По его словам, именно Ганди направил его, избавил от «чувства обыденности и пустоты», послужив для него и всего человечества «вдохновением… без устали заниматься добром».
«Вы не должны терять веру в человечество», — напишет позже Ганди Амрит Каур, первому министру здравоохранения Индии после обретения независимости. Успокаивая ее, он напоминал и себе: «Человечество — это океан. Если в океане есть несколько грязных капель, он не становится грязным».
Идея философии Ганди заключалась в том, что в людях — или, по крайней мере, в большинстве людей — есть добро. Для него никто не был неприкасаемым, никто не зашел так далеко, что за него не стоило бороться. Вот на что опиралось ненасилие, вот к чему оно апеллировало. Оно подействовало на британцев, потому что, несмотря на все богатства, которые империя получила благодаря колониализму, им было стыдно за свою жадность и жестокость, когда это отразилось на них самих. И после достаточно сильного стыда — подобного тому, что испытал и сам Ганди, — они согласились измениться. Стараясь при этом стать лучше.
У Ганди было много причин потерять веру в человечество. Как и у борцов за гражданские права и суфражисток. Каждый день они сталкивались с худшим в людях… но не обращали на это внимания, концентрировались на цели, продолжали взывать к человечности своих оппонентов и верить в нее — хотя многие другие вполне обоснованно отрицали ее существование. И именно так, с помощью творческой смекалки, мужественного сопротивления, демонстрации собственной человечности, эти борцы постепенно выуживали человечность в своих жестоких в прочих случаях угнетателях. Вы не просто ищете хорошее, вы его находите. Потому что оно есть, как бы хорошо ни скрывалось. В каждом злодее, в каждом незнакомце, во всех людях, объяснил бы Марк Аврелий, сокрыта природа, похожая на нашу собственную[238]. В каждом из них есть что-то хорошее, каждому отведена какая-нибудь роль, которую они должны сыграть в нашей жизни.
Это бросит нам вызов, сделает нас уязвимыми, напугает нас, о чем Марк знал не понаслышке. Он писал с любовью о том, как даже его порочный сводный брат помог ему улучшить собственный характер. Тем не менее брат, должно быть, также разочаровывал его, неоднократно подводя.
Марк с благодарностью отдавал дань своему опыту с Кассием, давним другом, предавшим его, — используя это как шанс научиться и улучшить свои лидерские качества.
Все мы скоро умрем, напоминал себе Марк… и, кроме того, люди не причинили в действительности нам вреда, не изменили нашу способность быть справедливыми и добрыми.
Микки Швернер — молодой еврейский парень, отправившийся на юг во время «Лета Свободы»[239]. Он преподавал в школе. Регистрировал избирателей. Пытался найти людям работу. В результате у него появились проблемы с полицией.
Позже группа куклуксклановцев похитила его и отвезла под дулом пистолета на темную сельскую дорогу. В последние минуты жизни, перед тем как начать издеваться, один из похитителей спросил его: «Ты тот самый любитель ниггеров?»
Микки посмотрел ему в глаза и произнес последние слова: «Сэр, я знаю, что вы чувствуете».
Его убийцы наговорили много чего: что Микки был агитатором, что Микки был предателем расы, что Микки был коммунистом, что Микки был безбожником, который решил разрушить их образ жизни.
У писателя Уильяма Брэдфорда Хьюи состоялся примечательный разговор с одним из тех, кто убил Микки.
— Это правда, что он называл себя атеистом, — объяснил Хьюи.
— Что-что? В самом деле ни во что не верил?
— Верил, — ответил Хьюи. — Кое во что верил. Верил глубоко.
— Во что же?
— В тебя!
— В меня! Что за черт?
— Да. Он верил в тебя. Верил, что любовь способна победить ненависть. Он верил, что любовь может изменить даже тебя. Он не считал тебя безнадежным. Что его и погубило.
Да, в большинстве случаев нас ждет разочарование. Из-за этого убили и Харви Милка.
Иногда мы обнаруживаем, что добро, что мы искали в человеке, меркнет по сравнению с темнотой или жестокостью, которые существуют подле него.
Этот кредит доверия, это прощение, эта надежда принесут нам страдания. Но они должны исходить от нас вечно. Даже если не вернутся.
Нам не следует считать, что люди не меняются. Мы не должны видеть в них только плохое.
Потому что, если это так, значит, наша работа закончена. Перемены невозможны.
Справедливость мертва.
Возможно, вам знакомы слова знаменитого христианского гимна «О благодать»:
Написавший их Джон Ньютон был не самым хорошим человеком. Его загнали на службу в британский флот, где избили за попытку дезертирства. Он ответил на это ожесточением и стал капитаном невольничьего корабля, совершившего бесчисленное количество рейсов с таким грузом.
Масса поводов для того, чтобы счесть человека конченым, заклеймить его как неисправимого злодея.
Но со временем Ньютон превратился в ярого аболициониста, стал участником кампании Томаса Кларксона, союзником, без которого перемены, возможно, оказались бы недостижимыми.
Люди хуже, чем нам хотелось бы. Но еще они лучше, чем мы представляем. Вот в чем заключается сила милосердия.
И вот почему мы усаживаемся с Дэном Уайтом, даже подвергая себя риску. Даже если это часто не срабатывает.
Потому что мы не можем позволить себе упустить те моменты, когда это сработает.
Потому что нас совершенствуют надежда, терпение и вера.
Отдавайте все силы служению
Когда Марк Атилий Регул вернулся в Карфаген добровольным пленником, его поработители не устроили ему триумф за то, что он сдержал слово. С человеком, который после стольких лет провел на любимой родине всего несколько дней и оставил плачущую семью, не обошлись милосердно из уважения к его потрясающим принципам.
Нет, его пытали. До смерти.
Как он и предвидел.
Существует несколько версий о том, как его казнили. Самая добрая — распятие. В одной из худших Регулу не давали спать, пока он не потерял рассудок, и страдания его закончились только тогда, когда его затоптал до смерти слон.
Он по своей воле отправился в Карфаген, будучи уверенным, что его ждет явная смерть. Он сдержал слово — по той же причине, по которой Ганди добровольно вернулся в тюрьму после того, как получил неделю свободы, чтобы похоронить любимую жену. Конечно, они могли сбежать, и для них было бы лучше поступить так — но именно поэтому они поступили иначе.
Поскольку Регул представлял Рим, клятвы и решения касались не только его. «Есть разные причины такого отношения, — объяснял он, — но главная в том, что если я выполню обещание, то бедствие постигнет только меня, а если нарушу, то поплатится весь город». Он предпочел пострадать сам и сейчас, а не откладывать несчастья на долю будущих поколений римлян, на слово которых не смог бы полагаться ни друг, ни враг.
Эмили Дэвисон, прошедшая через тюремное заключение и изнурительную, почти смертельную голодовку, прежде чем совершить последний акт политического самопожертвования, бросившись под королевскую лошадь, объясняла: «Я пошла на это сознательно, напрягая все силы, потому что чувствовала, что только после человеческой жертвы нация сможет осознать, с какими ужасными пытками сталкиваются наши женщины!»
Джеральд Форд не хотел уничтожать свой шанс на переизбрание, но чувствовал, что принципы милосердия, примирения и разумного руководства требуют, чтобы он помиловал своего предшественника Ричарда Никсона. Не то чтобы Никсон был здесь особенно любезен и не то чтобы страна хорошо понимала, о какой жертве идет речь. Но он сделал это. Так же как позже Картер использовал ту же власть для столь же дорого обошедшегося акта милосердия.
В 1781 году в Йорктауне Томас Нельсон видел, что британские захватчики уже близко. Когда поступил приказ открыть огонь, он не дрогнул и велел артиллеристам целиться в занятое противником красивое здание, расположенное недалеко от набережной на Мэйн-стрит. Когда он предлагал награду в пять гиней тому, кто попадет, едва ли они могли предположить, что командир помогает им разрушить его собственный дом.
Одних просят дать немного. Других — много. Третьих просят отдать все.
Когда мы обзаводимся путеводной звездой, становится ясно, что мы должны делать. Мощное чувство собственного достоинства позволяет нам быть самоотверженными. Даже когда это болезненно, даже когда дорого обходится.
Ясность, конечно, не делает такую жертву легкой.
Регул, как и любой человек, должен был сомневаться. И не только в агонии при пытках или во время долгого одинокого пути к своей мрачной судьбе, но и в те мучительные моменты раздумий, когда он боролся со своими противоборствующими обязательствами — такого рода, что есть у каждого из нас, потому что работа, семья, страна, честь не всегда оказываются в согласии. Ужасно, что в первые дни после возвращения в Рим ему пришлось дать зарок не видеться с женой — ведь любовь может взять верх над долгом. Представьте, что он чувствовал, когда дети цеплялись за его ногу, когда друзья умоляли его передумать, когда твердили ему, что он не должен этого делать, ведь никто не осудит его, если он останется.
Но он все равно уехал… и, по словам Сенеки, даже после той ужасной смерти Регул при необходимости поступил бы так снова — как, надо полагать, и Картер, и Форд, и Кинг, и Ганди. «Ты хочешь знать, насколько он не сожалеет, что определил стоимость добродетели в эту цену? — писал Сенека о Регуле, упоминая славу, которую принесли эти страдания. — Дай ему отдых и пошли его в сенат: он выскажет то же мнение»