Эмерсон бросился ему на помощь. Роджер остался на месте, его лицо выражало раздражение.
— Если она тут помрет, Лила взбесится. Она — наш единственный свид…
— Где её лицо? — спросил Эмерсон дрожащим голосом. — Куда лицо подевалось, блин?
При этих словах, Терри пришел в движение. Он встал рядом с патрульной машиной, пока санитары аккуратно укладывали девушку на землю. Он сдвинул на бок прядь её волос и, тут же, одернул руку — ладонь покрылась чем-то липким. Он вытер пальцы о рубашку. Волосы девушки были покрыты какой-то белой дрянью. Лицо тоже было измазано ею, причем, так сильно, что с трудом угадывались черты. Оно было похоже на вуаль, которой прикрывались пожилые дамы, когда ходили на воскресную службу.
— Что за хрень? — спросил Терри, продолжая оттирать ладонь. На ощупь она была липкой и скользкой. — Паутина какая-то?
Из-за его плеча выглядывал Роджер, его лицо выражало смесь восхищения и отвращения.
— Оно из носа лезет. И из глаз! Что за хуйня?
Бартлетт стер с её челюсти кусок этой «паутины» и протер её своей рубашкой. Терри заметил, как удаленная с лица дрянь, тут же, начала распадаться. Он взглянул на собственную ладонь. На ней ничего не было. С рубашки тоже всё исчезло.
Эмерсон коснулся пальцами ладони Тиффани.
— Пульс есть. Ровный. Дышит тоже нормально. Вижу даже, как эта хрень выходит при выдохе. Давай сюда аптечку.
Бартлетт достал из чемодана многофункциональную аптечку, задумался, и вытащил две упаковки одноразовых перчаток. Одну он отдал Эмерсону, а вторую оставил себе. Терри наблюдал за его действиями, искренне радуясь, что не касался этой штуки на её лице. Что, если, она ядовита?
Санитары замерили ей давление, оно оказалось в норме. Они принялись обсуждать, стоит или нет, очищать ей глаза и нос, что, хоть они об этом и не догадывались, в итоге, спасло им жизнь.
Пока они общались, Терри заметил кое-что, что ему очень не понравилось: рот Тиффани то открывался, то закрывался, будто, она пыталась жевать воздух. Её язык стал белым. Из него проросли какие-то стручки, которые колыхались, будто водоросли.
Бартлетт встал.
— Нужно срочно везти её в госпиталь штата, пока не стало поздно. Что думаешь? Она пока стабильна, — сказал он и посмотрел на Эмерсона. Тот, в ответ, кивнул.
— Вы на глаза её посмотрите, — произнес Роджер. — Все белые. Чтоб я сдох.
— Давай, берем её, — сказал Терри. — Вряд ли, она сможет отвечать на вопросы.
— А, что покойники? — спросил Бартлетт. — Эта дрянь и на них растет?
— Нет, — ответил Терри и указал на торчавшую голову. — Сами видите. У того, что внутри, Трумэна, тоже ничего.
— А в раковине есть что-нибудь? — спросил Бартлетт. — В туалете? В душе? В других сырых местах.
— В душевой лежит только телевизор, — ответил Терри, что, в общем-то, не было ответом, просто, это было первое, что пришло ему на ум. Следом, ему на ум пришла другая, не связанная с происходящим мысль: «Колесо» уже открылось? Рано ещё, конечно, но таким утром можно позволить себе пару кружек пива. Нужно было как-то стереть из памяти жуткий вид трупов и выражение лиц живых. Он продолжал смотреть на Тиффани Джонс, чьё лицо постепенно покрывалось каким-то туманом… или ещё чем-то. Пришлось заставить себя ответить на заданный вопрос.
— Нет, только на ней.
Роджер Элвей, в свою очередь, задал вопрос, который тревожил всех:
— Парни, а что, если эта херовина заразная?
Ему никто не ответил.
Краем глаза Терри заметил какое-то движение со стороны трейлера. Поначалу, ему показалось, что из крыши трейлера выпорхнула стая бабочек. Но бабочки разноцветные, а эти были окрашены в коричневые и серые тона. Это никакие не бабочки, а мотыльки. Сотни мотыльков.
12 лет назад, одним прохладным днем, в конце лета, в службу по надзору за животными поступил вызов о забравшемся в принадлежащий епископальной церкви[24] сарай еноте. Вероятно, бешеном. На вызов поехал Фрэнк. Он надел маску и длинные, по локоть, перчатки, залез под сарай, посветил фонариком, увидел енота и тот убежал, как и положено здоровому зверю. Обычно, так и бывало. С бешеными енотами могли возникнуть проблемы, со здоровыми — почти, никаких. В этот раз, молодая, слегка за двадцать, девушка предложила ему холодной газировки со стола проходившей в тот момент на парковке распродажи домашней выпечки. Газировка была отвратительной — сильно разбавленной и почти без сахара — но Фрэнк, с удовольствием, провёл время в компании очаровательной дамы, у которой был очень заразительный смех и которая, при разговоре, принимала такую обворожительную позу, упирая ладони в бока, что внутри у Фрэнка всё замирало.
— Что входит в ваши обязанности, мистер Гири? — поинтересовалась Элейн, заканчивая разговор ни о чём и переходя к сути. — Я была бы очень рада, если вы избавите меня от той твари, что поселилась под сараем. Такое предложение. У вас губы посинели.
После работы он вернулся и заколотил дырку, через которую енот забирался в подпол. Прости, енотик, но человек — есть человек, подумал он и повел свою будущую жену в кино.
Это было 12 лет назад.
Что же произошло? Его ли в том вина или у брака есть срок годности?
Долгое время Фрэнк считал, что всё хорошо. У них появился ребенок, они купили дом, не имели проблем со здоровьем. Не всё, конечно, было чики-пуки. Денег постоянно не хватало. Нана оказалась не самой прилежной ученицей. Иногда Фрэнк… ну… утомлялся происходящим. И, с каждым разом, всё ближе подбирался к краю. Все ошибаются и за 12 лет, сорваться может любой. Только, жена считала иначе. 8 месяцев назад она рассказала, как именно.
Наболевшим она поделилась после пресловутого удара кулаком в стену. Незадолго до этого инцидента, она сказала, что отдала 800 долларов своей церкви, в фонд помощи голодным детям в какой-то африканской жопе мира. Фрэнк не был бессердечным человеком, он разделял страдания других. Но нельзя отдавать деньги, которые остро необходимы самому. Нельзя рисковать благополучием собственного ребенка ради чужих детей. Странное дело — даже увеличение суммы ипотечных платежей не стало причиной того удара. Его причиной стало то, что произошло дальше, а, особенно, тот взгляд, с которым Элейн это говорила — одновременно, и вызывающий и стыдливый. «Я так поступила, потому что это мои деньги». Будто, предыдущие 11 лет брака для неё ничего не значили и она могла делать, что в голову взбредет, даже, не ставя его в известность. Поэтому он и ударил стену (не жену, а стену), Нана, в слезах, убежала наверх, а Элейн тогда заявила:
— Вот, ты и раскрылся, парень. Однажды, под руку тебе угодит, отнюдь, не стена.
Фрэнк не нашел сказать ничего, что изменило бы её мнение. Предстоял развод. Либо по суду, либо мирно. Фрэнк выбрал последнее. Она ошиблась. Фрэнк не раскрылся. У него хватало сил. Он — защитник.
После всей этой истории, у него оставалось несколько вопросов: чего она хотела добиться? Какая ей во всём этом выгода? Это было какое-то нереализованное детское желание? Какая-то форма садизма?
Что бы это ни было, всё казалось, чертовски, невероятным. Совершенно, бессмысленным. Это совсем не была того рода бессмыслица, похожая на историю афроамериканца, в возрасте 38 лет приехавшего в район трех округов (или любого другого округа в США) и столкнувшегося с расизмом. Расизм, в принципе, бессмысленен, в конце концов. Он вспомнил одну дочку шахтера, в первом или во втором классе, у которой зубы торчали в стороны, как карты в руке игрока в покер, а волосы, заплетенные в хвостики, были настолько короткими, что были похожи на торчащие из головы пальцы. Она ткнула в него пальцем и заявила: «Твоя кожа цвета гнили, Фрэнк. Как грязь под ногтями у моего папки».
Выражение её лица, тогда, было наполовину отстраненным, наполовину заинтересованным и, абсолютно, непроходимо тупым. Ещё в детстве Фрэнк осознал весь ужас человеческой глупости. Позже, он, частенько, сталкивался с такими лицами. Они могли пугать, могли злить, но его они притягивали. У глупых лиц была какая-то невероятная сила притяжения.
Только, Элейн не была глупой. Трудно найти человека, менее глупого, чем она.
Элейн прекрасно знала, каково это — быть преследуемой в магазине белым парнем, не обладавшем аттестатом, даже, о начальном образовании, и изображавшем из себя Бэтмэна в попытке подловить её на краже банки с орешками. Элейн часто сталкивалась с протестующими у стен центра планирования семьи, слышала проклятия и пожелания гореть в аду от тех, кто, даже, не знал её имени.
Так, зачем ей всё это нужно? Зачем причинять ему боль?
Ответ был только один: она имела права на свои переживания.
В поисках зеленого «Мерседеса», Фрэнк не переставал думать о Нане, которая пинками расшвыривала мелки и стирала подошвами собственноручно сделанный рисунок.
Фрэнк понимал, что он не идеален, но, всё же, считал себя хорошим человеком. Он помогал людям, помогал животным, любил свою дочь и был готов на всё ради неё. И никогда не поднял бы руку на жену. Ошибался ли он? Был ли тот удар одной из таких ошибок? Фрэнк в этом не сомневался. Он подтвердил бы это и под присягой. Он никогда не причинял вреда тому, кто этого не заслуживал, поэтому, просто поговорит с водителем зеленого «Мерседеса».
Фрэнк проехал мимо забавных металлических ворот и припарковался позади зеленого «Мерседеса». Передний бампер с левой стороны был слегка запылен, но правая выглядела чистой. Каким именно местом этот козел наехал на кошку, было заметно и без подсказок.
Фрэнк вышел из машины и прошел по насыпной дорожке, соединявшей парковку и крыльцо. Вдоль тропинки были высажены кусты, образуя своеобразный коридор. В их ветвях пели птицы. У самого крыльца в кадке стояло сиреневое деревце. Фрэнк подавил желание выдернуть его с корнем. Он взошел на крыльцо. Массивную дубовую дверь украшала металлическая ручка в форме кадуцея.
Он попытался убедить себя вернуться домой. Вместо этого, он взял молоточек и постучал в дверь.