«И вот как мне теперь спать, зная, что в любую минуту, могут наглянуть незваные гости? Хотя, что я переживаю, я ядрён-батон в пещере спал, где рядом ошивались кровожадные медведи. Это место по сравнению с поверхностью, просто курорт. Вот только что тут делать? Думаю, телека в этом мире не существует. Не удивительно, что в кабаке Марика было постоянно полно народа. Как тут развлекаться? Только бухать и остаётся. Напоминает любую глухую деревню в период развала советского союза, когда развлечений нет, скотина сдохла, телевизор непозволительная роскошь, а шинки с самогоном на каждом углу. Что-то я утомился сегодня, пожалуй, пора ложиться на боковую».
Решив, что беспокойство о безопасности напрасно, герой проследовал в спальную комнату. Если бы его хотели убить, то сделали бы это сразу, а если передать «кругу горонодобычков», то он всё ровно не в силах сейчас, что-либо сделать. Закрыв за собой дверь, свет тут же погас. Он не стал разбираться, как работает освещение в помещении, решив, отложит это занятие на завтра, усилил своё зрение и легко добравшись до кровати, плюхнулся на удобный матрас и уснул.
Глава 2
Едва сознание Крaса выплыло из пучины беспокойного сна, он тут же ощутил на себе тяжёлый, изучающий взгляд, будто чьи-то невидимые пальцы осторожно ощупывали каждую черту его лица. Он не мог быть уверен — действительно ли наступило утро, или это лишь очередная грань между явью и забытьём, где время теряет всякий смысл.
Когда веки, наконец, разомкнулись, перед ним, словно древний монумент, высеченный временем, возвышался Гироха. Старик сгорбился под незримой тяжестью прожитых лет, его костлявые пальцы сжимали узловатую трость — не просто опору, а верного спутника, хранящего следы бесчисленных дорог. Одежда его, сшитая из грубого, но добротного полотна, казалась продолжением его существа: простая, лишённая вычурности, но дышащая некой аскетичной благородностью.
Лицо Гирохи было испещрено морщинами, словно карта забытых царств, а в глубине потускневших огненных глаз ещё тлели искры былого пыла — будто угли, присыпанные пеплом, но готовые вспыхнуть при малейшем дуновении ветра. Всё в нём выдавало воина, познавшего вкус и крови, и мудрости: осанка, хоть и согбенная годами, хранила отголоски былой выправки, а взгляд, острый как клинок, пронзал насквозь, выискивая малейшую фальшь.
Он молча рассматривал Красa, будто пытался разгадать зашифрованное послание в чертах его лица. И, как ни странно, его безмолвная оценка была пугающе точна — словно старик уже знал то, о чём сам герой лишь смутно догадывался.
Гироха усмехнулся широко улыбнувшись, и его голос, пропитанный годами, как старый дуб смолой, прозвучал с едва уловимой ноткой насмешливого снисхождения:
— Вот, знаешь, малахольный, — протянул он, намеренно растягивая слова, будто давая им время впитаться, — гляжу я на тебя, да всё никак не возьму в толк: что такого особенного нашёл в тебе Уравнитель?
Старик прищурил свои потускневшие, но всё ещё пронзительные глаза, внимательно изучая Краса, словно старался разглядеть скрытую под кожей тайну.
— С виду — обычный зелёный салага, мальчишка, недавно познавший женские ласки — продолжил он, постукивая тростью по полу в такт своим словам, — хоть сейчас и вырядился в обличье взрослого мужа. Но глаза… глаза, дружок, — зеркало, в котором вся подноготная как на ладони. Их не проведёшь, не замажешь красивыми словами.
Гироха сделал паузу, давая своим словам повиснуть в воздухе, затем медленно покачал головой:
— В твоих очах — чистейший страх перед тем, что ждёт твою душу впереди. Будто мышь, что учуяла кота, но не знает, с какой стороны ждать когтей. Нет, парень, не тянешь ты на вершителя судеб. Но с кем попало Уравнитель связываться не станет — уж поверь мне. Значит, есть в тебе что-то… только вот что?
Гироха говорил спокойным и уверенным тоном, и его слова звучали как истина. Крас чувствовал себя немного смущённым, но он знал, что старик прав. Он не был тем, кто мог бы влиять на судьбы людей, и он не знал, почему уравнитель выбрал именно его.
Крас резко вскинул брови, его голос прозвучал с раздражённой откровенностью, будто он наконец сорвал с души накопившуюся оскомину:
— Да Вед, чёрт возьми! Можешь звать его Вед, мне так более привычно! — выпалил он, размашисто рубя воздух ладонью. — Хоть капля ясности в этом безумном калейдоскопе! Я сразу понял, о ком речь.
Он пристально впился взглядом в Гироху, и в его глазах плескалась целая буря противоречий — от детской растерянности до едва сдерживаемой злости.
— Слушай, старик, я вообще не пойму, как тебя воспринимать! — Крас нервно провёл рукой по волосам, словно пытаясь стряхнуть налипшие воспоминания. — В первый раз ты предстал передо мной этаким седобородым добряком, эталоном мудрости и спокойствия. Да, именно ты — не Вед в твоей потрёпанной шкуре! Ты смотрел на меня так, будто видел насквозь, но без ехидцы — и я, дурак, повёлся. Готов был поверить каждому слову, как ребёнок сказке на ночь.
Голос его дрогнул, воспоминания явно оживали перед глазами:
— А потом, во вторую нашу встречу? Ты просто — бац! — и пихнул меня в тот чёртов портал, будто ненужный хлам в мусорный люк! Я пережил там такое, что даже сейчас, стоит закрыть глаза — и всё всплывает, как свежий ожог. А после ты ещё и вывалил на меня ушат помоев, смешал с грязью и обозвал расистом… Хотя я, между прочим, им не являюсь и никогда не был!
Крас горько усмехнулся, сжимая кулаки:
— А теперь вот корчишь из себя пророка, сыплешь «мудростями», будто соль на рану. Да плевать мне, старик, что ты там о мне думаешь! Могу, конечно, для порядка на твоей плеши гнездо свить и туда личинку отложить — но, увы, аппетит подвёл. Давно не ел. Делай со мной что угодно — только, ради всего святого, хватит бубнить, как заплесневелый оракул и гнусить как старый дед!
После яростной тирады Краса, лицо Гирохи озарилось едва уловимой улыбкой, будто он втайне праздновал маленькую победу. Его морщинистые губы искривились в хитром полуухмыле, а глаза, мутные от возраста, внезапно сверкнули живым огнём — точно угли, раздуваемые внезапным порывом ветра.
Казалось, весь этот разговор был тонко сплетённой ловушкой, расставленной с единственной целью — разжечь в Красе пламя гнева, вытащить наружу грубость и ярость, запертые за замками страха и неуверенности. Старый шаман словно играл на нервах, как на струнах, намеренно задевая самые больные места, чтобы проверить — осталось ли в этом измученном парне хоть что-то от того бойца, что мог постоять за себя?
Гироха отлично понимал, через что прошёл Крас. Испытания, что сломали бы любого другого, оставили на его душе глубокие шрамы — но не добили до конца. И теперь, когда впереди маячили новые тяготы, шаману нужно было узнать — сумеет ли парень собрать волю в кулак, или уже сломлен окончательно?
И он нашёл самый жёсткий, но и самый верный способ это выяснить — разозлить Краса, заставить его выплеснуть всё, что копилось внутри. Ведь только в гневе, когда разум отступает, а на первый план выходят инстинкты, можно увидеть истинную суть человека. И если даже сейчас, после всего пережитого, в Красе тлеет искра бунтарства — значит, ещё не всё потеряно.
Шаман кобольдов не просто так дразнил его, называл «малахольным», бросал обвинения. Он хотел помочь — но помощь эта была подобна горькому лекарству, которое сначала обжигает, а потом лечит. И теперь, глядя на разъярённого Краса, Гироха почти убедился — этот парень ещё способен бороться.
Старый кобольд поднял руку в умиротворяющем жесте, его голос прогремел глухо, словно отголосок древнего эха, но в то же время в нём звучали нотки одобрения:
— Тише, отрок, тише… — произнёс он, намеренно растягивая слова, будто давая им осесть в сознании Краса. — Ты… не разочаровал меня.
Старик сделал паузу, его трость слегка постукивала по полу, отбивая ритм его размышлений. Глаза, те самые потускневшие, но всё ещё пронзительные, сверлили Краса насквозь, словно пытаясь заглянуть в самую глубь его души.
— Большинство разумных, — продолжил он, насмешливо скривив губы, — услышав такие слова, начали бы юлить, оправдываться, лепить из себя праведников. Старались бы угодить, подлизаться к тому, кого считают сильнее. А ты…
Гироха внезапно рассмеялся, его смех был похож на скрип старого дерева, но в нём звучало неподдельное восхищение:
— Ты сразу перешёл в нападение! Без раздумий, без попыток казаться лучше. Схватил нож правды и воткнул его мне прямо в горло! Мне нравится твой настрой, мальчишка. Может, из тебя и правда выйдет толк…
В его голосе прозвучала твёрдая уверенность, но за ней скрывалось нечто большее — как будто старый шаман видел в Красе то, чего не замечал даже сам Крас.
Крас закатил глаза к потолку, и сорвался в отчаянную тираду, его голос звенел усталой истерикой:
— Да твою ж мать, Гироха! — выдохнул он, шаря руками в воздухе, будто искал невидимую стену, чтобы врезаться в неё лбом. — Опять эти чёртовы тесты⁈ Сколько можно⁈
Он сжал виски пальцами, лицо его исказилось в гримасе, напоминающей то ли смех, то ли рыдание:
— Когда вы, наконец, перестанете меня испытывать⁈ Можно мне, ради всего святого, хотя бы недельку пожить как нормальному человеку? Без этих вечных квестов, порталов в неизвестность, и мудрых старцев, которые норовят запихнуть меня в очередную мясорубку⁈ — взмолился Крас.
— Я уже, блядь, прошёл через столько дерьма, что любой бы давно сломался! Мне бы поспать, поесть, может, девку какую простую повстречать… А нет! Вместо этого — опять проверки, опять уроки, опять «покажи, на что способен»!
Гироха расплылся в широкой, почти отеческой улыбке, его глаза прищурились, образуя целую карту морщин вокруг все ещё пронзительного взгляда.
— Да пожалуйста, отрок, хоть сотню лет отдыхай! — прокатился его голос, будто тёплый ветер по пустыне. — По-моему, именно такой срок тебе и назначили в наказание. Можешь не торопиться — ведь у