Рука скользнула между сдвинутых икр.
– Убери руки!
– Тш-ш… Тише, тише… Зачем кричать? С тобой же по-хорошему… А бывает – набьют морду и выбросят на улицу, прямо голой, а шмотки следом… Знаешь, сколько таких случаев? – он говорит буднично, чувствуется – не с чужих слов, а сам это делал: и бил и выбрасывал голыми на улицу…
– Знаю. Наркотики, изнасилования… Сколько раз муж предупреждал, а я вот, дура, попалась!
И улыбка у него неприятная. Акулья какая-то.
– Расскажи мужу, детка. Все расскажи. Ему будет очень приятно… Как кусала меня за плечо. Как скакала на мне, пришпоривала… Как бурно кончила, как кричала. Он порадуется за тебя. Правда, правда…
Ее прошиб пот, как будто просто облило горячим маслом (знакомое чувство… ага, бурно кончила!). Это была правда. Она не помнила, но чувствовала, что это так.
– Сейчас у мужчин очень плохо с потенцией. Особенно у коммерсов. Работа-то нервная: и деньги отдавать приходится, и заглушить в любой момент могут… Слыхала, небось, сейчас водил люксовых тачек в расход выводят. А зачем, непонятно!
– Мне понятно.
– Да, Абрикос сказал, что у тебя муж мент. Гаишник, вроде?
Он уважительно сложил губы бантиком.
– Так если надо, ты скажи, я ему помогу по службе продвинуться. Я ведь в этом городе всех знаю. И меня все. И у всех я в уважухе. Так что я тебе хорошее дело предлагаю. Соглашайся. Давай завтра в Испанию полетим? У меня там домик, дружок самолет одолжит…
Антон благодушно развалился на кровати, непринужденно поигрывая той частью тела, которая совсем недавно находилась в Кате.
– Кстати, как фамилия мужа? Он в областной управе?
– Нет, в городе. Коренев Филипп Михайлович, – с трудом выговорила Катя.
Антон даже подскочил. Вытаращил глаза. Не улыбка акулья – оскал. Кошмар. Она с этим чудовищем трахалась. Давала ему. И так, и сяк. Кошмар, кошмар…
– Лис? – упавшим голосом спросил он.
– Да.
Антон отпрянул в сторону. Сел рядом. От сигары остался короткий толстый окурок. Он бросил его под ноги.
– Ты его жена?
Вопрос был лишним. Каким-то растерянным, глупым, ненужным. Будто он и боится, и (сам еще не знает) гордится.
Идиот.
Она швырнула в сторону ненужную уже простыню, встала. Смотри, любуйся! Натянула белье. Одежду. Ее качало, в голове перекатывались горячие металлические шарики. Старалась не показать виду. Она думала, что Антон будет понтоваться, хвастать связями, возможностями, давать понять, что никого не боится. Но вышло не так. Он действительно испугался.
– Послушай, Катя, последний человек в городе, с которым я бы хотел поссориться, это Лис, – сказал он. – Поэтому давай подведем итог. На самом деле никто никого не насиловал. Выпили, ну печеньки голландские поели, одну штуку убойную понюхали… А потом все по доброй воле. И если следствие начинать, то никто ничего не докажет. Твои-то подружки довольны!
– Тебе видней про следствие, – коротко сказала Катя, наблюдая, как Антон положил ей в сумку толстую пачку долларов. Тысяч десять, не меньше! Ну, это его дело, она ничего не просила. А он попользовался – пусть сам и определяет, сколько это стоит!
Тут зашли остальные участники веселья. Выглядели они неважно. Илона бледная, так что веснушки проступили, Ксюха еле на ногах стоит. Абрикос был в нормальной физической форме, но казалось, что он наложил в штаны.
– Где тут выход?
Абрикос подвел их к двери, перецеловал ручки. Катя свою не дала.
– Хорошо повеселились, красавы? С грэгом немного переборщили, но первый раз всегда так бывает. Зато какой полет! Правда, девочки?
– Ага! – Илона поцеловала его в щеку. – Ничего, отосплюсь!
Оксана повторила жест подруги, но молча. На улице ее вырвало.
– Надо было такси им вызвать, – сказал Антон, глядя в окно.
– Надо бы… Только я вообще зря в это дело встрял, – отвернувшись, пробубнел Абрикосов.
– Это я встрял, – сказал Антон. – Ты про Лиса слышал?
– Ну? – мэтр даже снял свою нелепую красную феску.
– Так вот твоя натурщица – его законная жена! И я про нее слышал. Только встречаться не приходилось. Что ты так на меня смотришь?
– Как? Никак не смотрю. Я до нее пальцем не дотронулся, как чувствовал.
– Не очкуй! Они к тебе сами ходят, едят, пьют, фотографируются, для картин позируют. И сегодня две девки довольны, да и третья обкатается, в себя придет. Никто же ничего не докажет! Только всю дурь поубирай, на всякий случай! И запомни, никаких доказательств тут нет!
Мэтр продолжал смотреть на него странным, сожалеющим взглядом.
– Ну, чего ты?!
– Ничего. Ты много раз слышал, что Лис без доказательств не обошелся?
– Помолчи лучше. Это у тебя, а не у меня собака воет. Знаешь, к чему это? К покойнику!
– Типун тебе на язык!
На воздухе девчонкам стало лучше.
– А прикольно, правда? – спросила Илона.
– Ничего, – ответила Ксюша. – Можно повторить через пару дней. А ты, Катюха, что скажешь?
– А я завязываю с этим б… и начинаю правильную жизнь!
Она достала из сумочки мобильник – пять непринятых от Фила. Блин! Придется объясняться. Что-то выдумывать. Выкручиваться. Но это не впервой. Что-то обязательно придумается…
Скворчащая, с пылу-жару, яичница с беконом, еще горячий белый хлеб из хлебопечки, томатный сок в большом запотевшем стакане (как он любит – именно в большом, именно в запотевшем) и, конечно, кофе, сваренный в настоящей джезве из кованой меди. С шести утра на ногах, не выспалась, обожгла палец, вынимая контейнер с хлебом. Зато результат налицо. Зайдя на кухню, Лис окинул удивленным взглядом стол, посмотрел на Ребенка, посмотрел на часы, как будто хотел убедиться, что – да, это завтрак (не праздничный обед и не ужин), его обычный рабочий завтрак. Офигеть просто!
– А что случилось? – недоуменно спросил он.
– Ничего, – супруга пожала плечами, как будто он всегда так завтракал, а не обходился самолично сделанными бутербродами или сваренными вкрутую яйцами.
– И во сколько же ты встала?
Ребенок проворно нарезала зелень, посыпала сочащиеся влагой ломтики сулгуни, сдула закрывающую правый глаз челку, которая тут же вернулась на место. Лицо осунулось, круги под глазами.
– Не помню, – беззаботно прощебетала она. – Не посмотрела на часы.
– А легла во сколько?
– Ой, думаешь, я тогда смотрела? Мы с Ксюхой и Илоной в боулинг поиграли, потом еще в паре мест зависли…
Ей повезло: она вернулась на полчаса раньше мужа и успела изобразить спокойный и чистый девичий сон.
– А чего телефон не брала?
– Да там такой шум и гам, что ничего не слышно.
Что-то часто у нее так случается… То телефон забыла, то зарядить не успела, то не слышала… То пошла в одно место, а оказалась в другом, то сидит на работе, а видят ее в кабаке…
– Ну как, вкусно?
Он подцепил вилкой яичницу, наколол вытопленный, приобретший стеклянную прозрачность бекон, отправил в рот.
– Вкусно! Яйца можно недожарить, можно пересушить, а эта – в самый раз… – Филипп с аппетитом набросился на еду.
Ей показалось, он хотел сказать что-то еще. Возможно, слова благодарности. Удивления. Восторга. Но так ничего и не сказал… Забыл, наверное. Или он что-то пронюхал…? Неужели так быстро?!
Почему-то очень ясно представилось, как Фил душит ее кухонным полотенцем. Или нет… Он слишком хитер. Заставит выпить пачку димедрола и написать предсмертную записку. Про Антона что-нибудь. А потом арестует его, запытает до полусмерти и тоже убьет… Или даже арестовывать не станет – просто выпытает все и застрелит…
Он молча съел яичницу, заедая бутербродами с сулгуни и запивая соком.
«Что же такого утворила Катерина Викторовна, раз так расстаралась? – размышлял он. – Неспроста же королевский завтрак устроила…»
Прежде чем взять кофе, долго тер пальцем правую бровь.
– Голова болит? – спросила она самым заботливым, самым нежным, самым неестественным голосом. Аж самой противно стало.
Он опять посмотрел на нее, как тогда, когда вошел в кухню. Удивленно.
– Да, знаешь, это просто…
Он не успел закончить. Кто-то позвонил на сотовый, Фил рывком достал телефон из кармана, как пистолет из кобуры, приложил к уху.
– Коренев слушает.
Он сидел и слушал, глядя перед собой. И тут что-то произошло с его лицом. Оно дернулось, мгновенно побелело и заострилось, будто звонили с того света.
– В каких списках?! Кто их составлял? По каким критериям?
Ему говорили что-то еще, а он все молчал, будто оглушенный. Потом встал, повернулся и вышел из кухни, не отрывая трубку от уха.
Ребенок тоже зачем-то встала. Она нисколько бы не удивилась, обнаружив сейчас торчащую из его спины рукоять ножа и какую-нибудь жуткую тварь, что-то вроде гнома, убегающего по коридору на коротких ножках. Она еще не видела его таким, кажется.
Фил зашел в спальню, запер за собой дверь на защелку. Она опять услышала его голос. Тихий, ровный. Нечеловечески ровный. Слов было не разобрать. Она приблизилась к двери, сделала шаг, другой… И тут же вернулась на кухню. Села, сложила руки. Испугалась.
Кто звонил? Что произошло? Ей опять стало казаться, что это связано с Антоном. Сейчас, в этот самый момент, чей-то голос в трубке втолковывает Филу, что его жена трахалась с бандитом и все было полюбовно, без всякого насилия, а если он не верит, то может сам спросить ее, кончила ли она под Антоном, потому что, по нашим сведениям, все-таки кончила…
А она сидит на кухне и ждет.
Говорят, хуже смерти только ожидание смерти. Если начистоту – да, Фил иногда пугает ее. А в эту минуту он казался ей страшнее всяких бандитов. Его ровный, лишенный эмоций голос. Его привычка всегда доводить дело до конца. Даже Антон… Да, омерзительное воспоминание, вдвойне омерзительное от того, что все так и было – самозабвенный, феерический трах, тут ничего не попишешь. Но даже Антон, которого она сама готова была убить сразу после этого, даже он сейчас казался ей менее опасным, чем Фил. Во всяком случае, для нее…