озить не будет. – Он улыбнулся. – Это нас связывает, Анна. Разве это не удивительно, столько лет спустя? Мы вместе. У нас обоих многое поставлено на карту. – Он отодвинул стул и встал. – Дора считает, что ты умная. Острая и жесткая, так она говорит о тебе. Если это правда, я не сомневаюсь, что ты будешь вести себя умно и осмотрительно. Это значит, конечно, что будешь держаться подальше от моей семьи. Тебе нечего там делать. Я уже говорил: хочу убедиться, что ты все поняла. В ближайшие годы обо мне появится много рекламы, и я не хочу, чтобы тебя там упоминали. Если приедешь к Гейл или Доре, или к кому-нибудь еще, я найду способ остановить тебя. Даю тебе слово, Анна, если окажешься рядом с ними, я остановлю тебя.
Он посмотрел на нее сверху вниз.
– Я был рад нашей беседе. Приятно видеть тебя такой привлекательной. И конечно, такой преуспевающей. Желаю тебе удачи. Можешь пожелать мне того же.
Анна посмотрела на него. В ее глазах он перешел границы ненависти. А потом направился к двери через вестибюль и вышел так быстро, что швейцар не успел придержать дверь для него.
Анна взяла свой портфель и пошла к лифту. Она глядела прямо перед собой и ни о чем не думала. На своем этаже она слепо подошла к двери, открыла ее и заперла за собой. Стерильная прохлада белых стен и белой мебели пронизала ее; она подошла прямо к диванчику у окна, выходившего на раскинувшиеся внизу сады, сбросила туфли и свернулась клубком в уголке.
Служащие офисов проходили через площадь и сад, и снимали жакеты и пиджаки, выйдя из здания. На улице так жарко, подумала Анна, а у нее дома так хорошо. «Не так холодно, как в вестибюле», – остановила она сама себя. Ее мысли старательно избегали всего, связанного с Винсом. Как странно, пришла ей в голову мысль, жить в двух мирах одновременно: горячем и холодном, сдерживающем и освобождающем, угрожающем и спокойном. Иметь семью и не иметь семьи. Мысли текли безудержно, как будто чем быстрее они неслись, тем сильнее она могла их держать под контролем. «У меня всегда была семья, – подумала она, – просто я никогда не обращалась к ней». Улыбка Винса пробилась сквозь ее мысли и рыдания перехватили горло. Неистовым усилием воли Анна протолкнула свои мысли вперед. Теперь она знала, что хотела бы вернуться в семью, по крайней мере, к некоторым из родных. Она хотела бы попробовать, посмотреть, сможет ли она. Ей было так трудно открыться, отдать кому-то часть себя, допустить кого-то свою тщательно охраняемую от посторонних жизнь. Но кажется, она им нравится. И ей нравилось быть с ними и строить планы о новых визитах. Ей понравилось это чувство семьи. «Если ты приедешь к Гейл или к Доре, или к кому-нибудь еще, я найду способ остановить тебя».
Она прислонилась лбом к прохладному стеклу. Единственное, что я хочу, это получить шанс снова быть с ними.
Вдруг Анна рассердилась. Она подняла голову и не стала сдерживать своего гнева. «Ты, сукин сын, что ты хочешь сделать? Найти способ убить меня? Ты уже убил меня однажды. Убил во мне ребенка, юность, радость и пробуждение чувств, на которые я имела право. Ты что думаешь, меня волнует, придешь ли ты за мною снова? Попробуй, черт тебя возьми, я буду бороться с тобой. Ты не раздавишь меня снова. Я не позволю. Никогда больше. Н и к о г д а».
Она отвернулась от окна и полистала маленькую книжку адресов и телефонов. «Скоро я буду знать этот номер наизусть», – подумала она. Поставив телефон на колени, набрала номер.
– Гейл, – сказала она, – что если я навещу вас в этот уик-энд?
ГЛАВА 11
В субботу накануне Дня труда[7] Чарльз появился рано утром на заднем дворе у Мэриан, где она срезала хризантемы и георгины.
– Как мило, – мягко сказала она, хотя Чарльз думал, что она удивится. Он никогда не навещал ее в это время дня и без предварительного звонка. – Как раз к завтраку, – добавила она и положила ножницы в корзину с темно-красными и белыми цветами.
На ней была длинная ситцевая юбка и блузка с длинными рукавами, розовые садовые перчатки и соломенная шляпа на белых, безупречно завитых волосах. Чарльз подумал, что Мэриан похожа на старомодный рисунок акварелью, изображающий леди в ее поместье.
– Я всегда ем поздно, когда Фреда нет дома, – сказала она.
– Где он? – спросил Чарльз.
– Он мне не говорит. У него есть девица в Нью-Йорке, может быть, он с ней. Ты приехал повидать его?
– Нет. – Чарльз взял корзину и понес ее в дом. – Это тебя не расстраивает?
– Ты имеешь в виду его подружку? Ну, нет, теперь нет. Расстраивало, когда появилась первая, лет пятнадцать назад, но какое-то время спустя я поняла, что на самом деле я просто была в растерянности, потому что когда-то вышла замуж за мартовского кота. Он такой и есть, знаешь ли; у него так много женщин, что я всегда представляю его себе рыскающим по темным закоулкам в их поисках. Но, конечно, тебе все это известно, ты проводишь с ним много времени.
Чарльз смотрел, как она наполняет водой садовую раковину и держит стебли в воде, обрезая их.
– Почему ты остаешься с ним?
– О, почему. Почему бы и нет? В основном я довольна и, полагаю, он тоже, не это ли нам нужно от брака? Быть, в основном, довольными? Больше я не прихожу в замешательство от его поведения, я просто не обращаю внимания, а если я этого не вижу, значит, это не существует, насколько я понимаю. Я наладила свою жизнь – я очень интересуюсь бизнесом, ты знаешь, я вхожу в советы директоров трех небольших компаний – а Фреда у меня столько, сколько мне нужно. Мы живем вместе, ведь мы были женаты так долго. Всегда легче всего жить с кем-то, кого понимаешь и чье поведение можешь предсказать. Зачем мне сюрпризы в моем возрасте? Я больше не интересуюсь сексом... – Она заметила, что Чарльз покраснел. – Боже мой, Чарльз, мы полвека были братом и сестрой, уж теперь-то нам следует говорить обо всем без стеснения. Я считаю секс невероятно скучным; все эти судороги и стоны, они уже кажутся нелепыми, когда достигаешь определенного возраста. Потом, в один прекрасный день я решила, что это потеря времени и вообще ниже меня, и вдруг я почувствовала себя... легкой, как будто ничего не весила и могла бы просто... поплыть. Все стало казаться гораздо более простым, ничто не тянуло меня вниз, ничего от меня не требовалось. Это было так удивительно. И это было таким облегчением.
Они помолчали. Мэриан расправляла цветы в высокой хрустальной вазе.
– Ты как-нибудь тоже почувствуешь это. Чарльз, – безмятежно сказала она. – Я уверена, что рано или поздно это случается со всеми.
– Я хочу поговорить с тобой об Анне, – проговорил Чарльз.
– Да, – вздохнула Мэриан. – Все это так странно, правда? Можешь себе представить, вернуться через столько лет, появиться из ничего, как какой-то призрак, и не поздороваться с нами, не дать нам возможности порадоваться ее возвращению? Я была ужасно разочарована. Я искала ее после похорон, а она ушла. Подожди минутку, я только отнесу цветы в гостиную.
Когда она вернулась, Чарльз стоял у стеклянной двери, глядя на дворик, спускавшийся к озеру, большие пальцы рук он засунул за пояс.
– Что бы ты сказала ей?
– Ну, я бы ее поприветствовала и сказала бы, как мы скучали без нее и как мы рады, что она вернулась. Я бы спросила, как она живет, где живет сейчас, чем занимается, замужем ли она, есть ли у нее дети? ...Боже мой, ей ведь уже почти сорок, ты знаешь.
Чарльз повернулся, чтобы посмотреть на нее.
– А что бы ты сказала, если бы она снова подняла тот вопрос?
– Ну, что ж, – Мэриан заглянула в холодильник. – У меня есть копченая лососина, помидоры и батон. Скорее обед, чем завтрак. Можно сделать тосты, как ты думаешь?
– Делай, что хочешь. Что бы ты ей сказала?
– Не знаю, я не думала об этом, – она взяла из шкафчика две тарелки и положила в них еду. – Не думаю, что она извлечет на свет ту историю. Это было так давно. Двадцать лет. Больше двадцати. Зачем выкапывать это? Мы уже забыли. Винс чрезвычайно успешно устроил свою жизнь; теперь будет невозможно установить, был ли он виноват. А Анна выглядела так впечатляюще на похоронах; очевидно, она хорошо живет. Все мы постарели, подросли, знаешь, – мы цивилизованные люди – мне кажется, в тот вечер было какое-то ужасное замешательство, путаница, и все мы были так расстроены, что не смогли бы добраться до истины. Но все это позади, и я, конечно, не собираюсь поднимать все это. Я не хочу даже думать об этом. И уверена, что Анна чувствует то же самое.
Чарльз с усилием кивнул. Он подцепил вилкой кусочек лосося со своей тарелки.
– Анна была у Гейл на прошлой неделе. Я решил съездить туда и спросить Гейл, о чем они говорили. И не думает ли она, что мне надо увидеться с ней.
– Она была у Гейл? Никто мне не сказал. Очень странно, что никто мне не сказал; ведь я практически была ей вместо матери. Откуда ты знаешь, что она там была?
– Винс сказал мне, что слышал об этом от Кита пару дней назад.
– Кит, – произнесла Мэриан. – Мой собственный сын. И не сказал мне. Ладно, предположим, он подумал, мне это будет неинтересно. Я никогда не говорила с ним об Анне. – Она налила кофе в чашки китайского фарфора. – Если ты хочешь увидеться с нею, Чарльз, позвони ей. Почему ты собираешься спрашивать совета у Гейл?
– Потому что я не знаю, что делать, черт побери! Если бы у меня было хоть какое-то представление о том, как она ко мне относится – она мне не позвонила, ты знаешь, ни единого слова – если бы я мог знать, как говорить с нею...
– Говори, что хочешь, Чарльз. От сердца. Это единственный способ разговаривать с дочерью. Я всегда так говорила с Розой, поэтому мы так близки.
– Значит, ты считаешь, мне надо взять у Гейл номер телефона и позвонить ей.
– Если ты этого хочешь. Боже мой, Чарльз, не будь таким робким. Это же не приготовления к битве, ты просто собираешься поговорить со своей дочерью.
– А как насчет тебя? Ты ей будешь звонить?
– Да, конечно, я хотела бы, чтобы она мне позвонила. Ведь это она уехала и я жду, чтобы она установила с нами контакт, раз вернулась. Но если не позвонит... ну, конечно, я позвоню, как только узнаю, где она.