А случай с гибелью Джанет Сорли? Ему никогда не понять её чувств. Он пытался несколько раз, но она всегда выходила из комнаты, сжав кулаки и ненавидя его за подобные расспросы. Она не знала, чего хотела от него, но точно не понимания.
В самый первый день после пробуждения, Лила направилась прямиком к разрушенной тюрьме. На её лице оставались частицы кокона. Она организовала сбор тел и полицейского оружия. Помощниками в этом деле, в основном, выступили заключенные тюрьмы. Эти женщины становились жертвами домашнего насилия, страдали от зависимостей, бедности, психических расстройств или смеси всего вышеперечисленного. Они были привычны к тяжелой грязной работе. Они делали то, что должны были. Эви предоставила им выбор и они его сделали.
Когда власти штата, наконец, обратили своё внимание на Дулинг, была придумана и распространена среди местных правдоподобная история. На тюрьму напали мародеры, бригада поджигателей, а доктор Клинтон Норкросс организовал героическую оборону. Ему на помощь пришли полицейские и добровольцы в лице Эрика Бласса, Барри Холдена, Джека Альбертсона и Нэйта Макги. Учитывая долгожданное избавление от «авроры», эта история вызвала ещё меньше интереса, чем женщины у побережья Новой Шотландии.
В конце концов, это же всего лишь Аппалачи.
— Его зовут Энди. Его мама умерла, — сказала Лила.
Представляясь Клинту, Энди закричал. Лила забрала его у Бланш Макинтайр. Лицо ребенка покраснело, он хотел есть.
— Собираюсь выдать его за своего, сказать, что я его родила. Так будет проще. Моя подруга Джоли — врач, она уже заполнила все бумаги.
— Милая, все вокруг знают, что ты не была беременна. Тебе никто не поверит.
— Большинство поверит, — возразила Лила. — Потому что время там шло иначе. Что до остальных… мне плевать.
Клинт взял плачущего ребенка на руки и покачал. Ребенок не переставал кричать.
— Кажется, я ему понравился, — заметил Клинт.
— У него запор, — ответила она.
Клинт не хотел ребенка. Он хотел спать. Он хотел всё забыть. Забыть кровь, смерть, забыть Эви, особенно, Эви, разрушившую весь мир, разрушившую его самого. Каждый раз, когда он вспоминал о ней, в голове звучал голос Уорнера Вульфа.
Он вспомнил, как в первую ночь кошмара, Лила сказала ему, что никогда не хотела бассейна.
— И что мне на это сказать? — спросил Клинт.
— Ничего, — ответила Лила. — Прости.
— Судя по голосу, сожалений ты не испытываешь, — заметил Клинт.
Так и было.
Иногда, чаще всего по ночам, но бывало, что и днём, в голове Лилы проносились имена. Это были имена белых сотрудников полиции, вроде неё, застреливших невинных черных граждан, вроде Джанет Сорли. Она вспомнила о Ричарде Хейсте, застрелившем восемнадцатилетнего Рамарли Грэма прямо в ванной его собственной квартиры в Бронксе. Вспомнила о Бетти Шелби, убившей Теренса Кратчера в Талсе. Но чаще всего она вспоминала об Альфреде Оланго, застреленном офицером Ричардом Гонсалвесом, когда тот в шутку прицелился в него из электронной сигареты.
Дженис Коутс и другие бывшие жительницы «нашего места» пытались убедить её, что у неё было право поступить так, как она поступила. Их аргументы бывали разумными, бывали надуманными, но, всё равно, не помогали. Один вопрос точил её, будто червь: будь перед ней белая женщина, дала бы она ей больше времени? Она до жути боялась узнать правильный ответ. И этот вопрос будет преследовать её до конца жизни.
Лила продолжала исполнять обязанности шерифа, пока не разрешилась ситуация с тюрьмой, затем подала в отставку. Она отнесла малыша Энди в приют имени Тиффани Джонс и осталась там работать сама.
Клинт перешёл на работу в Кёрли, в часе езды от дома. Он сосредоточился на пациентках, особенно на тех, кого перевели из Дулинга. Только он мог говорить с ними о произошедшем откровенно, не считая их сумасшедшими.
— Вы сожалеете о своем выборе? — спрашивал он.
Все отвечали отрицательно.
Их самоотверженность поражала Клинта, заставляла каждое утро садиться в рабочее кресло. Он рисковал собой, своей жизнью, но заключенные полностью отказались от возможности начать жизнь заново. Способны ли мужчины на подобные жертвы? Ответ: нет, не способны. И, осознав это, разве не становится понятно, что женщины сделали неверный выбор?
Он начал питаться фастфудом и небольшое брюшко, за которое он переживал в конце весны, к осени превратилось в полноценный толстый живот. Джаред призраком витал где-то на задворках восприятия, приходил, уходил, иногда махал рукой или говорил «йоу, пап». Эротические фантазии об Эви заместили столь желанный некогда покой. В этих фантазиях она опутывала его виноградной лозой и обдувала ветром его обнаженное тело. Он думал, что с ней он сможет отдохнуть, но во сне никак не мог добраться до неё.
Когда он находился в одной комнате с младенцем, тот улыбался ему, будто хотел подружиться. Клинт улыбался в ответ, а потом плакал в машине по дороге на работу.
Однажды ночью, мучаясь бессонницей, он набрал в поисковике имя своего второго и последнего пациента, того, у которого были «сексуальные амбиции». Появился некролог. Пол Монпелье скончался пять лет спустя, после их встречи, проиграв тяжелую борьбу с раком. О жене и детях никаких упоминаний не было. Что дали ему эти «сексуальные амбиции»? Судя по всему, только короткий некролог. Клинт оплакивал и его. Он знал, что в психиатрии этот феномен назывался «замещение», но ему было плевать.
Одним дождливым вечером после прочтения некролога о Монпелье, уставший от групповых собраний и индивидуальных бесед Клинт, остановился в маленьком мотеле в городе Игл, с грохочущим обогревателем и испорченным телевизором. Через три дня он оставался там же, когда позвонила Лила и спросила, когда он вернется домой. Судя по голосу, ответ её мало волновал.
— Я выдохся, Лила, — сказал он.
Лила уловила смысл его слов, окружавшее их отчаяние.
— Ты хороший человек, — сказала она. Настала пора об этом ему сказать. Ребенок плохо спал. Она тоже была измотана. — Лучше многих.
Он рассмеялся.
— Кажется, так говорят, когда хотят проклясть, а не похвалить.
— Я люблю тебя, — сказала она. — Этого должно быть достаточно. Разве, нет?
Этого было более чем достаточно.
Директор тюрьмы в Кёрли сказал Клинту, что не желает его видеть до самого дня Благодарения.
— Вам нужно подлечиться, док, — сказал директор. — Поешьте овощей, хотя бы. Хоть чего-нибудь, помимо «бигмаков» и пирогов.
Он твёрдо решил поехать в Каулин, навестить Шеннон, подъехал к её дому, но выйти из машины и постучать в дверь не смог. Сквозь тонкие занавески на окнах он видел женские фигуры. Свет из окон успокаивал и приглашал войти. С неба начали падать крупные снежинки. Он представил, как стучит в её дверь. Представил, как говорит ей: «Привет, Шен. Ты мой молочный коктейль». Мысль о молочном коктейле, текущим между ног Шеннон вызвала у него смех. Он продолжал смеяться даже, когда выехал на дорогу.
Он остановился возле бара под названием «У О'бёрна», пол был залит слякотью, в магнитофоне пели «The Dubliners»[138], за стойкой медленно и даже осторожно двигался бармен. Складывалось впечатление, будто он разливал не пиво, а радиоактивные изотопы. Он обратился к Клинту.
— «Гинесса»? В такой вечер в самый раз.
— Давай, лучше «Бад».
«The Dubliners» запели «Старый треугольник». Клинт знал эту песню и даже, по-своему, любил. Это была песня о тюрьме, однако личный тюремный опыт Клинта расходился с тем, что пелось в песне. Впрочем, слова цепляли. Нужно добавить в текст директора, охрану, изоляторы, подумал он. И мозгоправа, конечно.
Он уже собрался, было, приземлиться с пивом где-нибудь в дальнем углу, когда кто-то хлопнул его по плечу.
— Клинт?
Что это было за объятие.
После возвращения дочь Фрэнка поначалу не обняла его. При встрече он взял её ладони в свои, чувствуя кожей её длинные ногти. Всё, что с ним произошло, всё, что он натворил, говорило о том, что ему нужно было что-то с собой сделать. Что угодно. И это объятие запустило целую цепочку. Последний раз, когда он её видел, он чуть не порвал на ней рубашку. Но дочь продолжала его любить. Он не заслужил этой любви, но очень хотел её.
Он трижды в неделю ходил на курсы управления гневом. В первый раз был только Фрэнк и терапевт. Они встретились в подвале центра помощи ветеранам.
Фамилия врача была Вишванатан. Она носила большие круглые очки и была так молода, что не знала, что такое аудиокассета. Она спросила, зачем он пришёл.
— Затем, что я напугал своего ребенка и испугался сам. Ещё я развалил собственный брак, но это уже так, побочный эффект.
Пока Фрэнк рассказывал о своих чувствах и мыслях, врач вела записи. Это оказалось проще, чем Фрэнк предполагал, нечто похожее на выдавливание гноя из раны. Он будто рассказывал о ком-то другом, потому что не хотел иметь ничего общего с тем бешеным собаколовом, которым когда-то был. Этот собаколов брал управление на себя, когда Фрэнк не был согласен с происходящим, когда не знал, что делать. Он рассказывал, как сажал животных в клетки.
— Друг мой, — сказала доктор Вишванатан, молодая девушка 26 лет от роду в очках цвета газировки. — Вы когда-нибудь слышали о лекарстве под названием «золофт»[139]?
— Умничаете? — Фрэнк пришёл сюда, чтобы собрать себя воедино, а не в игры играть.
Врач помотала головой и улыбнулась.
— Нет, просто спрашиваю.
Она познакомила его с психофармацевтом и тот выписал Фрэнку рецепт. Он принимал таблетки согласно рецепту, не замечая каких-либо изменений и продолжал ходить на курсы. Постепенно подвал центра помощи ветеранам начал заполняться людьми. Они говорили, что «хотят измениться». Говорили, что «хотят избавиться от говна в голове». Говорили, что «хотят перестать беситься по любому поводу».