— Но вам известно еще, увы, не все, — проговорил Ферретти. — Сегодня убили Альтеро. Он возвращался из аэропорта в Палермо, проводив Бордонаро.
Комиссар опустил голову. Сделал несколько шагов, поставил ногу на ограждение и, отвернувшись, вперил взгляд в простор полей. Потом Ферретти увидел, как он достает из кармана платок и вытирает им глаза.
Немного взяв себя в руки, Каттани сказал:
— Оба они были уже слишком близки к раскрытию этого дела. Им еле успели помешать.
— Они были честные люди, и наш долг отплатить за их смерть, — проговорил Ферретти. — Неужели и сейчас вы не примете моего предложения работать вместе?
После короткого размышления Каттани ответил:
— Нет. Это были последние друзья, которые у меня оставались. Я не чувствую в себе ни сил, не желания. Не верю в успех. Сомневаюсь, что в существующих условиях возможно бороться за правду и справедливость. Что может сделать мелкий полицейский комиссар в одиночку, если там, наверху, за ним шпионят, его оговаривают, заставляют все бросить и от всего отказаться?
Ферретти попытался его подбодрить:
— Именно для того, чтобы покончить со всей этой мерзостью, и необходима ваша помощь.
— Нет, — сухо ответил Каттани. — Вы меня извините, но я думаю, что все вы одинаковы. С головой ушли в свои грязные игры и борьбу за власть. Сейчас моя единственная цель — спасти дочь.
— Неправда, — мягко возразил Ферретти. — Вы же оставили дочь, чтобы отправиться на встречу с Бордонаро.
— Потому что пытался спасти его. Я знал, что ему грозит опасность, и хотел предупредить, с какой стороны ждать удара. Но я опоздал. — Плотно сжав губы, он развел руками. — Что поделаешь, так получилось, — вздохнул он. - Прощайте, Ферретти.
Комиссар направился к кустарнику, делившему автостраду на две полосы движения. Он оставил свою машину по ту сторону, в «запасном» ряду. Регулировщик поднял жезл и засвистел, останавливая машины, чтобы дать ему пройти. Ферретти проводил его взглядом. Сделал несколько шагов вслед и крикнул:
— Комиссар, подумайте над этим хорошенько!
Как только Каттани пересек автостраду, колонны машин вновь сомкнулись. Комиссар не обернулся. Он поежился от свежего ветерка, словно физически ощутил горечь нового поражения.
* * *
Возвратившись в Женеву, он получил у врачей разрешение впервые вывести Паолу за ворота клиники. Они направились в луна-парк. Девочка была на седьмом небе от радости. Ей захотелось пострелять в тире, потом она пыталась выиграть золотую рыбку, бросая в цель шарики, а затем потащила отца и мать кататься на карусели.
Родители ей все разрешали и радовались, видя Паолу такой веселой и раскованной. Когда их взгляды встречались, они словно хотели сказать друг другу: кто знает, может, этот страшный кошмар уже позади?
Если они наблюдали за поведением дочери, то и она, в свою очередь, следила за ними, ловила их каждое слово, каждый жест. Она застала их врасплох неожиданным вопросом:
— Почему вы не любите друг друга?
Отец только вздохнул. Ему хотелось бы найти ответ, который звучал убедительно и обнадеживающе. Но он не сумел придумать ничего лучшего, чем банальное:
— Это неправда, что мы не любим друг друга.
Девочка не отставала:
— Тогда почему же вы никогда не поцелуетесь? — Она с недоверием уставилась на них.
Отец притянул к себе Эльзе, взял ее лицо в ладони и чмокнул в губы.
— Это неправда,— сказал он,— что мы не целуемся.
Дочь, казалось, была довольна. Она порывисто и нежно обняла их обоих. Потом ею вновь овладело чувство страха, неуверенности, и она спросила, останутся ли они навсегда вместе.
— Ну что ты все беспокоишься, — ласково ответил Каттани, пытаясь скорее кончить этот разговор. — Тебе нечего бояться. Мы сейчас вместе, будем вместе и потом. Все трое. Ну, теперь ты довольна?
Паола, утвердительно кивнув, сказала:
— Я вас обоих очень люблю.
Пока они проталкивались к выходу, девочка рассказала, что ей приснились ее бывшие одноклассницы.
— Мне очень хотелось бы к ним, — сказала она.
— Ну, конечно же, ты скоро вернешься в школу,— весело ответила мать, гладя ее по голове.
— Знаешь, что я сделаю? — предложил отец. — Попрошу врача позволить почаще выходить тебе с нами гулять. Нам ведь было так хорошо, не правда ли?
— Да, да, папа, пожалуйста. Скажи ему.
На следующий день доктор, наблюдавший Паолу, человек очень любезный, всегда в хорошем, ровном настроении, вызвал девочку для контрольной беседы.
Эльзе с мужем остались в коридоре. Сквозь стеклянную дверь они видели, как дочь беседует порой даже весьма оживленно с врачом.
— Смотри, какая она стала разговорчивая, — сказала Эльзе. — Интересно, что она там ему выкладывает. — И, сделав паузу, добавила: — Может, говорит, что ее родители очень любят друг друга. — Эти слова она произнесла не без грусти. И затем словно про себя пробормотала: — А действительно ли мы любим друг друга? —- И искоса взглянула на мужа.
— Послушай, — сказал он, — когда такие вопросы задает Паола, это простительно. Но когда ты после всего, что случилось, начинаешь спрашивать меня, любим ли мы друг друга, это, по-моему, уже слишком!
Эльзе вся задрожала от возмущения.
— Объясни мне толком, — сказала она, —- ты ломаешь эту комедию только ради нашей дочери? Значит, мы должны оставаться вместе не потому, что между нами еще что-то есть, а лишь в силу обстоятельств?
Не оборачиваясь к ней, Каттани ответил:
— Ты очень точно выразила суть сложившейся- ситуации.
— И ты надеешься, что наша дочь поверит этому обману, этому притворству? Не поймет, что ты через силу заставляешь себя оставаться со мной?
Они шли по длинному безлюдному коридору. В клинике царила мертвая тишина, от которой становилось даже как-то жутко. Комиссар потер лоб и со всей ясностью выложил, как он на это смотрит:
— Сейчас главное, о чем мы должны заботиться, — это помочь девочке выздороветь, стать психически нормальной. Я сделаю ради этого все, что в моих силах. Если надо будет обманывать — буду обманывать, надо притворяться — буду разыгрывать из себя влюбленного мужа. По-моему, это единственно правильный выход.
— А когда Паола поправится? — еле слышно спросила она.
— Тогда я откровенно с ней поговорю, скажу всю правду, не делая из этого трагедии.
Эльзе чувствовала, как горло ей сжимает волнение. Не желая расставаться хоть с какой-то надеждой, она предприняла последнюю попытку:
— Мы ведь с тобой говорили, что попробуем начать все сначала. Может быть, теперь, когда мы уехали с Сицилии и нам никто не мешает, когда нас вновь сблизила Паола, это и удастся...
Но он окончательно отнял всякую надежду:
— Нам с тобой нечего начинать заново!
Наступило тягостное молчание. Потом Эльзе простонала:
— Значит, ты меня бросишь!
— Но, Эльзе, будь же рассудительна: сейчас нас обоих слишком сильно мучают угрызения совести, мы затаили слишком много взаимных обид. И хотя мы стараемся подавить их, достаточно любого пустяка, чтобы они, каждый раз все возрастая и усиливаясь, вновь прорвались наружу. И рано или поздно мы все равно опять станем врагами.
— На деле выходит, — прокомментировала она, — что ты не хочешь даже попробовать. И только потому, что боишься, что потом придется об этом пожалеть. Но ведь это еще неизвестно!
Каттани не смог сдержать раздражения.
— Да можешь ты, наконец, понять или нет, — повысил он голос, — что наше супружество умерло и похоронено?! Между нами все кончено. Понятно?
И тут позади них раздался отчаянный вопль Паолы:
— Не-ет!
Выйдя из кабинета врача и подойдя сзади к родителям, она услышала конец их разговора.
—Не-ет! Не-ет! — продолжала кричать Паола.
Она пустилась бегом от них по коридору, выскочила в парк и стремглав помчалась по газонам.
Отец кинулся вслед за ней.
— Подожди! Я тебе все объясню!
Догнав, он пытался удержать ее, но девочка вырывалась и истерически кричала. Лицо ее было мокро от пота, глаза Вылезали из орбит.
Отец попытался взять ее на руки, но она выскальзывала, как угорь, и, задыхаясь, хрипела:
— Не смей до меня дотрагиваться! Не трогай платье! Оставь меня!
Отец снова внушал ей ужас. Он вновь у нее ассоциировался с тем, кто совершил над ней насилие. Провал в прошлое. Врач дал девочке успокоительное. Потом пригласил родителей и призвал не падать духом.
— Такие кризисы, -- сказал он со своей швейцарской невозмутимостью и уверенностью, — неизбежно будут повторяться. Но не надо отчаиваться. На этот раз причиной явились вы сами, а в следующий заставит ее вновь пережить этот кошмар может что-нибудь другое — неизвестно что, любой повод. И сказать, когда девочка обретет нормальные реакции, пока невозможно.
Врач вернулся к Паоле и сел рядом с ней. Девочка уже успокоилась, только глаза у нее еще лихорадочно блестели, как это бывает после некоторых лекарств.
— Послушай, — сказал ей врач, — с тобой хочет посекретничать мама. Она говорит, что ей надо тебе кое-что объяснить. Ты хочешь ее видеть?
Паола молчала. И прикрыла глаза. Врач погладил девочку по голове.
— Хорошо, — проговорил он, — значит, сегодня тебе не хочется. Я скажу маме, что ты готова поболтать с ней завтра. А теперь отдыхай.
Ночью Паола вдруг проснулась. Глаза у нее были широко раскрыты. Она встала с постели, взяла на руки мишку, которого отец купил ей на автостанции, и вышла из палаты.
Пройдя весь коридор, подошла к выходу. Толкнула тяжелую дверь, и взору ее открылась, сверкающая внизу огнями Женева.
На следующее утро садовник сделал страшное открытие. В большой чаше украшавшего парк клиники фонтана плавало тело девочки. Рядом плавал медвежонок — то медленно приближался к струе фонтана, то отплывал назад, уносимый течением.
КОНЕЦ БАНКИРА
Пассажиры толкались в коридоре вагона, надрываясь от тяжести перевязанных веревкой дешевых картонных чемоданов. Другие только вылезали из купе, стараясь втиснуться между ними. Поезд замедлил ход, громко заскрипел тормозами и с резким толчком остановился.