И вот эту сложную, очень объемную работу (болезненную для позвоночника) зашельмовали трюковым жимом. Многие атлеты годами готовили мышцы к новым весам, взламывали сопротивление новых весов; другие – подменили эту работу шлифовкой трюка, когда и судейский глаз не успевал отмечать подлоги. К примеру, подлоги за счет удара ногами: атлет, выпрямляясь, бьет грудью по грифу – это запретный прием, так как на вес воздействуют не руки, а ноги.
Все большая и большая доля "технического" жима, как стали его уклончиво называть, благополучно преодолевала строгости судейства. Подлоги вытесняли честный жим.
Атлеты оказались в неравном положении. Одни продолжали работать над жимом согласно правилам настоящего классического жима, другие все более изощрялись в "техническом" жиме, который не требовал выдающихся силовых качеств. Трюковая манера жима сводила его тренировку к простейшим упражнениям, экономя силу для тренировки рывка и толчка. К примеру, у меня тренировка классического жима отнимала свыше половины всего времени и энергии. Выигрыш качества и количества от тренировки у атлетов, освоивших "технический" жим, оказывался более чем основательный. Особенное значение для "технического" жима (швунга) имел вес атлета (из обычного принципа взаимодействия масс, ведь здесь штанга не выжималась, а ударом тела отправлялась наверх). Это вызвало дополнительное стремление ряда атлетов наесть собственный вес. Таким образом, вместо мужества силовой тренировки наблюдался процесс отяжеления атлетов, выхолащивания силовой работы, выигрыш результата трюкачеством.
К большим килограммам в жиме уже подступали атлеты, вовсе не обладающие достойной силой рук. Убедиться в этом просто. Они оказывались жалкими во вспомогательных упражнениях, закладывающих истинную силу, где само положение атлета (тело, станок) исключали какую-либо темповую подачу снаряда. Тут мои соперники проигрывали мне чрезвычайно много.
Дело явно подвигалось к вырождению древнейшего и славнейшего из атлетических упражнений, одного из первых, в котором почетно пробовалась сила.
И судейство явно буксовало – отсутствовали объективные формы контроля, по-прежнему все определялось на глазок; борьба сразу же учла это, пустив тренировки по новому руслу. Само по себе это не было такой уж новостью. И в старину практиковали жимы из хитрых. Но они являлись исключением, и атлеты рисковали напороться на нулевые оценки в соревнованиях. Впрочем, такие выжимания и не выдавали за жим, а называли "выкручиванием". Теперь контроль забуксовал.
В те годы я выжимал, лежа на доске под углом сорок градусов, штангу весом от 220 до 230 кг помногу в нескольких подходах (Некоторые атлеты имели в этом упражнении значительные результаты, но в том случае, когда практиковали его умышленно –для рекорда. В ряде стран фиксируются такие рекорды. Я держал тренировочный вес в зависимости от задач, которые предстояло решать в классическом жиме. Специальной же тренировкой этот жим лежа (или под наклоном) можно было куда как разогнать. Но я берег силу для других упражнений. Я не смел распылять силу. Всем повелевал принцип целесообразности).
Вес штанги в жимах из-за головы довел до 170 кг – я отжимал его три-четыре раза в подходе (в основном этот вес был освоен к Играм в Токио), а также порядочные веса брал в жиме широким хватом. Этот последний жим немилосердно осаживал позвонки ("закусывал спину", как говорят атлеты) – очень неудобный упор, на заломе спины. И все же профилактические наклоны со скамеек с гирей уберегали от радикулита и прочих неприятностей.
Борьба между атлетами двух школ приняла неравный и оскорбительный характер. Лжепатриотические соображения исключали принципиальную дискуссию. Отмечались лишь особо скверные приемы "технического" жима. Однако тренировки перестраивались именно под него.
Результат не заставил себя ждать. После Олимпиады в Мюнхене (1972) классический жим был изъят из программы соревнований. Двоеборье из рывка и толчка сменило прежнее классическое троеборье. С одной стороны, это безусловная потеря, но с другой – это упражнение не из полезных. Позвоночник изнашивается жимами безбожно.
Глава 164.
Аристотелю принадлежит выражение: нельзя одновременно быть и не быть.
При расширении этого понятия, приложении его к поведению людей оно обретает смысл, вдруг освещающий все нелепости нашего состояния, давая представление о существе каждого определенного бытия вообще.
Оно чрезвычайно помогло и постоянно помогает мне верно оценивать свое поведение, примирять чувства с разумом и жить в условиях, когда нет сил жить.
Нельзя одновременно быть и не быть…
Нет, это не значит, что надо быть оппортунистом, соглашателем, принимать смирение.
Такое понимание исключает все промежуточные состояния, калечащие душу и тело. Оно уничтожает неопределенность позиции, наделяет ясностью поступков и преодолением себя.
В жизни надо определиться, строго выбирать свою сторону, позицию. Всякое промежуточное состояние уродует человека, не решая задачи его бытия. Человек саморазрушается в раздвоенности. Раздвоенность есть прямой путь к самоуничтожению… Перейти огненную черту и стать тем, кем надлежит быть. Пасть под ударами судьбы, но не быть у нее в просителях… Нельзя одновременно быть и не быть… И не удивляться, всегда помнить: кто в клетке зачат, тот по клетке и плачет. Горькая правда…
Глава 165.
Если говорить о подлинно однозначной тренировке, ее у меня не было. Никогда не было.
Я делил спорт с учением в академии. Спорт подразумевался как нечто третьестепенное, зависимое от занятости в академии и прочих дел. Учился я без всяких поблажек. Да они и невозможны были в военной академии, а Военно-воздушная инженерная академия имени Н. Е. Жуковского – учебное заведение с традициями, отборным профессорско-преподавательским составом и духом благоговения перед знаниями и наукой.
Здесь умели учить, но и спрашивать тоже. Шесть-семь часов лекций, затем лабораторные занятия, курсовые задания, консультации. Что оставалось спорту, то и оставалось. Но именно в год окончания академии я стал чемпионом мира, свалив самый тяжелый из рекордов мира – официальный рекорд в толчковом упражнении великого Эндерсона.
А после академии опять невозможность сочетания главного труда – литературного – с большим спортом. Опять спорт довольствовался тем, что оставалось от сил и времени, и ведь тогда вообще не существовало восстановителей; ни сном ни духом не знали о них, ни о законных, ни о противозаконных…
Редкими месяцами я был связан со спортом всей жизнью. Месяцы эти можно счесть по пальцам.
Искусство владеть будущим.
Вести поисковые тренировки в зиму 1963 года было опрометчивостью. Слишком много я их уже принял, потому и сорвался весной, не переварив. Точнее, я подавился ими. Надо было дать организму время на усвоение, а я все торопился.
Следовало переключиться на облегченные тренировки. Они обеспечили бы несравненно больший прирост силы, и самое важное – скрепили бы здоровье. Я чересчур давно изнурялся работой на износ. Прок от очередного поиска был сомнителен – теперь это очевидно, а тогда… Тогда сама мысль о смягчении тренировок казалась изменой заветам силы. Я проявлял ограниченность фанатизма и упрямство недостаточной опытности, я бы даже сказал, зрелости. До таких тренировок надо дорасти не только силой…
Искусство владеть будущим. Я страшился упустить будущее. Я искал силу в усталости, разваливал себя.
Эта цель – 600 кг! Пробиться, искать, не отступать. Трезво оценить обстановку я не мог. Я заложил в природу работы самую серьезную ошибку. Она давала знать о себе многие годы…
В этой горячечной игре за результат я допускал спад в тренировках лишь за чертой 600 кг. Думаю, и это был самообман. Я погнал бы себя на новый результат. Ведь без движения спорт – своего рода продажа себя. Это было моим убеждением. Я мог изменяться, брать силу – следовательно, управлять движением. Задушенность нагрузками я преодолевал частым "дыханием", "учащением дыхания", но не снижением ритма и объема работы. Ведь к моменту моего ухода из спорта основная часть пути до 600 кг была пройдена: от официального мирового рекорда в сумме троеборья 512,5 до 580 кг – последнего моего рекорда в сумме. Главная сила взята в тренировках. Пусть в жадности, недостатке отдыха, но взята.
Искусство владеть будущим.
Усталость снова начала кренить меня. Я снова западал в грозную перетренировку. И без того я не выскребывался из нее уже второй год, однако старательно навешивал новую усталость. Следовало удивляться стойкости организма. Я был по-звериному живуч. Ну а как иначе достать такую силу?!
Нервное истощение держалось цепко. Писать о его проявлениях нет нужды – это болезнь, пусть временная, функционального характера. Но дни были настолько огненно-злыми, что я мучительно-натужно переваливал через каждый. Не жил, а, казалось, сдвигал огромную колоду, которая заслоняла свет и воздух.
Чтобы устоять, жить и снова собирать тренировки, я сложил девиз: "Я отвергаю и не принимаю все правила! Я подчиняю мироздание и все его процессы своей воле! Я изменяю неизменяемое! Мой организм подчиняется только моим законам! Высший судья – моя воля!"
Опять я топтал себя. Опять взводил волю и все взваливал на волю.
Я повторял эти слова дни и ночи: стать выше всех сомнений и слабостей, выжечь в себе цели – и служить им, даже если сотру себя, очень быстро сотру себя…
Отрешенные идут по этому пути. "На этом пути,– говорят они,– белое, синее, желтое, зеленое, красное… Этот путь найден, по нему идет знаток, добротворец, состоящий из жара…"
Да, труд на этих кругах постижения силы (во всем многообразии ее понимания) – жар! Белое, зеленое…– вехи знаний, достоинство опыта. И отрешенные – те, кто выдерживает направление только на цель, поклоняется лишь справедливости и с каждым шагом теряет страх…
Правы философы: ничто сколь-нибудь значительное в мире не совершается без страсти.