Винс посмотрел вниз на мальчишку, лежавшего на тротуаре. Он поддел его ногой и мальчик застонал.
– Чтобы убить этих сопляков, одного раза мало. – сказал он. – Ладно, пошли, дружок о нем позаботится. Чертовы маленькие подонки. Знаешь, они были готовы накинуться на тебя. Какого черта ты полез за своим бумажником?
– Не стоит он того, чтобы из-за него поплатиться жизнью. Даже если бы это был весь бумажник.
– Почему ты так уверен, что тебя убили бы? – Винс шел быстро, такими же большими, уверенными шагами, как раньше. Как будто ничего не случилось.
Они сошли с набережной и снова оказались на улице «К», менее чем в квартале от его квартиры.
Чарльз догнал его. Его трясло, но не из-за тех двоих мальчиков. Его трясло от Винса. «Почему ты так уверен, что тебя убили бы?» В этом вопросе было столько презрения, а Чарльз не мог бы вынести презрения Винса. Но почему он был так уверен? Почему сам он никогда не переходил в нападение? Ребенок едва доходил ему до пояса, весил в три раза меньше, чем он, и, наверное, испуган. Почему Чарльз Четем, законопослушный гражданин, опытный городской житель и путешественник, не ударил кулаком по лицу ребенка, не колотил бы его до второго пришествия, как это сделал его брат, младше по возрасту и ниже ростом, чем он?
Он не знал. Никогда не мог понять, почему Винс всегда действует, как энергичный человек, а сам он – как робкий последователь. Всю свою жизнь Чарльз не мог избавиться от чар Винса. И самым сокрушительным свидетельством этого был тот момент двадцать четыре года тому назад, когда он колебался между своей собственной дочерью и Винсом, и своим молчанием показал, что выбирает Винса.
До сих пор он не знал, был ли прав. Он все еще не мог поверить, что Винс мог дотронуться до Анны. Это значило бы, что в его брате таилось зло, которое Чарльз не смог распознать и никогда не замечал. Если бы тогда он это понял, то ринулся бы на защиту своей дочери, когда она свидетельствовала, что зло находится среди них. Я должен был, сказал он сам себе. Конечно, я должен был. Винс обошел вокруг круглого фонтана у входа в свой дом и подождал Чарльза.
– Я буду в кабинете, мне нужно кое-кому позвонить, – сказал он, пока они поднимались в лифте на двенадцатый этаж. – Слушание комитета завтра в десять часов утра, приходи, если хочешь.
– Я дам тебе знать, – ответил Чарльз. И кивнул слуге, открывшему дверь. – Может случиться так, что я уеду завтра; наверное, пора покорпеть в офисе какое-то время.
– Сколько тебе угодно. Можешь приезжать и уезжать, когда захочешь, ты ведь знаешь. Налей себе выпить. Увидимся за завтраком, если только ты не решил лететь ранним рейсом.
– Спокойной ночи, – сказал Чарльз, налил себе большую порцию виски и взял стакан с собой в комнату для гостей. Потом вытащил свой чемодан. Впервые ему хотелось поскорее уехать. Он стремился не столько сбежать от Винса, сколько избавиться от своей собственной зависимости. Мне шестьдесят шесть, подумал Чарльз – ему казалось, что рядом с Винсом он думает о своем возрасте больше, чем в остальное время – что же со мной происходит? Он знал, что выглядит нелепо: седеющий, искушенный бизнесмен, который никак не может освободиться от магнетического притяжения своего младшего брата.
Но я даже не могу освободиться от влияния успехов моего отца, добавил он про себя.
Чарльз сел на край кровати. Надо было бы поехать в Тамарак и рассказать Итану, что происходит с «Четем Девелопмент». Слишком многое было поставлено на карту. Он подумал, что надо было рассказать отцу об этом несколько месяцев тому назад, когда Лео приглашал его приехать на Четырнадцатое июля. Вместо этого он поехал в Мэн с Винсом. Я скажу ему, решил Чарльз. Что бы ни случилось, отец должен знать. Может быть, мы сможем выкрутиться все вместе. Он не будет против, если я еще раз попрошу его о помощи.
Раздался стук в дверь и вошел Винс.
– Звонил Лео. У Итана был удар; он зовет тебя. Лучше бы тебе заказать билет на самолет.
Чарльз потянулся к телефону.
– Насколько он плох?
– Не знаю. Они везут его на самолете в Денвер, с ним Гейл. Ты можешь позвонить мне, когда что-нибудь выяснится.
– Ты не едешь?
– Я не могу пропустить утреннее слушание. Приеду позже, если ты считаешь, что мне следует там быть.
Они посмотрели друг на друга.
– Ему девяносто, – сказал Чарльз. – Мы всегда знали, что он должен умереть.
– С недавних пор казалось, что это никогда не случится – неопределенно высказался Винс и вышел из комнаты в то время, как Чарльз заказывал билет на самый ранний рейс до Денвера.
Итан слышал, как они вошли в комнату, но не потрудился открыть глаза. Старик знал, почему они собирались вокруг его постели: его семья пришла посмотреть, как он умирает. Ладно, отлично; так и следовало поступить. На самом деле Итан совсем не хотел быть сейчас один, потому что чувствовал себя немного испуганным тем, что происходило. Он думал, это должно быть как погружение в сон, и, разумеется, против этого не возражал; большую часть времени после удара он чувствовал усталость, когда же это было. Кажется, очень давно. Осенью, вспомнил он, и Чарльз прилетел из Вашингтона, где гостил у Винса. Тогда все они думали, что отец умрет, но он выкарабкался молодцом. Ну, не таким уж молодцом, не мог заставить людей понимать себя, даже если точно знал, что хочет сказать; и не мог ходить, не мог гулять по Тамараку теплым утром и сидеть в кафе с рогаликом и кофе, которые не хотелось есть. Потом он начал думать, что пора бы уже уйти, просто заснуть, а все пусть бы шло своим чередом. Но затем он вспомнил, что не проснется, никогда не проснется, и подумал, нет еще, еще немного, я не готов уйти так далеко.
Итан хотел видеть, как растут дети Гейл: они были такими смышленными, полными новых взглядов на мир, и они любили его. Он хотел помочь Чарльзу; вряд ли было время, когда Чарльз не нуждался в помощи. И хотел подождать Анну; он знал, что однажды она вернется, может быть, завтра, или даже сегодня вечером к ужину, и он должен быть здесь, чтобы поздороваться с нею. Хотел наблюдать за Тамараком, попытаться предусмотреть худшее, что может повлечь за собой его разрастание. Он хотел гулять по горам и вдыхать аромат диких роз, таких хрупких, ведь каждая из них живет всего один день, и запах сосен после дождя, и запах влажной земли с сочными грибами, растущими под елями и пихтой Дугласа.
Но знал, что ничего этого не будет. Он слишком устал, слишком старый и слишком усталый, пора уступить, ослабить жадную хватку, которой он цеплялся за жизнь в течение девяносто одного года.
– ...продать. Я вам говорил: у нас нет выбора.
Это был голос Чарльза, тихий и торопливый. Итан мог различить слова. «Продать что?» – удивился он. Может быть его дом в Лейк Форесте? Бог знает, почему он оставлял его за собой все эти годы. Его жена умерла, Гейл здесь, Анна ушла; не было новой жены, чтобы развеять нежилой воздух в больших официальных комнатах. Безумием было содержать его все эти годы. Так что теперь Чарльз собирается продать этот дом. Наверное, дадут хорошую цену; во всем районе Чикаго рынок был хорошим.
– Ты не можешь, – это Лео.
Какое дело Лео, продаст Чарльз его дом в Лейк Форесте или нет?
– Это убило бы Итана.
– Он не узнает.
– Нет, узнал бы. В любом случае, все заложено по самую завязку, ты только сделаешь хуже, если мы потеряем Тамарак.
Тамарак? Итан открыл глаза.
– Мучение и разорение, – старик сделал над собой усилие и его рот начал работать. – Трудное положение, – выдохнул он.
– О, посмотрите, что вы наделали, – заплакала Гейл. Глаза Итана переместились на нее. Она была хорошей девочкой: хорошенькой, готовой помочь, доброй. Приятная молодая женщина. Она будет скучать по нему; они всегда были хорошими друзьями.
– Он знает и расстроился. Оставьте его в покое, оставьте в покое Тамарак. Было бы самым плохим в мире продать его. – Она посмотрела на Чарльза умоляющими глазами. – Ты не можешь сделать это.
– Я делаю то, что должен делать, – решительно сказал Чарльз. – Мы с Уильямом имеем право голоса...
– Но не для того, чтобы продавать, – прорычал Уильям.
Чарльз взорвался.
– Черт побери, вы тоже в затруднительном положении.
– Пожалуйста! – заплакала Нина. – Тише! – Она наблюдала за Итаном, который снова закрыл глаза. – Может быть, он снова уснет.
– Не имеет значения, – сказал Чарльз. – Если отец слышал нас, то понял, он лучше всех нас вместе взятых знает, как делается бизнес. И был бы согласен со мной насчет продажи Тамарака.
– Чушь собачья, – заявил Лео. – Он бы держался за Тамарак до конца жизни. Что ты имеешь в виду, Уильям тоже в затруднительном положении?
– Все мы в затруднительном положении, – Чарльз мерил шагами комнату. – Компания, Тамарак, все мы. Боже, ты знаешь, что происходит вокруг; если мы не выкарабкаемся в ближайшее время, нам вообще нечего будет продавать.
Лео покачал головой.
– Тамарак не в затруднительном положении, дела у нас идут хорошо. Если ты имеешь в виду Управление по охране окружающей среды, то мы можем уладить это. Они ничего особенного не обнаружат. Бог мой, эти рудники были здесь сотни лет, и если из них просачивается какой-нибудь свинец, мы примем меры. Что бы это ни было, а дело не так плохо, как они рассуждают в Вашингтоне. Единственная загадка состоит в том, почему они взялись проверять именно нас, хотя по всему Колорадо есть старые рудники. Но у нас все будет нормально, я насчет этого не беспокоюсь.
– Ну а я беспокоюсь, – сердито сказал Чарльз. – Сколько раз повторять? Семья в затруднительном положении, и я продаю все, что только могу, чтобы покрыть убытки от Дирстрима...
– Это был глупый проект, – сказал Уильям. Чарльз повернулся к нему.
– Ты помогал мне разрабатывать его.
– Я сказал тебе подождать, пока будет шоссе.
– Деньги были отпущены! Это было верное дело!
– Тогда где же оно? – спросила Мэрией. – Там куча кукурузы и никакого бетона.