лся о безопасности гугенотов». По сути же, Тюренн-католик размышлял о слиянии двух христианских религий – католической и протестантской – для того, чтобы противоречия между ними не порождали кровавой борьбы. Из отсутствия религиозного мира он производил все беды своего времени. Но что бы сказал этот человек своему королю, если бы дожил до жестоких гонений на гугенотов и отмены Нантского эдикта в 1685 г.? Семь лет спустя после смерти Тюренна французский богослов и философ, священник и руководитель янсенистской общины Пор-Рояля великий Арно говорил протестантам: «Зачем Тюренн принял католическую веру? Не командовал ли он королевскими армиями, будучи гугенотом? Кто ему мешал это делать и впредь? Не стал ли он богаче? Наоборот, он умер бедным»[99]. Эти слова только подогрели многочисленные дебаты о том, являлся ли маршал истинным католиком или нет.
Коннетаблем он не стал, поскольку развитие Военного департамента Франции предполагало общее командование войсками лично Людовиком XIV. Тем не менее, именно на 60-е гг. пришелся пик политического влияния Тюренна, в опыте и популярности которого нуждался после смерти кардинала Мазарини молодой король. В декабре 1661 г. он стал государственным министром, отвечавшим за определенные досье внешней политики и военных дел. Его влияние на монарха, стремившегося контролировать все, не стоит сильно преувеличивать, но в то время именно его советами руководствовался еще неопытный Людовик, подбирая себе секретарей в области войны и дипломатии. Именно Тюренн председательствовал на заседании Совета 10 февраля, где обсуждался состав правительства после смерти Мазарини. Благодаря ему свои посты сохранили Гуго де Лионн, Ле Телье и его старый друг Ондедеи, граф Фрежюс.
Виконт поддерживал тесную связь с английскими роялистами и способствовал реставрации Карла II. Конечно, его личная дружба с герцогом Йоркским способствовала этому, но он и так был убежденным роялистом. Состоя в переписке с инициатором Реставрации Стюартов генералом Джорджем Монком, он послал своего человека к нему на переговоры. С согласия короля Анри предложил собственные средства для восстановления Стюартов на английском троне: он сосредоточил в Амьене под командой герцога Йоркского 1 200 солдат, амуницию и оружие для 4-5 000 человек и провизии на два месяца, разрешение на посадку в Булони и корабли для транспортировки в Англию. Как записал в своих мемуарах Яков Йоркский, Тюренн еще настаивал на личном вручении ему от себя 300 пистолей или 240 ф.ст. Но к большому облегчению для обеих сторон реставрация королевской власти в Англии произошла без французской интервенции[100].
В 1661 г. Тюренн посетил Португалию, короля которой Альфонса он советовал поддерживать против Испании. Однако миссия Анри была мало связана с дипломатическими вопросами. По негласной просьбе Людовика он сопровождал в Лиссабон небезызвестную герцогиню Анну Марию Луизу Орлеанскую, Великую Мадемуазель де Монпансье с целью выдать ее замуж за молодого Альфонса. Может быть, таким способом Людовик хотел избавиться от лицезрения бывшей активной участницы Фронды при своем дворе? Все-таки особа королевской крови… Разница в возрасте предполагаемых супругов, как видно, французского короля не смущала.
Анна Мария оставила собственное описание португальской брачной авантюры. Перед отъездом Тюренн заметил герцогине, что он относится к ней как к дочери и очень озабочен наилучшим исходом ее предстоящего вояжа и брака. Ответ Мадемуазель был обескураживающим и двусмысленным: «Уехать прочь отсюда с Вами! Я бы сделала все на свете, чтобы стать Вашей Королевой Португалии!» Впрочем, молодой Альфонс, инвалид детства – он был парализован на одну сторону, волочил ногу и мог пользоваться лишь одной рукой – ее разочаровал. «Нет, – заключила герцогиня, – я предпочту быть Мадемуазель во Франции с 500 000 ливрами дохода и делать честь своему двору, поскольку большее значение для меня имеют характер и чувства, нежели ранг». Анри позволил себе возразить, что она – подданная своего короля и должна прислушиваться к его желаниям. «Если король скажет это мне, я знаю, что ответить. Но Вы не король!» – резко оборвала его Монпансье[101].
Маршал активно участвовал в составлении договоров с другими государствами. В 1662 г. он успешно посредничал при продаже Англией Дюнкерка Франции за 5 млн. ливров. В противовес расчетливому интенданту финансов Ж.-Б. Кольберу Анри постоянно выступал за финансирование курфюрстов Кельна, Майнца и других имперских чинов в целях благоприятствования политике Франции против Габсбургов. Он был одним из очень немногих, с кем Людовик советовался по самым важным вопросам.
Частная жизнь Тюренна была довольно спокойной. Он постарался адаптироваться к «новому порядку», не забывая о своем характере и ранге. Анри нечасто, но регулярно посещал двор и участвовал во всех значимых праздниках и церемониях, считая своим долгом пользоваться правами и защищать привилегии дома Буйонов. Утром он присутствовал при одевании короля, время от времени сопровождал его в Сен-Жермен, в Фонтенбло, в Шамбор. Маршал имел два особняка в Париже – на улицах Сен-Луи-де-Маре и Сен-Клод. Выделяясь среди французской аристократии своей работоспособностью, скромностью и достоинством, он презирал низменную интригу и отличался такими редкими чертами среди своей среды, как честность и добропорядочность. «Честный человек должен сдержать слово, данное даже вору», – любил говорить он. Виконт был прост в еде и питье и не был богат по сравнению с другими представителями высшей аристократии, но и не столь беден, как гласит красивая легенда о нем. Он имел 800 000 ливров дохода с земель и 400-500 000 ливров со своих особняков в Париже. Все его состояние как минимум составляло 1 200 000 ливров капитала и 40 000 ливров ежегодной ренты. Конечно, по сравнению с огромным состоянием Мазарини (40 млн. ливров), Ришелье (20 млн.) или того же Конде (14 млн.) оно было небольшим. Но бедным человеком Тюренна все же назвать непросто, хотя все познается в сравнении, а его современники сравнивали его с «олигархами» своего времени.
Большое место в жизни полководца занимало дружеское общение. С Конде, которого в литературе часто и неоправданно называют его великим противником, маршал был в доверительно-деловых отношениях, которые стали теснее во время их дискуссии с военным министром маркизом Мишелем де Лувуа. Об этом еще будет речь впереди. Он охотно общался с Лионном, ровно – с Ле Телье, отцом маркиза де Лувуа, и натянуто – с Кольбером. Среди военных чаще всего он беседовал с Фабером. Он охотно обедал с государственными людьми, по поводу чего король писал матери: «Месье де Тюренн много времени проводит с дворянством робы». Например, в Париже его часто можно было заметить в компании первого президента Парижского парламента Ламуаньона, советника д'Ормессона и др. Не избегал он и общества дам. Помимо того, что Анри долгое время испытывал на себе влияние госпожи де Лонгвиль, он доверительно общался с Генриэттой Стюарт, супругой брата короля Филиппа (герцога Орлеанского после смерти дяди Гастона), мадам де Севинье и будущей некоронованной королевой Франции мадам де Ментенон.
В общении Анри держался с достоинством, но был исключительно приветлив и скромен. Когда кто-то знал много историй, или умел рассказать лучше него, он предпочитал внимательно слушать. Это ценили, и, более, того, его корректность, уравновешенность и способность не поддаваться провокациям стали притчей во языцех и послужили темой для анекдотов из его жизни.
Вот один из них. Маршал часто гулял один для того, чтобы поразмышлять, послушать народ и затем обратить это знание себе на пользу. Однажды он наблюдал за игрой двух торговцев, игравших в кегли. Те попросили Тюренна, не зная, кто он такой, разрешить их спор о том, кто победил. Маршал внимательно присмотрелся и высказал свое мнение, после чего проигравший стал его осыпать мощнейшей бранью. Сохраняя хладнокровие, Анри отошел в сторону. В это время мимо проходили офицеры и громко приветствовали его. Когда человек, который обругивал маршала, узнав, с кем имел дело, упал на колени и стал просить у него прощения, Тюренн ответил: «Друг мой, у Вас не было необходимости опасаться, что я обманул Вас»[102].
Луи де Конде ощущал и переживал время после своего возвращения во Францию иначе.
Целых восемь лет как полководец он оставался не у дел – Франция ни с кем не воевала, а при дворе к нему, естественно, относились с подозрением. Людовик, даже простив его, казалось, никогда не забудет его службу Испании. Новые люди были в центре внимания при дворе: такие, к примеру, как Месье и Мадам, т.е. Филипп Орлеанский и его молодая жена Генриэтта, заключившие брачный союз в начале 1661 г. Король, две королевы и герцогиня Орлеанская любили прогулки по каналу на превосходно оснащенном кораблике. В таких случаях Луи, в обязанности которого входило их сопровождение, терпеливо поджидал их и служил им с такой почтительностью, что трудно было представить этого человека в качестве недавнего непокорного мятежника. В Версале с принцем де Конде «считаются меньше, чем с покойником», изрядно преувеличивая, но не без основания, писал его современник академик Роже де Рабютен, граф де Бюсси. А Сен-Симон в характерной для него манере позже отметит, что Великий Конде «после возвращения с Пиренейским миром стал трусом и низкопоклонствовал даже перед министрами»[103]. Неудивительно, что все это заставило по-прежнему деятельную и нетерпеливую натуру Конде втянуться в борьбу за престол Речи Посполитой.
Магнаты королевской профранцузской партии, в которой имя мятежного воина и близкого родственника короля было очень популярно, написали письмо знаменитому принцу, в котором заявили о поддержке либо его кандидатуры, либо его сына герцога Энгиенского, на трон в Варшаве. Первое предложение такого рода из Польши Луи получил еще до заключения Пиренейского мира, но тогда его будущее было еще неопределенным. Прежде всего, то была инициатива королевы Польши Марии Людовики, в девичестве Марии Луизы де Гонзага (1611-1667), являвшейся весьма примечательной женщиной своего времени, судьба которой однажды уже переплеталась с жизнью Конде. Принц погрузился в воспоминания и размышления.