У Камиллы был «форд» 1929 года — родстер с торчащими конскими волосами из-под обивки сидений, помятыми бамперами и без накидного верха. Я забрался в машину и стал дурачиться с рычагами управления. Изучив свидетельство владельца, я выяснил, что машина принадлежала Камилле Ломбард, а вовсе не Камилле Лопес.
Она была не одна, когда появилась на стоянке, но безлунная ночь и пелена тумана не позволили мне разглядеть, кто же шел рядом. Они приблизились, и я узнал тощего бармена. Камилла представила нас. Его звали Сэмми, он был тих и пассивен. Мы повезли его домой, вниз по Спринг-стрит до Первой, затем через железную дорогу в «черный» район, пустынные улицы подхватывали грохот «форда» и размножали бесчисленным эхом между грязными каркасными домами и перекошенными частоколами. Сэмми вышел возле увядающего перечного дерева, и мы слышали, как шипела мертвая листва под его ногами, пока он шел к своему крыльцу.
— Он кто тебе?
Просто друг, сказала она, и еще добавила, что не хочет говорить о нем. И все же она была обеспокоена. В ее взгляде читалась озабоченность, какая бывает у людей, встревоженных о здоровье своего близкого. Это меня насторожило, неожиданно я почувствовал ревность. Я продолжал аккуратно расспрашивать ее, и то, как она отвечала, усугубило мое чувство. Мы снова переехали через пути и мчались по центру города. Она не останавливалась на красный свет светофора, если не было машин поблизости. Если же кто попадался на ее пути, она начинала беспрестанно давить на визгливый клаксон. Звук, вырывающийся из рожка, разносился по ущелью пустынных улиц, словно истошный крик о помощи. Она давила на клаксон и без всякой надобности. Один раз я сделал ей замечание, но она проигнорировала его.
— Я веду машину!
Мы выехали на автостраду Вилшир, где минимальная скорость движения была тридцать пять миль. Ее «форд» не мог развивать такую скорость, но она не съезжала со средней полосы, и быстроходные автомобили проносились мимо нас, как пули. Водители были в бешенстве, а она грозила им кулаком. Проехав так милю, Камиллу забеспокоили ноги и она попросила меня подержать руль. Пока я держал, она сняла туфли. Приняв управление, она прибавила газу, а одну ногу выставила из салона. Платье стало раздуваться и хлестать ее по лицу. Она подоткнула его под себя, и теперь коричневые бедра были выставлены всем на обозрение аж до розовых трусиков. Зрелище имело успех. Пролетающие мимо авто резко притормаживали, из них высовывались головы и таращились на ее голые ноги. Она сердилась и орала на зрителей, чтобы они занимались своими делами. Я сидел рядом, склонив голову, и пытался наслаждаться сигаретой, которая тлела слишком быстро на встречном ветру.
Мы подкатили к светофору на перекрестке Вилшир и Вестерн. Это был очень оживленный перекресток: кинотеатры, ночные клубы, магазины притягивали людей, улицы были заполнены пешеходами. Проскочить светофор было невозможно, слишком много машин стояло перед нами. Камилла с нетерпением ожидала, пока загорится зеленый, нервно покачивая ногой. И снова на нас стали обращать внимание, рожки весело сигналили, а стоявший позади экстравагантный родстер с озорным клаксоном был настойчивее всех. Камилла обернулась, глаза ее сверкали гневом, она выставила кулак и погрозила галдевшей в родстере компании студентов. Теперь уже все глаза были направлены на нас, все улыбались. Я толкнул ее в бок.
— Уймись хотя бы на светофорах.
— Заткнись!
Я достал послание Хэкмута и попытался найти убежище в нем. Бульвар был хорошо освещен, но «форд» взбрыкивал как мул, грохотал и дергался, да еще ветер трепал листок Камилла гордилась своей машиной.
— У нее хороший двигатель.
— Да, чисто работает, — поддакнул я, цепляясь за ручку, чтобы сохранить равновесие.
— Неплохо бы и тебе завести машину.
Я поинтересовался насчет Камиллы Ломбард, вписанной в сертификат владельца. Не была ли она замужем?
— Нет.
— А почему Ломбард?
— Для смеха. Иногда помогает в работе.
Я не понял.
— Вот тебе нравится твое имя? Не хотел бы зваться Джонсон или Вильямс, ну, что-то в этом роде?
Я сказал, что вполне удовлетворен своим именем.
— Нет, не удовлетворен, я знаю.
— Удовлетворен!
— Нет.
После Беверли-Хилз туман рассеялся. Стоявшие вдоль дороги пальмы зеленели в синеватых сумерках, а белая разделительная полоса бежала впереди нас, словно горящий бикфордов шнур. В беззвездном небе метались малочисленные облака. Мы катили по пологим холмам. По обе стороны дороги мелькали высокие изгороди, увитые лозами винограда, дикие пальмы и кипарисы.
Не проронив ни слова, мы добрались до береговых скал и поехали по гребню высоких утесов, открывающих вид на океан. Ударил прохладный ветер. Ветхий драндулет покачивало. Снизу доносился рев океана. Легкая дымка наседала на берег, подобно армии призраков, выползающих на животах из воды. Буруны набрасывались на прибрежный песок с белыми кулаками и отступали, чтобы накинуться с новой силой. Но как только они отступали, береговая линия широко улыбалась им вслед. Мы лихо скатились вниз по извилистой дороге. Черный тротуар покрылся испариной от лижущих языков тумана. Воздух был удивительно свеж, и мы с удовольствием вдыхали его. Здесь вовсе не было пыли.
Камилла повела автомобиль вдоль берега по бесконечной полосе белого песка. Мы сидели и смотрели на океан. У подножья скал было тепло. Она коснулась моей руки.
— Научишь меня плавать?
— Только не здесь.
Волны были слишком высокие и набегали очень быстро. Откатываясь ярдов на сто, они вздымались и неслись в полный рост к берегу. Мы наблюдали, как они разбиваются о песок — пенящийся ком взрывался подобно грому.
— Учиться лучше в спокойной воде.
Она рассмеялась и стала раздеваться. Я увидел ее коричневое тело, но это был его натуральный цвет, а не загар. Я был весь белый, словно призрак. Внизу живота нарастал ком тяжести, я сдерживал себя и старался скрыть возбуждение. Она разглядывала мою белизну, мои бедра, ягодицы, ноги и улыбалась. Я вздохнул с облегчением, когда она пошла к воде.
Песок был мягкий и теплый. Мы уселись лицом к океану и разговорились о плавании. Я показал ей основные движения. Камилла тоже легла на живот и стала грести руками и брыкать ногами. Песок летел ей в лицо, и она повторяла мои упражнения без особого энтузиазма.
— Мне не нравится учиться, — заявила она, усаживаясь.
Взявшись за руки, мы вошли в воду, наши животы были заляпаны песком. Сначала вода показалась холодной, но потом — в самый раз. Это было мое первое погружение в океан. Я боролся с волнами, пока не зашел по плечи, затем попробовал поплыть. Волны раскачивали меня и плескались в лицо, я попробовал подныривать под набегающие буруны. Теперь они проходили надо мной, не причиняя вреда. Я запомнил. Когда появлялась особенно большая волна, я бросался на ее гребень, и поток увлекал меня к берегу.
Я не выпускал из вида Камиллу. Она заходила в воду по колено, но, завидев надвигающуюся волну, с воплями восхищения бросалась к берегу, затем возвращалась. Одна волна настигла ее, Камилла завизжала и исчезла под водой. Через мгновение она вынырнула, смеясь и вопя от удовольствия. Я заорал, чтобы не смела так рисковать, но она уже шла, пошатываясь, навстречу вздымающемуся буруну, который обрушился на нее и поглотил. Я видел лишь, как она кувыркалась в пенящейся воде, словно опрокинутая корзина с бананами. Наконец она выбралась на берег, тело ее блестело, руки теребили волосы. Я плавал до тех пор, пока не устал, затем выбрался из воды. Глаза щипало от соли.
Я развалился на леске, переводя дух. Через несколько минут силы вернулись ко мне, я сел и почувствовал желание выкурить сигарету. Не видя Камиллы поблизости, я пошел к машине, надеясь, что она там. Но и у «форда» ее не было. Тогда я бегом вернулся к воде и нашел лишь пенящийся беспорядок. Я позвал ее.
В ответ раздался крик. Он доносился издалека, поверх прибоя, из туманной дымки, застилающей волнующуюся поверхность океана. Мне показалось, добрая сотня ярдов. «На помощь!» — послышалось снова. Я бросился в воду и поплыл. Я быстро потерял ее голос в реве океана. «Я иду!» — орал я снова и снова, пока не понял, что это отнимает у меня слишком много сил. С крупными волнами я справлялся легко, подныривая под них, но вот мелкая волна меня достала. Вода хлестала по лицу и не давала дышать, она просто душила меня. Наконец я выбрался в чистые воды. Мелкая волна продолжала плескаться мне в рот. Крики Камиллы прекратились. Я вертелся в воде на одном месте, ожидая призыва. Но его не было. Тогда заорал я. Мой голос прозвучал слабо, словно из-под воды.
Внезапно силы стали покидать меня. Мелкие волны замордовали окончательно. Я наглотался воды и уже не мог держаться на поверхности. Я и молился, и выл, и лупил этот океан, хотя и сознавал, что не следует так расходовать последние силы. Вдали раздавался шум прибоя. Я закричал, прислушался и снова позвал. Но в ответ услышал только плеск ряби и бултыханье своих рук. И тут что-то случилось с моей правой ногой, вернее с ее пальцами. Они будто бы застопорились. Я работал ногами, и боль простреливала до бедра. Я хотел жить. Господи, не забирай меня сейчас! Я поплыл на шум прибоя.
Вскоре я почувствовал, что снова оказался в зоне больших волн, я слышал их нарастающий гул. Но было уже слишком поздно, так мне показалось. Я уже не мог дальше плыть, руки мои не поднимались, боль в правой ноге была жуткой. Дышать — это все, на что я был способен. Волна подхватила меня, увлекла под воду и покатила по дну. Итак, это был конец Камиллы и Артуро Бандини. Но даже при таких обстоятельствах я мысленно записывал все происходящее. Я видел, как слова ложатся на бумагу, выбиваемые печатной машинкой. Я продолжал писать, кувыркаясь по острому песку, в совершенной уверенности, что живым мне отсюда не выбраться. Когда волна отступила, оказалось, что вода мне по пояс. Но я уже был так далек от всего этого, мое сознание работало над созданием цельного произведения. Продолжая беспомощно барахтаться, я больше заботился о предельно