— Ладно. — улыбнулся один из солдат. — …Больше не станем орать…
Творимир оглядеться, и понял — убежать не удастся. Рядом (правда, повернувшись спиной), стоял здоровенный детина — клинок был обнажен, и, если бы Творимир бросился, он бы наверняка его настиг.
Да и не хотел Творимир бежать. Хотя он и не успел разглядеть лицо девушки — он был уверен, что эта ТА САМАЯ девушка — девушка-птица, исцелившая его, не раз им преданная, но все же любившая его, ждавшая его…
И он решил забраться в винную бочку. Приподнялся на четвереньках. Так и есть: крышка одной бочки (той из которой пили), была малость приподнята. Он подцепил пальцами, надавил — крышка поддалась. В это время девушка негромко разъясняла, как надо вести себя, чтобы не мешать другим, а солдаты и возчики внимательно ее слушали.
Крышка поднята — сильно дыхнуло вином. Творимир нырнул в эту терпкую темень. Сжался среди округлых стенок, как мог закрыл крышку. Вино доходило ему до шеи, и, судя по запаху — это было очень крепкое вино.
Вот бочку подхватили, понесли. Несли мужики, и Творимир слышал их испуганный шепот:
— Ух, тяжеленная какая — забрался туда что ль кто?
— Я ж тебе говорил…
— Тише ты!.. Это та самая бочка, из которой мы пили. Не должна она такой тяжелой быть.
— Ничего говорить не будем. Может, и обойдется…
Бочку внесли в ярко освещенную, аппетитно пахнущую горницу, хотели было убрать за иные бочки, но раздался повелительный голос начальника этого отряда:
— Куда, куда?.. Там негде!..
— Так ведь… — испуганно залепетали мужики. — В этой бочке… не лучшее вино… ее лучше на потом оставить…
— А-а, знаю я вас, лентяи, мужичье! Небось половину выдули!.. А ну — несите ее сюда!..
Мужики лепетали что-то совсем невнятное, но противиться не смели, и поднесли бочку.
— Крышку открывайте! — рявкнул начальник.
Тогда Творимир набрал побольше воздуха, и нырнул под вино, лбом вжался в дно. Он ничего больше не слышал, и надеялся только, что его спина не топорщиться сверху.
А начальник склонился над вином, которое, благодаря телу Творимира поднялось на приемлемый уровень. Он хмыкнул:
— Что, и вправду не пили?.. Ну, сейчас попробуем его…
И он ладонями зачерпнул (только по случайности спину Творимира не задел), хлебнул, похвалил:
— А вино-то знатное!..
В это мгновенье в горницу вошла девушка Анна.
— Так, и не стыдно вам! — укоризненно сказала она. — И кто это вино будет пить?
— Мы и будем. — совсем негрозным голосом отвечал начальник.
— Вот уж нет. — мягко молвила Анна. — Грязными руками в еде-выпивке лазить, а потом это в себя потреблять — это не подходит для Человека. Вы же не звери, господа солдаты.
Невозможно было противиться ее чарам. Начальник опустил голову.
— Что ж, выливать теперь?
— Конечно, а в следующий раз — ведите себя культурно.
Начальник кивнул, сам отошел в сторону, и шепнул одному из солдат:
— Вы бочку несите, но и выливать не вздумайте. Это ж сколько вина даром пропадет!.. Вы спрячьте его в прихожей за занавесью. Как остальные бочки закончатся — мы за енту примемся.
— Угу. — кивнул солдат.
И вот два солдата подняли бочку с Творимиром, и, пригнувшись под неожиданной тяжестью, вынесли ее в коридор. Здесь, с трудом подняли ее на полку у входа, и занавесили.
Творимир больше не мог выдержать без воздуха, и он приподнялся — глубоко вздохнул — по счастью солдаты уже отошли.
Он хотел выбраться из бочки, но на полке было не разместиться, к тому же — тогда с него потекло бы вы вино. И он остался в бочке. Он только приподнялся над ее краем, немного отодвинул занавеску, и глазом приник к щели.
Да — это она. ТА САМАЯ девушка.
Была видна значительная часть горницы. По меньшей мере дюжина солдат пребывала там. На хорошо уставленный стол, уже подавали вино, и уже пили — славили хозяйку. Видно — солдаты привыкли к галдежу, к брани, но сейчас сдерживались — разговаривали вполголоса. Анна явно главенствовала над ними.
Вот сказала с мягкой, материнской укоризной:
— И не стыдно Вам?
— Что угодно? — почтительно склонил голову начальник.
— А как же один старый человек, который вам в отцы годиться? Вы тут кушаете, пьете, веселитесь. А ему — голодному сидеть? Я про Лорена говорю.
— Ах, про колдуна! Ну, отнесем его поесть. Хотя какой смысл его кормить, когда его самого скоро на вертел насадят…
— Неужели вам нравятся все эти зверства?.. Не верю. Не могут нравятся… Вы же люди
— Не нравятся. Но мы честно исполняем свою работу. Тем более, на вертел насаживать не мы будем…
— Довольно. Не говорите, не оправдывайтесь. Сейчас я сама отнесу ему поесть…
Анна собрала на поднос самых лучших кушаний, нацедила графин вина, и, поставив свечу, пошла к погребу. С ней отправился и один солдат. Он открыл погреб, проводил Анну, затем, когда она вышла — защелкнул замок.
— Как он там? — спросил начальник.
— Книгу читает. — ответила девушка.
— Хмм… У нас ведь предписание — все книги изъять. Только по твоему уговору одну оставили… Но что если в этой книге какое колдовство? Если прочтет заклятье, и всех нас, скажем, пламень сожрет.
— Не сожрет, а поглотит. — поправила Анна. — Учитесь говорить вежливо. Правильная речь показывает человека высокой внутренней культуры. Речь же перемешенная с неконтролируемыми ругательствами, выявляет человека внутренне распущенного, бесхарактерного. С таким человеком мне было бы неинтересно обращаться… У Лорена таких книг нет, и вы это знаете. А сейчас он читает стихи.
— Ишь. Ну, ладно — будем повежливее… Хммм… Ну, стало быть, продолжим наш праздник… Хорошо тут у тебя, хозяйка… Ну, стало быть, за тебя…
Все подняли чарки и разом их осушили.
Анна подносила новые, но солдаты хотели услужить девушке, и попросили ее сидеть, не волноваться — дальше разливали сами.
Видно, в иное время солдаты орали бы всякие мерзости, но сейчас все разговоры направляла девушка, и больше говорила сама. О разлитой в природе благодати, о том, как счастливо бы жили все люди, если бы оставили злобу и жили в мире и братской любви. Ее внимательно и почтительно слушали, кивали.
Так продолжалось час или два. Солдаты были уже в изрядном подпитии, и один из них, покачивая головой, вздохнул:
— А не попеть ли нам?
— Хорошо. — сказала Анна. — Но только петь будем не громко. Помните, что в иных домах уже спят, и там есть дети малые. Не станем их тревожить…
— Ну что ж… — начальник почесал аккуратную рыжею бородку. — Быть может, ты, хозяйка, сама нам чего-нибудь исполнишь.
— Отчего же нет…
Печальный и красивый голос заставил Творимира податься вперед, и если бы, эта часть прихожей не была в тени — солдаты увидели бы его высунувшееся из-за занавеси лицо.
Вот, что пела девушка:
— Годы-годы золотые,
Птиц весенняя молва,
Зимы снежные, пустые,
Свет звезды — тоска.
Долгий шепот небу —
А в ответ — дождем,
Вздохнет над полем верба:
До рассвета доживем.
В горах — как эхо грозы,
А в сердце — голос част.
В полях — песчинки-росы,
Веков на сердце пласт.
Она пела это так, что у некоторых выступили слезы. Они, привыкшие к зверствам, в иное время устыдились бы этих слез — сейчас поддались ее чистому, печальному обаянию.
А кому, как ни Творимиру было знать, о чем она поет?!..
Летели минуты. Девушка спела еще несколько печальных песен. Воины качали головами, и все подливали себе. Уже очень много выпили, и клонились к столу.
Начальник качнул тяжелой головой, и прохрипел:
— Спать пора…
— Вы тут посидите, подождите, а я вам постелю. — отозвалась Анна.
— Угу…
Солдаты склонились над столом, о чем-то бормотали, и не видели, но видел Творимир. Девушка подошла к одной из бочек, и быстро плеснула в них какой-то порошок. Затем наполнила из этой бочки кружки, расставила их на поднос, и подала к столу. Сказала:
— Вот — напоследок, выпейте за мое здоровье.
— За ваше здоровье! — забыв о приличествующей тиши, взревели воины.
Осушили кружки…
— Спать… спать… — захрипел начальник. — Как же хочется спать… Прямо здесь засыпаю…
И он рухнул головой в тарелку — поддал своего храпа к храпу иных. Кое-кто из воинов скатился на пол, кое-кто растянулся вдоль лавки.
Анна, для проверки потрясла одного из них за плечо — воин продолжал ровно, сильно храпеть. Тогда девушка подбежала к тому, у кого был ключ, и ловко этот ключ отцепила, бросилась к двери погреба — распахнула ее.
И вот из погреба шагнул старик седой, с горбатый, но с очень живым, добрым лицом, с проницательными глазами мудреца.
— Еще раз здравствуйте, дедушка Лорен! — вздохнула Анна. — Вот я вас освободила, и теперь вам бежать надо. Селитесь в лесу, а я вам еду носить стану…
— Подожди, подожди. — остановил ее старик. — Ты что же их — снотворным?
— Ага.
— Ну, ты вот подумай. Я убегаю, они утром просыпаются — тебя хватают. Ты же хозяйка.
— Так в том то и дело — это такое снотворное, что завтра они ничего не вспомнят. Я скажу — сама утомилась, спать пошла; а вы и без меня ушли — заклятье прочли, сквозь стены прошли. А ключ я на место повешу. И что они докажут?
— Докажут, доченька. Им виновного нужно будет найти, они и найдут. Так что, лучше уж мне старому обратно под замок.
— Что вы такое говорите? Как можно?.. Ну, я вас до последней калитки провожу, а сама вернусь.
Творимир спрятался обратно за занавесь и все не решался выйти — он, пропитанный вином, боялся показаться нелепым, смешным.
И тут с улицы рванул стремительный перестук копыт — мгновенье и уже остановился у крыльца. Девушка бросилась к окну, чуть отогнула занавеску, выглянула, шепнула:
— Всадник какой-то. Судя по одежде — богатый очень. И с ним еще один — маленький. Уже сюда идут.