— Нет, — отозвался Клинт. — Я мозгоправ, а не телепат.
— Мне кажется, это классический случай «переноса», — она подняла руки и пальцами изобразила кавычки вокруг ключевого слова. — Вы переживаете, что ваш сын — дитя дьявола.
Настала очередь Клинта смеяться. Мысль о том, что Джаред являлся дьявольским отродьем, Джаред, который, чаще, смахивал комаров, чем убивал их, была сюрреалистичной. Он, конечно, переживал за сына, но не считал, что он окажется за решеткой, как Джанет, или Ри Демпстер, или Китти Макдэвид, или, как, бомба с часовым механизмом Ангелочек Фитцрой. Блин, парню, даже, не хватало смелости пригласить Мэри Парк на Весенний бал.
— С Джаредом всё хорошо, как и с твоим Бобби, уверен. Как лекарства влияют на твои… как ты это называешь?
— Помутнения. Я иногда нечетко вижу людей или плохо их слышу. Когда начала принимать новые таблетки, стало получше.
— Ты же не просто так говоришь? Ты должна быть честной со мной. Помнишь, что я говорил?
— ЧВВ, честность всегда возвращается. Я с вами честна. Мне лучше. Но, иногда, я начинаю плыть, и помутнения возвращаются.
— Исключения есть какие-нибудь? Может, ли кто-нибудь привлечь твоё внимание, даже, когда ты в депрессии? Или, даже, раскачать?
— Раскачать! Точно. Бобби может. Когда я села, ему было пять. Сейчас ему двенадцать. Он играет на клавишных в группе, представляете! И поёт!
— Ты можешь им гордиться.
— Я горжусь! Вашему, наверное, сейчас столько же?
Когда разговор поворачивался в сторону обсуждения его ребенка, Клинт издавал какой-то неопределенный звук, потому что подобное обсуждение казалось ему странным.
Она ткнула его пальцем в плечо.
— Убедитесь, что он пользуется презервативами.
Со стороны поста охраны раздался измененный громкоговорителем окрик:
— ЗАКЛЮЧЕННЫЙ! НИКАКИХ ФИЗИЧЕСКИХ КОНТАКТОВ!
Клинт махнул охраннику рукой (скорее, потому, что на посту стоял придурок Дон Питерс, чем из-за шума громкоговорителя), демонстрируя, что всё в порядке, затем обратился к Джанет:
— Мне нужно обсудить этот вопрос со своим психологом.
Она рассмеялась.
Не в первый раз, Клинт подумал, что в иных обстоятельствах, они с Джанет Сорли могли бы стать друзьями.
— Джанет, ты знаешь, кто такой Уорнер Вульф?
— «Дайте же повтор!» — немедленно ответила она, пародируя комментатора. — А почему вы спрашиваете?
Хороший вопрос. Почему он спросил? Какое отношение ко всему происходящему имел старый спортивный комментатор? Неужели, его знания о поп-культуре, равно как и физическое состояние, немного устарели?
Не менее важный вопрос: почему Лила ему соврала?
— А, — отмахнулся он. — Кто-то его вспомнил. Мне показалось забавным.
— Да, отцу он нравился.
— Твоему отцу?
Телефон разразился песней «Hey Jude» группы «the Beatles». Он взглянул на экран и увидел фотографию Лилы. Она же должна спать. Лила, которая могла и не помнить, кто такой Уорнер Вульф. Лила, которая соврала ему.
— Нужно ответить, — сказал он Джанет. — Позже закончим. Иди в сад, сорви пару листочков и постарайся вспомнить о том, что тебе снилось прошлой ночью.
— Поняла, частный разговор, — ответила она и направилась в сад.
Клинт направился к северной стене, предварительно, дав знать охране, что перемещение Джанет согласованно с ним, затем, ответил на звонок.
— Привет, Лила, что случилось? — он изо всех сил постарался, чтобы его голос звучал спокойно.
— А, как обычно, — ответила та. — Взрыв на фабрике метамфетамина, двойное убийство, подозреваемый задержан. Я подобрала её неподалеку от Лысой Горы, прямо на трассе.
— Это шутка, да?
— Боюсь, что нет.
— Бля, у тебя всё хорошо?
— Держусь на одном адреналине, но, в целом, в порядке. Нужна твоя помощь.
Она изложила ему суть дела. Клинт внимательно слушал, не задавая вопросов. Джанет ходила сама по себе, среди грядок гороха, срывала листики и напевала какую-то песенку о походе к реке Гарлем, чтобы утопиться. У северного крыла, к Дону Питерсу подошла Ванесса Лэмпли, что-то ему сказала и заняла его место, тот, в свою очередь, направился в административное здание, понурив голову, словно ученик, отправленный в кабинет директора. Если кто и заслуживал подобного, так этот мешок жира.
— Клинт? Ты здесь?
— Да, здесь. Задумался.
— Задумался, — повторила Лила. — О чём же?
— О деле, — Клинт вернулся к разговору. Ему показалось, будто она насмехалась над ним. — Теоретически, это возможно. Нужно, только, посоветоваться с Дженис…
— Так, советуйся. Я приеду через 20 минут. Нужно будет убеждать — убеждай. Мне нужна твоя помощь, Клинт.
— Успокойся, я разберусь. Способность нанести себе вред — весьма веская причина, — Джанет уже прошла один круг, вокруг огорода и пошла на второй. — Только, сначала бы тебе отвезти её в госпиталь. Кажется, она здорово себя отделала.
— Её лицо меня мало волнует. Одному человеку она чуть не оторвала голову, а вторым пробила стену в трейлере. Ты, правда, считаешь, что я оставлю её наедине с каким-нибудь 25-летним доктором?
Ему снова захотелось спросить, в порядке ли она, но она была в таком состоянии, что готова наброситься на кого угодно. Иногда — даже, часто — Клинту хотелось оказаться от неё подальше.
— Наверное, нет.
В трубке послышались звуки улицы, Лила вышла из здания.
— Дело не в том, что она опасна, и не в том, что она не в себе. Джаред сказал бы: «Моё паучье чутьё встревожено».[31]
— Он так говорил лет в семь.
— Я её никогда раньше не видела, готова поклясться в этом на целой горе Библий, но она, откуда-то, меня знает. Назвала по имени.
— Если ты была в форме, она прочитала его на нашивке нагрудного кармана.
— Ага, только там написано «Норкросс». А она назвала меня Лилой. Говорить некогда, поговорим, когда приеду, будь готов.
— Буду.
— Спасибо, — он услышал, как он кашлянула, прочищая горло. — Спасибо, милый.
— Пожалуйста, только у меня к тебе тоже есть просьба. Не вези её одна.
— За рулем будет Рид Бэрроуз, я буду сидеть рядом с дробовиком.
— Хорошо. Люблю тебя.
Послышался звук открываемой автомобильной двери.
— Я тоже тебя люблю, — ответила она и отключилась.
Неужели, он услышал некоторое колебание в её голосе? Но времени рассуждать о том, чего могло и не быть, у него не было.
— Джанет! — она повернулась к нему. — Придется прервать наш разговор. Кое-что случилось.
Разгребание куч дерьма было главной задачей Дженис Коутс. С этим сталкивались многие, не сказать, что происходящая в жизни людей херня, им нравилась, но относились они к ней, как правило, довольно, легкомысленно. А, иногда и сами усиленно гадили. Дженис Коутс не гадила. Это было не в её привычках и, к тому же, контрпродуктивно. Тюрьма, сама по себе, производила дерьмо в промышленных масштабах, её, даже можно назвать Женская Исправительная Фабрика Дерьма, а её задача — держать всё под контролем. Целые вагоны дерьма поступали от руководства штата. Они требовали одновременно, и сократить расходы и улучшить условия содержания. Тугая струя отборнейшего дерьма шла со стороны судов, заключенные, их адвокаты, обвинители постоянно подавали разные апелляции и жалобы и Коутс приходилось с этим управляться. Департамент здравоохранения обожал донимать постоянными инспекциями. Инженеры, занимавшиеся обслуживанием тюремной электросети, каждый раз обещали, что, больше не придут — но и это была полная херня. Проводка, стабильно, продолжала гореть.
Даже, дома она не могла укрыться от волн дерьма. Даже во сне оно обрушивалось на неё, подобно снежному урагану. Например, сошедшая ночью с ума Китти Макдэвид или ушедшие утром в самоволку два санитара. Каждый день, за воротами тюрьмы её ждала свежая куча дерьма.
Норкросс — отличный мозгоправ, но и он выдавал свою порцию, постоянно требуя новые методы лечения и условия содержания. Его ошибкой было то, что он неспособен осознать, что большинство заключенных женской тюрьмы Дулинга были мастерами по производству дерьма, они всю свою жизнь придумывали дерьмовые оправдания, которые могли бы показаться весьма трогательными, если бы Коутс не приходилось эти кучи разгребать.
Конечно, у многих женщин, находящихся здесь, были серьезные оправдания. Дженис Коутс не была глупой и не была бессердечной. Очень многие женщины здесь были просто невезучими. Коутс прекрасно это осознавала. Плохое детство, отвратительные мужья, безвыходные ситуации, умственные расстройства, которые лечились наркотиками или выпивкой. Они не только гадили сами, но и питались дерьмом. Впрочем, не дело директора — решать, кто из них кто. Жалость в её деле была недопустима. Они сидели, а она охраняла.
Что, также, означало разбираться с Доном Питерсом, стоявшим сейчас перед ней. Дон — настоящий передовик производства первоклассного дерьмища. И, стоя перед ней, он не переставал его производить: порядочный работник, ставший жертвой гнусной лжи.
Когда он закончил свою речь, она сказала:
— Хватит нести херню, Питерс. Ещё одно обвинение и ты вылетишь. У меня одна зэчка сообщает, что ты лапал её за грудь, вторая жалуется, что ты хватал её за задницу, а третья говорит, что ты предложил ей полпачки сигарет за отсос. Профсоюз говорит, что будет тебя защищать, их право, но я сомневаюсь, что они рискнут.
Толстяк уселся на её диван и широко расставил ноги, будто вид его промежности — именно то, что ей хотелось видеть. Он сдул со лба нависавшую над бровями чёлку.
— Я никого не лапал, директор.
— В добровольной отставке нет ничего постыдного.
— Я никуда не уйду и мне нечего стыдиться! — выкрикнул он. Его, обычно, бледные щеки налились краской.
— Это прекрасно. У меня, вот, длинный список постыдных деяний. Приём тебя на эту должность одно из первых. Ты для меня как сопля, прилипшая к пальцу.
Губы Дона дернулись.