о размеру.
***
То, чего опасался старик прокурор, действительно начало происходить в точности так, как он и предвидел: вследствие проверок, конфискаций, закрытия стройплощадок остановилась работа некоторых предприятий. А владельцы подвергшихся проверке фирм раздували недовольства рабочих, оставшихся без заработка. Глава строительной фирмы Беллеми пошел еще дальше. Как только он учуял, что проверка коснется и его, он сразу же захлопнул ворота, оставив на улице десятки каменщиков и подсобных рабочих.
— Я не могу работать, когда у меня под ногами мешаются эти шпики! — заявил он.-- Я "закрываю дело навсегда и уезжаю с Сицилии.
— Но прежде чем уедете,— спросил вызвавший его к себе Каттани,— не смогли бы вы ответить на парочку интересующих меня вопросов? Вы погасили задолженность банку по предоставленному вам кредиту одним чеком на сумму в триста миллионов лир, подписанным Джельсомино 5 и с указанием о снятии со счета некоего Джузеппе Куттоне.
— Да, это мой двоюродный брат. Мы с ним компаньоны.
— Имеются два других чека: один на четыреста, другой на шестьсот миллионов. Оба подписаны все тем же таинственным Джельсомино и содержат распоряжение о зачислении этих сумм на счет Куттоне. Вы могли бы уточнить мне, кто такой этот Джельсомино?
— Я? — пожал плечами подрядчик.— Об этом надо спросить у Куттоне.
— А он где находится?
Беллеми ответил с насмешливой улыбкой:
— Ниша в колумбарии номер девяносто семь, господин комиссар. Отдал богу душу на прошлой неделе.— И, широко разведя руками, добавил: — Что поделать, такое невезенье!..
* * *
Только теперь Каттани начал понимать, что имел в виду прокурор, когда сказал: «Надеюсь, что не окажу вам дурную услугу». Комиссар ощущал скрытую, но несомненную враждебность, люди держались с ним по-другому, чурались, избегали его. Постепенно, быть может неосознанно, распространялось чувство неприязни к комиссару. Кто по исконному недоверию к полиции, кто из корыстных побуждений, но, как это ни парадоксально, большинство населения города начало симпатизировать виновникам преступлений — в них видели порядочных людей, подвергшихся несправедливому преследованию.
Мальчишка-бармен, у которого он каждое утро пил кофе, в тот день подал ему чашку, чуть не швырнув в лицо. А когда Каттани положил на стойку пару монеток на чай, тот брезгливым жестом отказался от них.
— Скажи-ка,— нахмурившись, спросил комиссар,— что с тобой происходит?
— Я не желаю брать от вас чаевые.
— Почему же?
— Потому что из-за вас мой отец остался без работы. Вы велели опечатать стройплощадку, где он работал каменщиком.
Каттани счел нужным дать объяснение.
— К сожалению, эта стройка финансируется за счет доходов от торговли наркотиками.
— Наркотики, наркотики... Что ты нам морочишь голову? Ты у нас отнимаешь кусок хлеба, а вовсе не наркотики!
— Значит, по-твоему, я должен сидеть сложа руки?
— А я почем знаю? Если торговля наркотиками дает людям жить, так и ладно, не к чему ей мешать.
Комиссар понял, что продолжать этот разговор бесполезно.
* * *
Он вновь уселся за банковские документы. Сравнивал один текущий счет с другим, искал аналогий в финансовых операциях. Например, некоторые из них в точности повторялись в добрых двух десятках текущих счетов. Что это означает?
Обнаружилось, что с текущих счетов снимались огромные суммы. Точно через четыре месяца они возвращались на те же счета, почти удвоившись. Сравнив между собой более двадцати подобных счетов, комиссар смог установить, что деньги снимались с них в один и тот же день, а потом возвращались на все эти счета тоже одновременно — все записи имели одинаковую дату.
Когда Каттани потребовал объяснений от одного из владельцев этих счетов, то услышал в ответ: «Вы уж не сердитесь, но у меня сейчас не в порядке с головой. Врач сказал, что у меня нервное истощение и мне нельзя волноваться».
Все глубже изучая механизм этих денежных операций, комиссар установил, что все суммы, снятые с двух десятков счетов, были затем перечислены на два других счета — один на имя «Джельсомино» — Жасмина, другой на имя «Папаверо» — Мака. Используя эти Два условных имени, капиталы вынимали из банка; они возвращались умноженные четыре месяца спустя, для чего хозяева Жасмина и Мака осуществляли обратную операцию: вносили возросшие суммы и распределяли их по тем двадцати счетам, с которых их сняли.
— Насколько я понимаю,— сказал Каттани вкладчику, на имя которого был открыт один из этих странных текущих счетов,— вы позволяете использовать спешно объединенные капиталы для финансирования каких-то Кратковременных сделок. Как видно, весьма прибыльных. С головокружительно высокими процентами. Быть может, я ошибаюсь?
— Дорогой доктор,— невозмутимо ответил тот,— я в их финансовых делах совершенно не разбираюсь. Ими полностью занимается мой экономист.
— А где я могу его найти-?
— К сожалению, этому' экономисту не понравился наш г(>род, и несколько дней назад он уехал. Куда-то за границу.
Было совершенно невозможно вырвать у него хоть какую-нибудь информацию. Каттани решил попытать счастья с третьим вкладчиком. Прежде всего ему хотелось узнать, кто скрывается под красивыми именами Жасмина и Мака.
Как и ожидалось, новый вызванный стал прикидываться дурачком.
— Я ювелир и не занимаюсь политикой.
— А при чем тут политика?
— Когда дело идет об обмане, за этим всегда стоит политика,— изрек тот.
— Что ты мне пудришь мозги? — Комиссар чувствовал, как кровь ему бросилась в голову.:—Смотри, не заставляй меня потерять терпение. Слушай внимательна. Жасмин и Мак снимают с твоего счета большие деньги, а потом возвращают их почти удвоенными. Что это за дела, которые позволяют за столь короткое время заработать этакие суммы?
Собеседник съежился на стуле. У него была широкая физиономия, отвисшая нижняя губа открывала желтоватые зубы. Толстые, словно распухшие, пальцы были похожи на сардельки. Проведя платком по лбу, он вытер пот. Громко пыхтел и никак не решался ответить.
— Ну же, говори! — поторопил его комиссар.
Мужчина дернулся на стуле, словно от удара. Наконец нерешительно, против воли, произнес плачущим голосом:
— Да это все банковские хитрости, господин комиссар. Я в них не разбираюсь. Все делал сам банк. Я ему полностью доверился.
— Ах, банк,— не отставал Каттани.— Значит, Равануза?
Сидящий напротив него человек не издал ни звука. Уставившись на комиссара своими темными, чуть навыкате глазами, он ограничился тем, что поднял вверх огромные руки, словно моля о пощаде.
***
Равануза! Куда бы ни сунулся комиссар, отовсюду вылезало это имя. Банкир поистине становился каким-то наваждением. Что бы ни происходило, он всегда оказывался в центре всего, как паук посередине сотканной им паутины. Кто же в действительности этот ловкий, беспринципный человек, столько раз попадавшийся и всегда выходивший сухим из воды?
Глядя на него, Каттани отметил, что движется он бесшумно, как кошка.
— Уважаемый комиссар,— сказал он со своей обычной холодной агрессивностью,— вы напрасно теряете время. Суммы, которыми вы так заинтересовались, это законнейшие финансовые операции, и необходимы они для того, чтобы двигать вперед туризм, жилое строительство, торговлю, сельскохозяйственную деятельность. Это живая кровь, питающая экономику нашего города.
— Экономику, насколько можно судить, поистине чудодейственную, ибо она увеличивает суммы капиталовложений, подобно тому, что Иисус Христос проделал с рабами. Но объясните, пожалуйста, финансируемые предприятия тоже получают такие же астрономические прибыли?
— Чего не знаю, того не знаю. Спросите об этом, например, у графини Камастры. У нее строительная фирма, и она вкладывает капиталы во многие предприятия.
* * * .
По Своей станции Сици-ТВ Нанни Сантамария ежедневно передавал репортажи о «наделавшей столько шума операции полиции». На телеэкранах .появлялись изображения лишившихся работы рабочих, толпящихся перед запертыми воротами строек. «Хватит! Пора прекратить это безобразие! — кричал в ,микрофон какой-то каменщик с окурком в углу рта.— Мы все тут честные люди, настоящая мафия на севере Италии!»
Потом их сменяла раздосадованная физиономия строительного босса Беллеми. «Это, черт подери, несправедливо,— блеял он.— Всю жизнь я трудился и приносил жертвы, а теперь из-за чьих-то капризов гибнет моя фирма». Он махал рукой перед самой телекамерой, и на экране крупным планом появлялась его чудовищно громадная лапа. «Они хотят контролировать? А какого дьявола они собираются проверять? Тут каждый кирпич полит нашим потом. Всё это пора прекратить! Положа руку на сердце, говорю: мне жаль не столько себя, сколько моих рабочих. Они, бедняги, остались без работы. Это бесчеловечно, потому что каждый из них должен кормить семью. Что с нами случилось, что мы, как собаки, грыземся между собой?»
В глубине кадра группа рабочих-строигелей выражала одобрение его словам энергичными кивками и криками протеста: «Хватит! Позор! Все устали!»
Сцена менялась, но суть оставалась, прежней. Телекамера панорамировала сверкающую «стенку» орехового дерева в кабинете предпринимателя, потом показывала сидящего за массивным столом его самого. Тоном мудрого старца он жаловался на молодых, намекая на комиссара Каттани: «Они неосмотрительны, их надо сдерживать. Представители государственной власти должны,отдавать себе отчет в том, что непродуманными действиями’ можно непоправимо подорвать экономику, поставить под угрозу краха весь город с непредсказуемыми последствиями социального порядка. Поэтому я призываю также и наши политические власти предпринять уместные шаги».
Сразу же после этого телевидение предоставляло слово местным политиканам. «Я принадлежу к оппозиции,— представился с экрана советник муниципалитета Патти, нервно поправляя огромные черные очки.— Но считаю, что в такой момент, как сейчас, следует забыть о таких понятиях,; как «большинство» и «оппозиция», и. все политические силы должны выступить единым фронтом. Я считаю своим долгом выразить самую глубокую озабоченность по поводу происходящего. Э нет, дорогие господа, нельзя выставлять полгорода преступниками. Моя партия всегда со всей ясностью заявля