…Очередное укрытие. Подгоняемые волей Господина, вновь и вновь обрушивались они на стены. Звон колокольчиков терзал — отгонял. Утром, измученные, озлобленные отступили. Все было, как и накануне, только жажда и голод стали невыносимыми — Волод сходил с ума.
И вновь незримый Властелин наказывал их. Затем они измывались над девой-крысой, но быстро утомились, разбрелись. И вновь Волод подошел к ней, спрашивал:
— Ну, скажи, что мне делать?.. Хотя, зачем я спрашиваю — ведь ты немая!
Вновь виденье — он-Творимир, подымается в горах, боится, думает о чем-то своем… Потом Волод был схвачен Властелином — долго продолжались терзанья… в конце концов, он не выдержал боли, завопил…
Беспомощный, ослабший лежал он на леденистом полу, а над ним клонились снежные — терзали его своими злобными, ледяными глазами. Потом стали ожесточенно бить. И слова хлыстами били:
— Крысой захотел быть?!.. Завтра у тебя последний шанс!..
Быстро наступило это «завтра». Голод-боль-холод — больше Волод ничего не чувствовал…
Ночь. Темнота. Воет ветер. Слитый с иными, навалился он на недостроенное убежище. Там произошла описанная прежде встреча. Творимир видел свое отражение, но не догадался, что — это его сын. Так велика была жажда Волода остаться с отцом, что он сбил общий настрой; и, быть может, только благодаря ему, в ту ночь не погибли все воины, со своим Царем в придачу.
А вот и заря. Первые лучи прожигали вихрь тел, а они вопили, неслись в свою обитель. И сотни голосов словно плевали в Волода:
— Теперь ты Крыса! Навечно! Навечно!..
Потом в него плевали уже по настоящему. Это были ледяные, прожигающие до самого сердца плевки. Вымещая злобу, его долго и сильно били, а он просто не мог спастись забытьем.
Но это было только началом.
Преображение в крысу. Трещат, плавятся, обретают новую форму кости. Не осталось ничего кроме боли… Он вопил, выл, рычал, ревел, пищал, хрипел, стенал, проклинал…
Конец преображения. Он падает на пол. В радостном, зверином озлоблении ревет толпа. Теперь он Крыса. Его бьют. Каждый удар взрывается раскаленной кувалдой. Удар в глаз — в нос — в челюсть — в живот — в пах — на нем прыгают… В голове — поток мыслей:
"Кто я?.. Творимир? Волод-младший?… Больно!.. Ну, хватит же!.. Как все перемешалось!.. Ведь это АД!.. Но из ада должен быть выход!.. Больно!.. Я должен что-то вспомнить!.. Больно!.. Какая же боль! Помоги мне выдержать эту боль!.. Вспомнить!.."
И вот оно воспоминание. Яркое — кроваво-огненное, отчетливое.
Двадцать пятый год осады Гробополя. До окончания войны еще пять лет.
Небо заволок черный дым пожарищ. По выжженной сухой земле, по низким, тяжелым склокам дыма мечется кровяное зарево. И не понять, ни какое время суток, ни какое время года. Но жарко и душно.
Творимир, и его семнадцатилетний сын Волод, а вместе с ними большая ватага озверевших от долгого безделья и постоянного напряжения молодчиков обшаривает окрестности.
Впереди, по раздробленной дороге заскрипела небольшая, видно издалека притащившаяся телега. Одинокий, завернутый в рванье возчик горбился над вожжами.
Молодчики подбежали, окружили телегу. Подошел и Творимир со своим сыном. Крикнул возчику:
— Эй, ты кто?!
Возчик еще ниже склонился. Лицо его скрывал капюшон. Раздался тихий, намеренно глуховатый голос.
— Так… по своим делам…
— Какие такие свои дела, во время войны?! — рявкнул Творимир.
Волод прекрасно понимал своего отца — чувствовал то же, что и он. И тоже зло, громко крикнул:
— Когда тебя спрашивают — быстро отвечай!.. Не хочешь?!.. Ну так — снимай капюшон!..
— Я человек мирный. Родных решил проведать!..
— А мне кажется — лазутчик! — стараясь подражать манерам отца, крикнул Волод. — А ну, сдернете с него покрывало. Если морда не понравиться — тут и повесим, да еще кишки выпотрошим!..
Несколько молодчиков с готовностью запрыгнули на телегу. Сорвали с возчика капюшон…
Это была молодая, очень красивая девушка.
Волод растерялся, но все ж крикнул:
— А мордашка-то понравилась! Но все равно не отпустим!.. Тебе с нами понравится!..
Молодчики дружно захохотали, и кто-то уже нетерпеливо (истомились, видать), стаскивал штаны. Но один мужичина, желая выслужиться, истово ударил себя в грудь, и крикнул:
— Так сначала нашему начальнику это сладенькое дадим, а?! — он обернулся к Творимиру и Володу и, сладострастно ухмыляясь, низко поклонилась.
Творимира трясло. Это была та самая дева-птица. Двадцать пять лет они не виделись, почти уже забылось… И вдруг Творимир, страшный, с выпученными, мученическими глазами, обернулся к Володу, и сильно сжал его за плечи:
— Сын… Озеро… Помнишь?!.. Я ее предал тогда!.. В лед был вморожен… Но она с неба сошла… Ее тела, по моему желанию, сложились — образовали этот мир…
И Володу было не до веселья. Он действительно вспоминал озеро. Часто наведывался этот сон: замок, Три Сестры, предательство, впустую прожитая жизнь, гробница, пришествие весны… Удивительный это был сон: помимо озера наваливалось еще бессчетное множество воспоминаний: и Земля, и бытие художником. Одним словом, во снах Волод-младший был и Творимиром и Володом-старшим. Просыпаясь, он не знал, кто он на самом деле: Творимир-Волод-старший, которому сниться, что он озлобленный мальчишка Волод-младший; или, все-таки, этот Волод-младший, который ничего, кроме войны не видел…
— Отец — я помню! Но это бредовый сон — не более того! Он что — и тебе сниться?!
По темному, изрытому шрамами лицу Творимира катились крупные капли пота. Он все время смахивал их, и бормотал:
— Бредовый сон?.. Да, пожалуй, так и есть. Есть только эта война и служение Царю. Больше ничего нет, и никогда не было!..
Несколько молодчиков удерживали девушку, желающий выслужиться спрашивал:
— Ну так — вы первыми, да? Прямо тут, под тележкой! А ваша супруга ничего не узнает!.. Будьте уверены!..
Ясный лик девушки был спокойный, и только глубокая, горькая печаль в ее очах. Она говорила тихо:
— Я ехала к своей матушке. На этой войне она потеряла двоих сынов — теперь она совсем старенькая, слабенькая, седая. И я — последнее, что у нее осталось.
Стоявший рядом молодчик сильно ударил ее ладонью по щеке, рявкнул:
— Заткнись!.. Сыны-то, небось в Гробополе погибли? Ась?!
Голос ее оставался таким же тихим и спокойным:
— Ведь все мы люди. Грызться за кость и псы могут. Насекомые друг друга жалят, куски друг у друга рвут. А мы люди. Мы любить друг друга должны.
— Заткнись! — еще один удар по щеке.
— Сейчас полюбим! — усмехнулся другой. — Все по очереди. Мало не покажется!
— Довольно! — не своим голосом прохрипел Творимир.
Молодчики кланялись, осведомлялись:
— Ну так что — первыми изволите?
— Нет. Сегодня я не в духе.
— Отец, отец. — испуганно зашептал Волод (а он никогда прежде не шептал).
— Ну, что тебе?
— Может… отпустить ее?
Глубокие морщины разрезали по лбу Творимира, сдавленным голосом он прохрипел:
— Нет — никак нельзя. Они будут очень злы. Им нужно расслабление. Или устроят драку в лагере. Меня могут снять с должности. Я, со своим отрядом, итак уже на плохом счету… Ну, вот скажи — ты думаешь о военной карьере?..
Волод сжал кулаки, прохрипел:
— Ну, конечно, отец…
— Так что — терпи!..
С девушки начали срывать одежды. В ее руках блеснул нож. На нее навалились — вывернули руки. Несколько раз ударили.
— Стерва — убить хотела! Ну, будет тебе любовь!..
С безграничном спокойствием отвечала она:
— Вы итак уже мертвы. Сейчас свершиться еще один грех. К сожалению, причиной этого греха стану я. Я хотела лишить себя жизни. Ради бога, простите, что не смогла…
Ее непонятные, добрые слова раздражали. И вот рот девушки перетянут жгутом, узлами скручены руки и ноги — так поволокли ее под телегу… Грязные, потные, заползали туда по двое, по трое — но их было слишком много.
Тянулись часы…
Творимир и Волод сидели в стороне — ничего не говорили, ни о чем не думали.
Подошел пьяный, раскрасневшийся мужик и начал ругаться:
— А че мне первым не дали? Нас еще много, а девка ужо кончается!.. Совсем ее замяли!.. Забили! А мне что?! А?! От нее уже как от свиньи несет! Вся в синяках, дура! Все бабы дуры! Мне на что такая свинья?! И другие все так думают! Надо е кончать!
— Надо кончать. — прошептал, глядя прямо перед собой Творимир. — Вам нужно расслабление. Ну вот и кончайте. Поскорее только.
Но он уже знал, что «поскорее» не выйдет.
Волод обернулся к отцу, и страстно спрашивал:
— А ведь, правда — про озеро — только сон? Есть только служение Царю, осада Гробополя, и… военная карьера?
— Ну, да…
— А этой птицей не стоит себе голову забивать! Все это — бред!
— Ну, да…
— Мы, истинные воины, должны думать только о войне, о нашем Великом деле. И не расслабляться на всякие непонятные, ненужные чувства.
— Ну, да…
— Эта девка — она только мешает. Не было бы ее, так все бы прошло легче. А с ней — беда. Надо ее поскорее раздавить, и продолжать наше дело.
— Ну, да…
— Так что мы правильно поступили, и нечего здесь терзаться.
— Ну, да…
Слышались сильные удары по живой плоти — и Волод, не глядя в сторону телеги, все говорил, а Творимир отвечал бесцветное: "Ну, да…"
Но все же они обернулись и видели. Уже сильно избитую, кровоточащую девушку вытащили на поводке, и валяли в грязи, сильно били ногами, и мочились на нее, и втаптывали в грязевые лужи. Ревели:
— У-у, шлюха!.. На еще!.. Еще!.. Вы только поглядите, какая она уродина!.. Гадина!.. Да она на крысу похожа! Крыса! Крыса!.. Бей!.. Бей!.. Уже не шевелиться!.. А теперь мечами ее!.. Тычь! А-ХА-ХА!.. Дергается еще!.. Сильнее тычь! А-А-А! Застонала!.. Тычь!.. Кровищи то!.. Крыса! Крыса!..
Ни Творимир ни Волод, так и не остановили происходящее.
Когда вернулись в лагерь, пили больше обычного, а на следующий день разразился затяжной, тяжелый бой.