— И то, — согласился Вася.
Хороший мы вечер провели. И печальный. Не хотелось ему со мной расставаться — все-таки живая душа в доме. (А так с завтрашнего утра — без друзей, без знакомых, без денег, без кино. Полное одиночество в густонаселенном поселке.)
А у меня на душе кошки скребут, тоска вселенская, и хоть бы одна перспектива маячила на горизонте.
— В жизни самое главное — спокойствие и питание, — напутствовал меня утром Вася в дорогу.
Он достал где-то старый потертый портфель, я положил туда брезентовый мешок кускового сахару килограмма на три с половиной, две пачки чаю, банку тушенки, хлеба, пачку галет, и термос с чаем.
— Так не забудь, сразу к нам в общагу!
— Да ладно… не пропаду.
За двадцать пять копеек меня перевез рейсовый катер на ту сторону залива, и кассир речного вокзала, глядя с любопытством на мою бороду, загорелую черную физиономию и немыслимо грязную штормовку, участливо спросила:
— Вам в какой класс билет — первый, второй, третий? Соскучились небось в поле по комфорту?
— Ни в коем случае. Так привык к тундре, что не могу отвыкнуть от комфорта полевой жизни. Мне, пожалуйста, палубный билет — люблю свежий воздух.
Палубный был самым дешевым, и в итоге у меня в кармане еще оставался рубль с мелочью. Жить можно.
Теплоход стоял на рейде. Я сразу узнал его — это был «Петропавловск», на нем мы прибыли, в самом начале сезона. Вокруг резвились нерпы, — значит, красная рыба все еще шла в реки Камчатки. Кто-то попробовал сосчитать нерп — занятие безнадежное, их оказалось больше сотни. Сколько же рыбы там, в глубине, если этой прорве хватает на пропитание. Маленькую бы сеточку сейчас да в устье речушки — на весь пароход с пассажирами и командой и на обед и на ужин хватило б!
Осень, солнце светит вовсю, и на самой верхней площадке, у антенн и трубы, где я устроился, даже загорать можно. Море спокойно. На горизонте резвятся косатки — выпрыгивают из воды.
В первый день я съел консервы, хлеб и выпил два термоса чаю — морской воздух способствует аппетиту. Остался у меня чай и три килограмма сахару. Продержусь — ведь завтра к концу дня рейс должен закончиться.
Солнце давно утонуло в море, похолодало, пора подумать о ночлеге: лежать на ветру, положив под голову портфель с сахаром, и смотреть на звезды — занятие для юных романтиков, праздных покорителей севера, любителей экзотики, а я не любитель, я «профи», я люблю, чтобы тепло и не дуло. Значит, надо спускаться вниз, к теплым каютам и благам цивилизации.
Расположение кают и палубных помещений я хорошо знал по первому рейсу и, минуя бар, направился в библиотеку. Здесь играла тихая музыка, пассажиры лениво перелистывали старые подшивки газет, в закрытых шкафах под стеклом томились книги, за столиком рядом с неработающим телевизором столпились болельщики — шла игра в шахматы на высадку.
«Вот тут бы не мешало задержаться», — подумал я и занял очередь. Больше всего меня, конечно, привлекала возможность посидеть в одном из мягких кожаных кресел, занятых шахматистами.
Держался я около часа, пока очередной претендент на шахматную корону не вышиб меня из уютного кресла в наказание за авантюрный розыгрыш королевского гамбита.
— Так давно уже не играют, — упрекнул он меня за некорректную жертву и вскоре наказал.
Я вздохнул и, освободив место, снова занял очередь.
Вскоре пришла библиотекарша и объявила, что пора расходиться. Она была вежлива, дождалась, пока шахматисты согласились на ничью, затем выключила свет, вышла первой и стала ждать, пока остальные посетители покинут помещение.
Я прижался к стене между диваном и книжным шкафом, со стороны стеклянной двери библиотеки этот угол не просматривался, да и свет был выключен, но все же старался стоять тихо и не дышать.
Когда вышел последний пассажир, библиотекарь прикрыла стеклянные двери, щелкнула замком, и я остался в полном одиночестве.
Библиотека закрывалась в двадцать два ноль-ноль, — значит, сейчас уже где-то половина одиннадцатого вечера. Можно устраиваться на ночлег, сюда больше никто не придет до утра.
Я снял ботинки, поставил их под шахматный столик вместе с портфелем, вытянулся на кожаном диване и закрыл глаза. Нет, что ни говори, а жизнь прекрасна. Тем более что на сон грядущий можно позволить одну крышечку чая из термоса.
Утром я первым делом задернул занавеси — они были с внутренней стороны и закрывали стеклянные двери. Теперь можно было относительно спокойно разгуливать по библиотеке и обдумывать ситуацию. Библиотека открывалась в двенадцать дня, а если выходной, как выбраться?
Интересно, спасается ли библиотека во время кораблекрушения?
Случись что — уйду на дно вместе с книгами. Не обидно, если с дефицитными. Кстати, надо посмотреть…
Я начал изучать корешки книг. Дефицитной литературы не было. И по геологии тоже ни одной. Ясно, что спасать книги и меня с ними никто сюда по тревоге не кинется. Обидно…
Первый робкий луч солнца скользнул в иллюминатор. И тут меня осенило: иллюминатор. Вот оно, спасение!
На первом иллюминаторе винты не поддавались, на втором удалось отвинтить только один. С третьим повезло — очевидно, тут открывался только один иллюминатор. Он выходил на первую палубу — на нос, по ходу судна. Но, чтобы вылезти, пришлось подставить кресло.
На палубе никого не было. Сначала я аккуратно выставил в иллюминатор портфель. Затем снял штормовку и пиджак. Все это скатал и отправил вслед за портфелем. Потом подумал и туда же отправил свитер.
«Пролезу или нет?»
Так, голова пролезла. Теперь плечо, хотя бы одну руку. Не получается. Меняем комбинацию — сначала руку, затем голову, идет! С трудом протиснувшись, я вывалился из иллюминатора на портфель и одежду. Как я был благодарен тогда начальнику отряда Иванову за то, что он гонял нас, в поле, не давал сидеть без дела, за то, что превратил нас в стройных, изящных скелетов. И что удивительно — не голодали мы в поле, а совсем наоборот, бывали дни на зависть иному гурману. И все-таки удалось за лето растрясти все зимние кабинетные накопления, спасибо начальнику.
С верхней палубы до площадки возле трубы — один трап, вернее, верхняя металлическая лестница наверх. Там я устроился до первых лучей солнца. Термос был еще тяжеловат — половина сохранилась, стакана два. Сахар и чай — и можно дышать свежим воздухом. Хлеба, жаль, нету. Надо было галет с собой прихватить.
Морская свежесть и утренняя прохлада не дали долго задерживаться на верхней палубе, и, когда запасы чая в термосе иссякли, я ринулся вниз.
Ресторан уже открылся. Народ на завтрак не спешил. Я лениво просмотрел меню и протянул официантке термос:
— Мне бы кипятку и немного свежего хлеба. Друг в каюте страдает, не может подняться.
— Кипяток не выдаем, только чай.
«Пять стаканов по три копейки — пятнадцать», — подумал я и протянул ей термос.
Она ушла на кухню и вскоре вернулась, Я положил двадцать копеек, сгреб со стола хлеб и, по возможности достойно, не спеша покинул уютный зал ресторана.
Я устроился у трубы, но ветер сменился, и из вытяжных иллюминаторов кухни повеяло запахами приготовляемого обеда. Съев весь хлеб и выпив чаю с неимоверным количеством сахара, призадумался о перспективах и снова пошел в тепло судовых коридоров, мелочь бренчала в кармане штормовки — это обнадеживало.
Библиотека закрыта, вчерашние шахматисты досматривали утренние сны, а внутрисудовое радио откашливалось и хрипело.
Я ничего не смог разобрать, сел на скамейку в «месте для курения», и тут громко и отчетливо раздалось:
— Товарищи пассажиры! Наш рейс идет в Петропавловск-Камчатский с заходом на Командорские острова. Товарищи пассажиры! Наш рейс в Петропавловск последний в эту навигацию, и мы должны зайти на Командоры. Товарищи пассажиры…
Вот почему сменился ветер, когда я пил чай у трубы. Вместо юга мы пошли на юго-восток. К ночи как раз и доберемся…
Ничего не поделаешь, надо убивать время. Пойти посмотреть, как состоятельные пассажиры развлекаются?
Бар был открыт. Но ни одной бутылки не было на стойке. Все выпито, знать, в рейсе на север. На обратный путь не хватило, и бар превратили в заурядный буфет с теплым кофе и жареной камбалой. На камбалу, конечно, хватит, да мелочь надо беречь. На всякий случай. Буфетчик скучал. А ведь совсем недавно, два с лишним месяца назад, вертелся он за стойкой, не продохнуть ему было! Колдовал он над коктейлями мастерски, жалоб не было, разве что на цены, да и то не вслух, а так — бурчание, про себя в основном.
Буфетчик — добрый малый, сходил для меня за кипятком, принес термос, я всыпал туда чаю — на вечер. А сейчас только культурные развлечения могут отвлечь от гастрономической ностальгии, но ни в коем случае прогулки на свежем воздухе! Пора в библиотеку.
Там все было в порядке. Иллюминатор задраен, кресло отодвинуто. Играла тихая музыка, тихо разворачивались шахматные баталии, кипели молчаливые страсти.
Мне сразу же достался напарник, который выиграл у меня в прошлый раз. Про себя я окрестил его «вышибалой». Но на этот раз мне удалось свести партию вничью, а по законам «блица» и «на высадку» при ничьей проигрывает тот, кто играл белыми. У меня были черные. Вышибала неохотно уступил место следующему, дальше шли любители послабее, я задержался за доской надолго, пока не потерял бдительность и не зевнул в эндшпиле коня. Обидно.
…Сумерки плотнели. Высыпали первые звезды. Море успокоилось. Рассчитывать на ночлег в библиотеке после кресла со следами геологических подошв (и открытого иллюминатора) было нечего. Наверх, на палубу, к трубе, к ужину с чаем и сахаром!
На рейде Никольского бросили якорь в полночь. Зажглись прожектора. Пассажиры не спали. Они высыпали на палубу наблюдать за погрузкой. Подходили катера и баркасы с островитянами. И опять тут был разношерстный люд — экспедиционники (их за версту видно); нагруженные вещами семьи (эти уезжают с острова насовсем); несколько командированных (их легко различить по маленьким чемоданчикам, легким баулам, плоским ящикам «атташе-кейс»); группа корейцев (маленькие бочки с рыбой, а может, икрой и полосатые матрасы, аккуратно скатанные); группа школьников (эти в интернат Петропавловска, десятилетки на острове нет); моряки (это портовый надзор, они вернутся на