошутил он однажды. — На самом деле я политик, изо всех сил старающийся быть святым».
Тем временем Черчилль не мог смириться с мыслью о переговорах с Ганди, отмечая, что «тревожно и тошно смотреть, как мистер Ганди, крамольный адвокат из Мидл-Тэмпла[197], ныне выдающий себя за факира того типа, что хорошо известен на Востоке, полуголым поднимается по ступеням дворца вице-короля; при этом он организует и проводит кампанию гражданского неповиновения, чтобы на равных договариваться с представителем короля-императора». Это верно в том смысле, что Ганди не был равным — с помощью очищающей и возвышающей силы сатьяграхи он во всех отношениях поднялся выше.
Используя христианские идеалы Запада против западных людей и идеалы индуизма и ислама для сплочения своих сторонников, Ганди сумел заставить и тех и других смотреть в лицо их собственным недостаткам. Он не просто говорил об этих идеалах, он воплощал их в жизнь, живя практически в бедности, добровольно страдая, бесконечно доверяя, постоянно прощая, призывая всех работать над собой. Никто из его противников — ни индийцы, ни британцы — не мог отрицать, что восхищаются им.
Именно поэтому его голодовки, которые он проводил 18 раз на протяжении 34 лет, оказались столь эффективны. Никто не хотел нести ответственность за то, чтобы подвести его, а тем более убить. Нигде это не проявилось так ярко, как в случае с генералом Смэтсом. Бывший противник Ганди в Южной Африке теперь стал одним из союзников — он регулярно советовал британскому правительству не сажать Ганди в тюрьму, а вести с ним добросовестные переговоры. А однажды даже написал ему, пытаясь разубедить в необходимости 21-дневного поста, который мог стать фатальным.
Ганди уничтожил своего врага, превратив его в друга.