Вспоминаю всю свою жизнь на Севере, своих друзей и врагов, свои радости, опасности, свои прощания, встречи, свои слова, дело свое… Даже когда мне не везло, не обижался я на эту землю… Скучал без нее в краях, где теплое солнце и другие дожди…
И теперь я спокоен: знаю — непонятная тревога будет мучить сына моего сына, если ему вдруг вздумается приехать на Север. Будет он волноваться — да помогут ему потом мои боги! Конечно, он будет жить по-другому. Каждый живет по-своему. Но, наверное, жить надо так, чтобы и чужие люди говорили: вот ходил тут незнакомый парень в шапке меховой. А теперь не ходит. Странно.
Я молчу, а Хамид рассказывает о Севере, как пил кумыс из якутского чорона — большой деревянной чаши и как ел строганину из чира, хорошая рыба, жирная.
— Что ты привез с Севера? — спрашивает Абдурахим-агы.
— Что привез? Деньги привез. Тоску привез. Тоски много, как денег, — вздыхает Хамид. — А счастья нет.
— Ну почему же теперь нет? Теперь ты дома… — говорю я и прячу глаза и не смотрю на Сеида.
Сеид потягивает чай. Он может много выпить чаю, больше меня. Голубая бархатная меланхолия в красивых его глазах.
— Ты был далеко, — говорит старик, — у тебя будет чему учить детей…
Хамид пожимает плечами.
— Север учит людей доброте, — говорю я.
— Коран учит доброте, — спорит старик.
— В Коране достаточно зла. Нетоварищеское отношение к женщине, — улыбается Сеид.
Старик смотрит на него сердито. Так сердито, будто выдал мне Сеид родовую тайну. Он ничего не говорит Сеиду, он понимает, что не та нынче молодежь пошла, никакого уважения к тому, что почиталось раньше, Успокаиваю Абдурахима:
— Все равно, — говорю. — Все равно не купаться нам в Кавсаре, райском пруду.
— Хэ, — вздыхает Хамид. — Хэ!
— Нет, — качает головой старик. — Вам не дано умыть лицо водой из Замзами. Не совершить вам главного пути — в Мекку. Никому из вас не дано умыть лицо водой из Замзами, святого колодца Мекки.
А я вспоминаю свой путь сюда, свой длинный путь в Азию. Под нами все время плыли облака. Только над Сибирью облака под нами были похожи на снега, на торосы Ледовитого океана, а здесь облака как кучки хлопка и тени от них на земле как озерца с черной водой.
…На столе появляется плов.
Замира приносит полный чайник, наливает из него в графин.
— Пей вино и ходи не сгибаясь, — непонятно кому говорит старик.
Утром Сеид отвозит меня на маленький аэродром. В машине Хамид и Замира.
Одинокий верблюд стоит в тени деревьев. У него высоко поднята голова, тяжелые налившиеся веки. От этого кажется, что смотрит он с прищуром.
Я беру на память веточку саксаула.
— Везти саксаул? — удивляется Сеид. — Разве это сувенир? Везти так уж везти, что-нибудь такое, — он развел руками, — по вашим северным масштабам.
— Да, конечно, — соглашаюсь я и прошу погрузить верблюда. Верблюд с насмешливыми глазами не хочет влезать в самолет, хотя в самолете пахнет яблоками, солнцем и пылью пустыни. Верблюд знает, что в тундре не растут саксаулы.
Сейчас я улечу. Сеид подбежал к самолету прощаться еще раз.
Хамид и Замира стоят у машины и машут мне.
Зачем я прилетел в Азию?
Чтобы узнать, зачем приезжать, надо уезжать. Если хочешь узнать, нужен ли тебе саксаул и верблюды, пустыня и Замира и платанус ориенталис — восточный чинар.
Вспоминаю, что не простился с Бахадуром, не хотел его так рано будить. Вот, наверное, так же рано уехал от него в свое время Хамид. Зачем? Ведь Бахадуру было всего несколько месяцев. Ничего, Замира родит Хамиду еще много сыновей, и от них уж Хамид никуда и никогда уезжать не станет. Она родит их столько, сколько надо Хамиду, — девять. Больше можно, а меньше Хамид не хочет.
Азия.
Нестерпимо палит солнце.
Чаю захотелось…
Геологический отряд Иванова (вместе с ним четыре человека), заканчивал полевой сезон. В этом году отряд базировался на Усть-Камчатск — районный центр на северо-востоке Камчатки, а маршрутили ребята далеко на севере, на побережье.
И вот пора собирать вещички — домой! Домой!
Жил наш отряд в небольшом одноэтажном домике. Тут обычно останавливались проездом на север или юг биологи, ихтиологи, ботаники, геологи, орнитологи — всякий ученый экспедиционный люд, которому гостиница не положена, а положено преодолевать трудности, и домик этот был куплен Камчатской экспедицией для обитания своих и чужих коллег-горемык.
Мы разложили во дворе для просушки спальные мешки, палатку, амуницию, резиновые лодки, тенты. Все накануне промокло основательно, да и все лето наше было на воде: работаем по шельфу, то в море, то в заливе, то по отмелям. Каждый день, хочешь не хочешь, а обязательно искупаешься, и всегда не там, где ожидал. Но вот что странно — каждый день ледяные купели, а никто в поле ни разу не чихнул! Климат, что ли, тут такой благодатный? Или наш неунывающий аппетит? Говорят врачи, что очень многое от аппетита зависит. Так тут, надо отдать Иванову должное, команду он себе подобрал один к одному — богатыри на три добавки.
Сейчас вовсю светит солнце, к вечеру все высохнет, прогноз на утро хороший. К вечеру мы соберемся, свернемся и утром улетим. Я у костра колдую над вымоченной в чае гагарой и жарю рыбу, которой у нас в изобилии. А в кладовке общей бесхозной еды — консервов, оставленных нами и предыдущими отрядами, хватит, пожалуй, на целую зимовку. Там и сухой картофель, и галеты, и канистра растительного масла, и сахар, и тушенка, и мука, и вяленая рыба. Оставляли то, что необязательно везти с собой. Все равно ведь еда кому-нибудь пригодится — бродячий ученый народ не убывает, сегодня я тебе помог — завтра ты мне.
…Утром погрузились на машину, простились с завхозом Василием (он остался в доме в качестве смотрителя избушки, ожидал геологов своей партии, они должны были подойти недели через две) и отправились в порт.
В ожидании самолета взвесили в порту все свое имущество — вышло предостаточно: шестьсот килограммов. Аэропорт в селе маленький — заведующая аэровокзалом оказалась и кассиром, и диспетчером, и заведующей камерой хранения.
Два часа уныло шатались по залу ожидания и территории аэровокзала — о рейсовом самолете никаких известий. Наконец Иванов пошел к диспетчерше и попросил ее сходить на рацию за справкой. Она вскоре вернулась, сообщила, что борт из Петропавловска еще не вылетал.
«Лететь ему часа полтора, — соображал я, — да тут полчаса, да и не вылетал еще… гм».
— Есть мысль, — обратился я к Иванову. — Буфет не работает, и термос пустой, — продемонстрировал я пустой литровый термос. — Надо смотаться к Василию за чаем.
— Время есть… — неопределенно ответил он.
— Тогда я мигом!
Автобус довез прямо до магазина. Отоварился я свежими булками, кое-чем по мелочи. Наша избушка была рядом. Заскочил туда, взял пачку чаю. Василий не удивился возвращению.
— Что-нибудь с рейсом? — спросил он.
— Задерживается… чайку вот надо в термос…
— Сейчас я костер живо, — сказал Василий.
Он выскочил во двор, набросал в кирпичную загородку щепок и разного хламу, плеснул керосину, костер полыхнул. А вскоре и чайник загудел.
Нагруженный продуктами и потяжелевшим термосом, я проголосовал автобусу. Он опять шел в аэропорт и был подозрительно пустым. «Наверное, второго рейса не будет, — подумал я. — Хорошо, что у нас билеты на первый».
Путь до аэропорта не более получаса. Мы уже въезжали на его территорию.
— Смотри, — толкнул я шофера в спину, — идет на посадку!
ЯК-40 грациозно шел над площадкой.
— Куда там на посадку… — пробурчал шофер. — На взлет он идет! Встречаешь, што ль, кого?
Сердце у меня упало.
— Кого встречаю! — заорал я. — Улетаю я на нем!
— Оно и видно, — сочувственно улыбнулся шофер. — Завтра улетишь, не переживай!
В зале ожидания никого не было. Ни ребят, ни нашего громоздкого груза, ни пассажиров.
— Вам письмо, — протянула мне записку диспетчерша. — Мы пятнадцать лишних минут вас ждали. Больше не могли. — Она вздохнула. — Ну, а завтра приезжайте, на первый борт устрою, поскольку вы без вещей даже. И паспорт вам передали, и билет.
Все это аккуратно завернутым она протянула мне вместе с запиской.
На этот раз встречал меня Вася, раскрыв глаза, разинув рот.
— Я же видел… самолет… — выдохнул он.
— Я тоже видел.
— А ребята?
— Эх…
Я выгрузил на стол термос с чаем, Вася принялся за ужин.
Следующий день я провел в аэропорту. Самолетов не было — низкая облачность. На второй, третий день — то же самое. Потом пошли затяжные дожди, полосу размыло, и по радио объявили, что в течение месяца на авиацию можно не рассчитывать, но зато днями будет пароход и пассажиры могут добраться до областного центра на прекрасном лайнере в каютах со всеми удобствами.
Никого знакомых в поселке, кроме Васи, у меня не было, и за день до отхода парохода я сказал Васе:
— Слушай, дай взаймы десятку-другую, из Петропавловска верну телеграфом. А то у меня трояк всего остался.
— Чего ж ты раньше не сказал, — развел руками Вася. — Была одна десятка, да вот я на нее решил прощальный ужин организовать, — и он выставил на стол две бутылки марочного из товаров новой навигации.
— А знакомые у тебя тут есть, среди местных?
— Откуда? Я ж в поле все время был… а сейчас сам видишь. Да продуктов до зимы хватит, я и не беспокоюсь. Начальник придет, зарплату пришлют. Присылают нам все на его имя. Подождал бы с недельку, а? Тогда достали бы…
— Ты что? Я и так тут торчу неделю. Мои ребята, может, уже в Магадане. А мне бы до Петропавловска добраться. Правда, там у меня кореша. Там я как дома.
— Там иди к нам в экспедицию, устроят в общаге.
— Мне денег надо раздобыть!
Он порылся в карманах куртки, нашел два смятых рубля и мелочь:
— Держи, может пригодиться.
Рублевки я взял, мелочь ему оставил:
— Спасибо. А мелочь на хлеб сохрани. Без хлеба-то как?