«Хорошей дороги. Если сексуальный любитель шоколада спросит о тебе, я отправлю его к тебе в общежитие».
Меня словно окатили ледяной водой.
Мама нахмурилась.
– Что за сексуальный любитель шоколада?
– Да, – вставая, сказала я. В висевших над входом светильниках замигали лампочки, а кофемашина для приготовления эспрессо хаотично замерцала. – Это он, мама.
Кен посмотрел на лампочки.
– Один из наших постоянных клиентов. Мы шутили насчет него. Я часто прикалывался, что ей надо пригласить его встретиться или написать свой номер телефона на его стаканчике, но она отказывалась.
Мама помрачнела.
– Как думаешь, он имеет какое-то отношение к случившемуся?
Кен покачал головой.
– Он вел себя мило, но она так и не решилась пригласить его куда-то.
Свет замерцал так сильно, что Кен повернулся и внимательно посмотрел на лампочки.
– Простите, кажется, у нас вот-вот перегорит лампочка. Я могу выключить свет… – Он встал, однако мама покачала головой.
– Нет, он мне не мешает. Пожалуйста, скажи, может, у тебя есть какие-то идеи, куда она могла отправиться после работы? Возможно, она упоминала какое-то место?
Я заставила себя сосредоточиться на маленьких пакетиках сахара и только что появившихся палочках для перемешивания кофе, которые Кен разложил для сегодняшних посетителей. Я знала, свет мигает из-за меня. Если я хотела, чтобы мама с Кеном поговорили, мне надо было успокоиться. Потому что иначе, расстроившись еще сильнее, я рисковала взорвать что-нибудь на кухне или кассе. Тогда Кену действительно придется прервать разговор.
Слушая их вполуха, я заставила себя посчитать пакетики со стевией, потом с сахарозаменителем. Насколько Кену было известно, я собиралась пойти на автобусную остановку, чтобы, как обычно, поехать домой.
Затем я услышала, как он добавил:
– Но мы можем проверить записи с камер наблюдения.
Свет снова замерцал, и я почувствовала прилив волнения.
– Да! – крикнула я, и тут лампочка над нами хлопнула и погасла.
Кен виновато нахмурился.
– Хреновая проводка. – Затем резко посмотрел на маму. – В смысле, проводка барахлит.
Мама не обратила внимания ни на его слова, ни на то, что помещение погрузилось в полумрак.
– Мы можем сейчас посмотреть записи с камер наблюдения? Пожалуйста, я знаю, что тебе нужно работать, но ты ведь понимаешь, что для нее не характерно пропадать вот так.
В ее глазах снова заблестели слезы, и Кен напрягся. Положил руку маме на плечо.
– Знаю, она не стала бы так поступать. И никаких проблем, я попрошу Эми подменить меня. – Он указал на комнату за спиной. – Пойдемте.
Глава 10Меган
Годом ранее
Моя одежда менялась.
Я поняла это, когда заметила кед на обочине дороги. Посмотрев на свои ноги, я увидела, что на мне уже не кораллового цвета кеды, в которых я ходила в ресторан «У Грейси», а старые балетки в серую полоску. Удобная обувь, в которой я ходила по квартире перед сном.
Я больше не щеголяла в серых кюлотах и темно-синей укороченной толстовке, которые теперь, грязные, лежали рядом с моими костями.
Их сменили спортивные штаны и футболка с Джоном Ленноном. Одежда, в которой я в одиночестве слонялась по дому.
Я понятия не имела, в чем причина. Лишь знала, что мне больше не хотелось ходить в тех кедах и наряде, который я тщательно выбирала для свидания.
Если я представляла себя в своем пушистом халате, то внезапно оказывалась одета в него.
Несколько минут я провела за этим забавным занятием. Примерила свое старое школьное платье для выпускного. Туфли на высоких каблуках, которые купила в прошлом году, но так ни разу и не надела. Даже купальник. Но учитывая, что поблизости не было зеркала или кого-то еще, кто мог бы оценить мой наряд, я оставила штаны и футболку с Ленноном.
На секунду я подумала о том, чтобы остаться обнаженной. Но даже несмотря на мой статус, мне было не совсем комфортно быть голым призраком. Не говоря уже о том, что мое настоящее тело теперь имело совершенно неприглядный вид. Наличие одежды неким образом подбадривало меня, поэтому я осталась в одежде.
Пусть я больше не носила коралловые кеды, но они стали новым эпицентром моей жизни.
Большую часть времени я проводила на грунтовой дороге, где из-за небольшой горки камней и палок на пыльной обочине выглядывал выцветший край кеда.
Во время дежурства я то погружалась в воспоминания, то выныривала из них, внимательно прислушиваясь к любому звуку, который мог сигнализировать о приближении машины.
Сначала я боялась, что воспоминания закончатся. Но чем дольше плавала в этой дымке, тем больше понимала, что теперь мне была доступна своего рода огромная библиотека разных моментов. Книга моей жизни с совершенно ясными образами и словами. Единственный прекрасный подарок, который остался у меня.
На второй день моего бдения шум движения неподалеку отвлек меня от воспоминаний, в которых я наблюдала, как в возрасте двух лет впервые увидела гусеницу. Я и не подозревала, что способна заглянуть настолько далеко в прошлое. И быстро поняла, что могу в деталях вспомнить даже самый далекий момент. Я наблюдала за маленькими черными крапинками на спине гусеницы и за тем, как ритмично двигались ее ножки-присоски по веточке в траве. Так же ясно, как и все остальное, я все еще ощущала тот трепет, который испытала тогда. Маленькими пухлыми пальчиками, грязными от крекеров, которые я только что запихнула в рот, я потянулась к гусенице.
– Нежнее, Меган, – сказала стоящая рядом со мной мама. Солнечный свет, проникавший сквозь листья нашей большой катальпы, превратил ее волосы в золотые ленты, когда она взяла веточку, по которой карабкалась гусеница, и осторожно вложила ее в мою протянутую ладонь.
Когда я вернулась на грунтовую дорогу, где лежал коралловый кед, рядом со мной приземлилась блестящая черная ворона с маленьким серым камешком в клюве. Забыв о гусенице, я наблюдала, как ворона подпрыгнула ближе к куче камешков и палочек, а затем положила свою ношу поверх моей обуви.
– Спасибо, – сказала я ей.
Она подняла голову, изучила свои сокровища, а затем, довольно ворча, расправила крылья и взмыла ввысь. Она приземлилась на одной из высоких сосен в нескольких ярдах от меня, в том месте, которое выглядело как большая свалка палок, но, скорее всего, было гнездом.
Через три дня та же ворона снова посетила свою сокровищницу с блестящей красной ягодой. Если бы я не видела, как она аккуратно укладывает свои богатства, приняла бы все это за мусор. Но понимание, что все это было аккуратно разложено ясноглазой блестящей черной птицей, поднимало мне настроение.
Поначалу я переживала, что она может снова сдвинуть мой кед. Каждый раз, появляясь рядом, она возилась со своей маленькой коллекцией, передвигая на несколько дюймов веточку или снова беря в клюв один из камешков, чтобы затем аккуратно положить его на маленькую горку. Но шли дни, камешков становилось все больше, а потом появилось нечто, похожее на часть высохшего рыбьего хвоста, и я поняла, что она просто решила устроить здесь свою собственную шкатулку с сокровищами.
Поэтому, продолжая периодически погружаться в воспоминания, я стала ждать, что еще принесет черная птица.
На седьмой день ожидания я услышала вдалеке звук автомобиля.
Когда он проехал мимо меня и моего кеда, я задействовала все эмоции, на которые была способна, надеясь, что все получится так же, как с койотами и орлом. Что водитель – судя по выцветшей камуфляжного цвета одежде, охотник – что-то почувствует и хотя бы остановится.
Но он даже не замедлился.
Задний откидной борт его побитого коричневого «Субурбана» попал в колею, и в те несколько секунд, когда мне удалось рассмотреть его испещренное морщинами, покрытое темной с проседью щетиной лицо, я увидела, как он засовывает в рот жвачку.
Так что я ждала, все дальше погружаясь в воспоминания, например, о вечеринках, на которых присутствовала, и о книгах, которые читала. О разговорах, которые вела. Об ощущении, как меня укладывали в постель, и даже снах, которые я видела, пока спала ночью. О своем первом поцелуе. О том, как я научилась завязывать шнурки. О записях в дневнике. О руке, сломанной в летнем лагере в шестом классе. Как я тайком выбиралась из спальни на втором этаже, чтобы в десятом классе встретиться с Ноланом, моим первым парнем. О времени, когда моя бабушка Рози – или «боббэ Рози» – приехала погостить на неделю, пока мама лежала в больнице, где ей делали операцию на спине.
Как однажды, пока мы слушали радио, и она рассказывала мне истории о детстве мамы, которые тогда я слушала вполуха, а теперь внимала каждому слову, учила меня печь хлеб хала.
Тогда я видела ее в последний раз. Через три месяца бабушка Рози умерла от аневризмы, о которой знала с двадцати лет.
– Когда твоя мама была маленькой, она умоляла меня не убивать пауков, хотя сама ужасно боялась их, – говорила бабушка Рози. Ее подбородок был испачкан в муке. Глаза у нее были такие же, как у меня, только при смехе из-за более глубоких морщин были едва видны. – Она стояла с чашкой в одной руке и листом бумаги в другой и дрожала, как лист, когда крайне осторожно перекладывала паука на бумагу и в чашку.
Я наблюдала за тем, как маленькая я смеялась в конце истории. Я тоже ненавидела пауков. Но мама все равно собирала их, а не давила в салфетке, и я любила ее за это.
Бабушка Рози захихикала еще громче.
– Однажды она поймала большого старого паука. Огромного, размером с четвертак. Он был слишком тяжелым для бумаги, и пока она несла его к двери, упал прямо на перед ее рубашки. Никогда раньше не слышала, чтобы ребенок издавал такой звук. Она застыла на месте и кричала до тех пор, пока я не сняла его.
Я наблюдала за тем, как ерзаю на высоком табурете, пока бабушка выливает тесто из миски и начинает рассказывать мне о том, как важно насыпать муку на руки, а не в тесто. Я увидела, как ее улыбка слегка дрогнула, когда я спросила, можно ли мне посмотреть телевизор, пока она месит тесто. Но потом морщинки в уголках ее глаз стали отчетливее, и она кивнула.