истка тех времен с томиком стихов и заспешит туда, в беседку, где ее давно и нетерпеливо ждет молодой пылкий человек. Вот сейчас на том берегу появится девушка в белом…
И, угадывая мои мысли, Миша Страузов роняет:
— Вот там у мостика недавно появился… Я в него двумя жаканами! Отогнал… Будто он чувствовал, что собак рядом нет, в тайге с Никитой были… и возник… уж он бы тут все проверил!
В комнате затрещал будильник.
— Извините, моя вахта, — поднялся Михаил и ушел в дом.
Вахты здесь через каждые три часа. Каждые три часа надо выходить в эфир. Чтобы не проспать сеанс, в каждой комнате установлено по нескольку будильников, все они начинают верещать в одно и то же время, синхронно. Но если и это не поможет и дежурный радист будет спать, то включится аварийная сирена: станция должна жить и работать в любое время.
Вспоминается песня и верные слова: «Ведь кто-то должен на земле дежурить…»
Я обратил внимание на топор (без топорища), подвешенный на стене рядом с рацией.
— Когда за день на хозработах намотаешься, рука не чувствует ключа, он же легкий. Подвешиваю к кисти топор, все-таки тяжесть, можно ключом работать, ощущать его. А иначе твой почерк не узнают в эфире. Нам, радистам, вообще-то запрещено больше двадцати килограммов поднимать, чтобы не испортить руку. Ну да разве в тайге за этим следишь?
— Как Никита, прижился здесь?
— Ему здесь нравится, — отвечает Михаил, — разговоров об отъезде не было, наоборот, просится еще на год. Хорошо тут, если привыкнешь и станешь понимать лес и вообще… все.
— Но ведь ни почты, ни людей, ни самолетов весь год, кроме лета! Это же очень трудно.
— Живем! — смеется Страузов.
— Я бы никогда не согласился жить здесь, — говорит Сергей. — Я не признаю такой романтики. Сколько ты получаешь? Ну вот, и даже денежно не шибко-то стимулируются твои труды! Иди на прииск, вон на соседний. Отмолотил за рычагами двенадцать часов — и гуляй. В конце месяца в ведомости больше, чем у министра.
— Не хочу, — вздыхает Михаил.
— Ну и зря, — настаивает на своем Сергей.
— Замолчи, — урезонивает Володя Сергея. — У каждого свой путь, и не лезь ты, ради бога, со своим уставом в чужой монастырь. Я, например, понимаю Михаила и Гену Короленко тоже.
— А я нет! — не унимается Сергей. — Ни кино, ни театров, ни ресторана, ни женщин, с которыми можно пройти по проспекту, ни жены, в конце концов, ни сходить в гости, ничего! Что же есть? Что?!
— Останься на зиму, — отвечаю я Сергею, — узнаешь. Не трави людям душу.
Спор приобретает ненужный оттенок. Я Сергея вытаскиваю на улицу. Хорошо, конечно, что он откровенен, но тут такая откровенность вовсе неуместна.
— Молиться надо на этих людей. А ты их агитируешь все бросить. Эх ты, Самара — красны рукава…
Он курит свой знаменитый «Бриар» и молчит.
— Что будем ужинать? — кричит Никита.
Он на улице возле печи. На Украине во всех дворах есть такие летние дачи. А тихая вода, густой лес, кустарник с высокой травой, печь во дворе, теплынь и сонные собаки — все это создает иллюзию материка.
— Борщ из консервов годится? С зайцем! — кричит Никита.
— Еще как!
Здесь же у крыльца заготовлены высокие поленницы дров, козлы, верстак. От крыльца тропинки — к бане, к складу, к метеоплощадке, к другим производственным помещениям, — всюду порядок, который, в общем-то, не в тягость поддерживать двум одиноким мужчинам.
Прямо во дворе на скамейке несколько годовых комплектов журнала «Вокруг света». Очевидно, их и читают на улице, когда хорошая погода и нет вахты.
— И про нас тут есть, — говорит Никита и показывает номер журнала. Это рассказ Олега. — А что с ним случилось?
— Сердце…
— Вот он. Дом для бродяг, — показывает Никита, — вы там будете ночевать.
Крепкий, ладный, с пятью окнами и одной амбразуркой — по два окна на длинных стенах, одно на короткой стене и одно крохотное окошечко — амбразурка в сенях.
— А что там?
— Библиотека наша, одна койка, ящик вяленого ленка, можете пробовать, две комнаты, печь, сени. Вот и все. Мы там не живем. В старом как-то уютней. Это для приезжих, для бродяг, — усмехается Никита.
Михаил закончил сеанс и тоже вышел на улицу.
— У Олега одна неточность, — говорит он. — У него дом бледно-голубого цвета. А на самом деле, смотрите, он бледно-зеленый.
Дом действительно бледно-зеленого цвета. Но я понимаю, почему он показался Олегу бледно-голубым. Олег был тут в конце августа, деревья рыжели, яркой смарагдовой зелени, как сейчас, уже не было, но холодное небо ярко голубело, и утренняя холодная вода была голубой, и отсветы голубого лежали на домах и тронутых изморозью кустах, и бледная зелень дома терялась в яркости голубого и осенне-желтого…
Я показываю Михаилу нож…
— Узнаешь?
— Да, это его нож. Он был у Олега, когда он ночевал тут, в этом доме…
Это удобный самодельный нож, быстро и хорошо затачивается, ножны склепаны из какого-то особого материала, похожего на мягкий плексиглас, очевидно хлорвинил, заклепки сработаны профессионально.
Олег называл этот нож летним. Возможно, потому, что ножны на морозе затвердевали, не выдерживали, а для лета — в самый раз. Ножи дарить нельзя — к ссоре. Можно дарить только в том случае, если нож участвовал в совместной трапезе, то есть если с его помощью делилась пища.
Олег выслал мне нож из Москвы в Магадан с припиской, что он все сделал по ритуалу, разрезал ножом хлеб и съел кусочек и только потом упаковал нож.
Излишне говорить, что, получив нож, я сделал то же самое. С тех пор нож мне долго служит, и в этот раз на Омолоне он тоже был всегда кстати, а ссориться нам за все время так ни разу не довелось. Можно верить или не верить в приметы, мы сами всегда иронизируем над ними, но обычаи таежные надо соблюдать, — такова традиция.
…Ночуем мы в Доме для бродяг. Михаил выдает нам пологи, мы устанавливаем их в доме, стелем мешки на полу и впервые спим спокойно без комаров.
Утром испытываем лодку. Заплата с уключиной держится лучше новой, прижилась намертво.
Завтракаем, обмениваемся адресами. Никита выдает на дорогу сигареты и две пачки кофе. Я оставляю Михаилу пригоршню патронов для карабина и все жаканы-турбинки, они нам, судя по всему, все равно не пригодятся, а ребятам зимой будут нужны.
Мы отходим, и ребята на моторке идут за нами, провожают. На границе Полярного круга мы выходим на берег, фотографируемся.
Нам идти дальше, а им оставаться. Грустно прощаться сегодня, если подружился вчера. Но ничего не поделаешь, «ведь должен кто-то на земле дежурить…»
12
Твоим горам я путник не чужой.
Река течет между скал. Мрачно и холодно. Где-то впереди по курсу горит тайга. На ближайшие два дня пути у нас ориентир — гора Шовин-Бе.
В небе — ни просвета. Все оно от горизонта до горизонта затянуто тучами. Сплошное черное небо. Второй час идет дождь, и, хотя дело к полудню, кажется, будто вот-вот наступит ночь. Мы надели дождевики, штормовки, надувные спасательные жилеты. Жилеты, между прочим, спасают от холода и от дождя.
За очередным поворотом реки налетел шквальный ветер, волны и ливень заливали лодки. Вычерпывать приходилось на ходу. Дважды приставали к берегу, тщательно упаковывали все, что оставалось сухим, но если лодка полна воды, то рюкзаки уже ничто не спасет. Вымокло все, что могло мокнуть.
Сейчас важнее всего согреться. Мы промокли до костей — не спасают ни штормовки, ни нейлон, ни кожаные куртки. Все мокро. И мы мокры, как хариусы. Очень холодно.
— Пневмонийный вариант, — шепчет Володя.
Пристаем к берегу, но палатку ставить бессмысленно. Она мокрая. Если сидеть под ней, то от холода очень скоро можно дать дуба. Только огонь и движение — наши помощники.
Собираем на берегу плавник и то, что когда-то было сухими ветками. Но как всю эту кучу зажечь, если дождь идет сплошной стеной — можно протянуть руку и проткнуть стену воды, такая она плотная.
Внутрь кучи прячем один фальшфайер, затем второй. Каждый горит по восемь с половиной минут, термиту вода не страшна. Спасибо военно-морскому ведомству — с помощью фальшфайеров костер начинает дымиться и вот уже горит, несмотря на воду. Мы огонь всячески охраняем. Ставим варить гречневую кашу и чай.
Вместо стола на стволе поваленного дерева укрепляем лосиный рог. Большая лопата лосиного рога — прекрасная столешница. Каша идет так, что трещит за ушами. Чай выпивается весь. Настроение улучшается.
Только не стоять на месте!
Мы опрокидываем лодки, выливаем воду, снова перетаскиваем на них груз, сталкиваем в воду — и пошли опять вниз по течению.
Километров через пятнадцать по нашим расчетам должна быть избушка. Но это примерно три часа пути.
А на каждом из нас не найти ни квадратного сантиметра сухой одежды. Даже в сапогах хлюпает вода, хотя ботфорты подняты до отказа.
Идем еще час, и, честно говоря, настроение ухудшается — погода без изменений и никаких даже отдаленных перспектив, хоть бы окошечко в небе.
Грести — единственный способ согреться. Темень. Черное небо, черный дождь. От воды спасенья нет. Лодки опять полные воды. Никогда в своей тундровой кочевой жизни я не попадал в такой переплет.
Еще через час немного светлеет. Это там на горизонте чуть-чуть раздвинулись тучи. Немного стих дождь. Мы с Володей наблюдаем, как струя дождя, соприкасаясь с водной гладью, порождает высокий столб воды, как ответную реакцию реки. Будто небо и река навечно скреплены этой сплошной непрекращающейся нитью воды!
Мы наблюдаем с Володей за водой, за дождем, за небом, а профессиональный глаз Сергея шарит по берегам, и вот раздается его ликующее:
— Избушка-а!!!
С нашей безмятежностью и желанием преодолевать трудности мы бы давно достойно загнулись, а человек, далекий от романтики и имеющий реальное представление о жизни, нашел реальное спасение. Мы бы с Володей избушку прозевали.