— Ты встречалась с «черной пантерой»? — удивилась Рут. Шел 1984 год, и на уроках истории в школе они изучали события шестидесятых.
— Однажды, — ответила Лиллиан. — Ничего серьезного.
— И она была совсем черной? — интересовалась Лиззи.
— Нет, серо-буро-малиновой, — съязвила Рут.
— Рут! — одернула ее Лиллиан. — Чернее не бывает.
— Наверняка дедушке это не понравилось, — заявил Дэниел, которого всегда будоражили маленькие семейные разногласия.
— Да, не понравилось, — кивнула Лиллиан. Она умолчала о том, что парень отказался пожать руку ее отцу. Ей до сих пор было неловко.
Лиззи вдруг шарахнула головой Барби по столу.
— Не получается! — крикнула она.
— Дай я попробую, — предложила Лиллиан, беря куклу. — Дорогая, нужно думать, прежде чем что-то делаешь.
— Зачем я только на свет родилась! — заныла Лиззи, пряча голову в коленях Лиллиан.
Джордж вышел из кладовки с пустой банкой из-под арахисового масла.
— Закончилось, — сообщил он.
— Потому что ты ешь его как мороженое, — заметила Рут.
— Я растущий организм, — заявил Джордж.
— Ты неандерталец, вот ты кто, — возразила Рут.
— Что у тебя на подбородке, Рут? — вмешался Дэниел, чтобы поддержать младшего брата. — Очередной прыщик?
Рут нервно коснулась подбородка.
— Не трогай, — предупредила Лиллиан. — Только хуже сделаешь.
— Я прямо вижу, как он растет, — дразнил сестру Дэниел. — Фу, уже побелел.
Рут расплакалась и выбежала из комнаты.
Лиллиан вздохнула.
— Разве обязательно издеваться над сестрой, Дэниел?
— Она назвала Джорджа неандертальцем, — ответил Дэниел. — Смотри. — И он начал жонглировать тремя мандаринами.
Лиззи тоже попробовала, но фрукты тут же попадали на пол.
— Никто мне так и не ответил, — пожаловалась девочка, собирая их.
— Я забыла, о чем ты спрашивала, дорогая, — сказала Лиллиан.
— Что такое черная пантера?
— Радикал, — бросила Рут, вернувшаяся с пятном густого оранжевого тонального крема на подбородке.
— А что такое радикал? — спросила Лиззи.
И Рут принялась рассказывать про различные политические группировки в Соединенных Штатах, про либералов и консерваторов, радикалов левого крыла и правого, организациях «Студенты за демократическое общество» и «Студенческий координационный комитет ненасильственных действий», антивоенное движение, Общество Джона Бёрча,[19] Пэтти Херст[20] и так увлеклась своей ролью оратора, что не заметила, как все вышли из комнаты, кроме Джорджа, который, обнаружив новую банку арахисового масла, сделал себе целую горку тостов и принялся намазывать их один за другим, уничтожая запас, который Лиллиан приготовила на следующую неделю.
Тем временем выборы приобретали напряженность, поскольку избирателей теперь интересовали не столько сексуальные скандалы, сколько ужасающая всех перспектива выдвинуть в Конгресс демократа. Оппонент Мюррея неустанно дискредитировал его пригодность к государственной службе. В каком-то году Мюррей не заплатил налог за дом (правда). Он действует от лица мафии (курам на смех). Он представляет интересы наркоманов (частично правда: однажды он защищал человека с зависимостью и устроил его в специализированную бостонскую клинику на лечение). Он объединяет фонды своих клиентов (ложь). Каждое обвинение требовало ответа, что отнимало у Мюррея время, которого и так не хватало даже на обсуждение серьезных вопросов.
О Лиллиан журналисты накопали еще больше грязи. «Юнион лидер» до нелепости раздул тот факт, что ее видели выходившей из нового отеля «Копли плаза» в Бостоне с пакетами из дорогих магазинов, намекая на мотовство и несоответствие стилю Мюррея, приближенному к «синим воротничкам». Это было несправедливо: просто мать повезла Лиллиан по магазинам в честь дня рождения — и они, черт возьми, покупали вещи только на распродажах. Другой репортер, вдохновившись этой историей, заметил, что однажды она запросила налоговую скидку в связи с использованием жилья под офис. На вопрос, каким бизнесом она занимается, Лиллиан ответила, что она писательница: «Хотите прийти посмотреть мой кабинет? Полюбоваться на стопку писем с отказами из издательств?»
Но к следующему вопросу она оказалась совсем не готова. Они сидели в кафетерии на Мэйн-стрит в Конкорде. Репортер открыл коричневый конверт и подвинул к ней через стол сложенную пожелтевшую газету. Это был экземпляр «Дэйли Гэмпшир газетт», на первой полосе которой красовалась черно-белая фотография любительского, но очень убедительного изображения Че Гевары, нарисованного на южной стене Торговой палаты Нортгемптона в штате Массачусетс. «Студенты колледжа Смит арестованы за вандализм» — гласила подпись, и в прилагаемой статье рассказывалось, как Лиллиан Холмс вместе с двумя другими студентами повязала полиция, когда они раскрашивали лохматую бороду кумира.
— Желаете прокомментировать? — спросил журналист.
— Да бросьте вы, — ответила Лиллиан. — Мне было двадцать лет. Почему вы не спрашиваете меня о помощи семьям с детьми-иждивенцами? Или о волонтерской работе в столовой для нищих?
— Ну и ну! — ернически покачал головой репортер.
— Идите ко всем чертям, — буркнула Лиллиан и потянулась за газетой, но собеседник быстро забрал ее.
— Вы признали свою вину? — поинтересовался он.
Собственно, по совету отцовского адвоката она действительно призналась во всем и была приговорена к четырем месяцам общественных работ и к оплате затрат на пескоструйную очистку стены.
— Интервью окончено, — сказала Лиллиан. — Пишите что хотите. Вот мое заявление: «Учась в колледже, я была подвержена многим идеям, часть которых можно отнести на счет юношеского идеализма. Я не поддерживаю и никогда не поддерживала коммунистический режим на Кубе». Всё. Вы довольны?
Репортер быстро заносил ее слова в блокнот.
— Я получил все, что мне надо, — произнес он.
— Очень хорошо, — Лиллиан встала, — тогда идите в жопу. — И она вихрем вылетела из кафетерия.
Когда она приехала домой, то уже успокоилась, но, увидев Мюррея, снова расстроилась: муж не знал, что ее привлекали к суду за вандализм. Мюррей и сам только что вернулся и переодевался наверху.
— Как прошло интервью? — спросил он, ослабляя галстук.
Лиллиан поведала ему о стычке с репортером.
— Погоди-ка, ты малевала портрет Че на стене Торговой палаты?
— Вообще-то это была фреска. — Она постаралась сдержать оттенок гордости в голосе. По ее мнению, фреска удалась на славу, особенно если учесть, что Лиллиан не художник.
— И тебя арестовали?
— Я заплатила штраф, — объяснила Лиллиан. — И оттрубила на общественных работах.
— Почему ты никогда мне об этом не рассказывала?
— Даже не знаю, — пожала плечами Лиллиан. — Прости.
У Мюррея выдался неудачный день. Пришли результаты нового опроса.
— Извинения не спасут меня на выборах, — возразил он. — Особенно теперь, когда люди узнают, что я женат на коммунистке.
— Я не коммунистка! — воскликнула Лиллиан. — И никогда ею не была!
— А выглядит так, будто была, — сказал Мюррей. — Для некоторых кругов в этом штате Джо Маккарти живет и здравствует. Черт бы их всех побрал.
Когда он злился, уголки рта напряженно поднимались вверх, как у учителя начальной школы, и тогда муж казался Лиллиан совсем несимпатичным. Она постаралась убедить себя, что любой человек в гневе некрасив, но внутри у нее как будто щелкнул переключатель, и теперь она не могла вспомнить, почему вообще когда-то находила Мюррея привлекательным. (Хотя сейчас, наверное, и она его не особенно восхищала.)
Тут раздался стук в дверь. Мюррей чуть приоткрыл ее. Лиззи сообщила, что Джорджа вырвало хот-догами.
— Мы разговариваем, Лиззи, — ответил Мюррей. — Мама скоро придет.
— Он не добежал до туалета, — добавила Лиззи.
— Дай нам минуту, — сердито потребовал Мюррей.
Когда Лиззи ушла, Лиллиан села на кровать и обхватила себя руками.
— Мне надо было тебе сказать, — повторила она. — Еще в самом начале.
— Так почему же ты молчала?
Она попыталась представить свой образ мыслей в двадцать три года, когда она летом встретила Мюррея в юридической фирме. Видимо, она сочла тогда, что юный студент-юрист плохо о ней подумает. Но не могла же она предположить, что обстоятельства ее ареста догонят их в далеком будущем во время политической кампании.
— Не знаю, — сказала она.
Мюррей бросил на нее недовольный, но смягчившийся взгляд.
— У нас, конечно, не было вечера взаимных признаний, — заметил он. — И все же следовало понимать, что кто-нибудь может раскопать эту историю. Пока она не попала в газеты, нужно рассказать об этом детям. Прямо сейчас. Черт возьми.
В ужасном настроении после нахлобучки от мужа Лиллиан вышла из комнаты и отправилась в кухню, чтобы приготовить ужин. Они только что постелили на пол линолеум под кирпич; пока в доме суетились рабочие, распорядок дня у нее сбился. Лиллиан выложила пироги-полуфабрикаты на противень. Она злилась и на Мюррея, и на себя и боялась, что репортер упомянет, как она послала его в жопу. Тогда, памятуя еще и о случае на встрече с учителями, люди сделают вывод, что она привыкла сквернословить.
А ведь так оно и было на самом деле. И, откровенно говоря, сейчас она этим даже гордилась. Ей стоило бы вообще поменьше стесняться в выражениях.
Лиллиан добавила в тоник еще джина.
Когда все расселись за столом, получив по пирогу и пытаясь, не разломав, вытащить их из алюминиевых форм, Лиллиан поведала детям о своей сегодняшней выходке.
— Так держать, мама, — одобрил Дэниел.
— Хочешь сказать, что у тебя есть судимость? — настороженно спросила Рут и тут же добавила: — И мне придется писать об этом в заявлении о приеме в колледж?
— Ни в коем случае, — ответил Мюррей. — И не думайте, что это дает вам право выкидывать фортели, — проворчал он.