— Хорош, уже! — крикнул Курт. — А то, без детей меня оставишь.
— Плохая мысль, — ответил Эрик. — Подбери мяч, он для меня счастливый. Давай, вперед.
Пока Курт, болезненно ковылял к лицевой линии, куда укатился мяч, Эрик повернулся к Мэри и отвесил очередной поклон. Та ответила ослепительной улыбкой. Не прекращая улыбаться, она повернулась к Джареду, но яркость этой улыбки куда-то улетучилась.
— Я очень ценю, что ты меня защищаешь, Джар, но я уже взрослая. Это соглашение, а не пожизненное обязательство.
— Просто…
— Что «просто»? — от улыбки не осталось и следа.
«Просто, остерегайся его» — хотелось ему сказать. Потому что написание похабщины на руке Билли — не самое страшное. Обычная, для детей история. В старших классах, в раздевалке бывало такое, о чём и вспоминать не хочется. «Я никогда об этом не скажу, потому что ни разу не пытался это прекратить. Просто смотрел».
Хороший совет и, прежде чем, язык снова предал его, Мэри заёрзала на месте и посмотрела в сторону школы. Её внимание привлекло какое-то движение и вскоре Джаред смог и сам увидеть, какое: с крыши школы поднялось коричневое облако, достаточно, большое, чтобы спугнуть стаю ворон, рассевшихся на ветках дубов, росших вокруг парковки.
Джаред решил, что это пыль, но облако качнулось и целенаправленно двинулось на север. Только, это были не птицы. Слишком мелкие, даже, для воробьев.
— Целый выводок мотыльков, — воскликнула Мэри. — Ого! Вот это, да!
— Значит, так их называют? Выводком?
— Да. Очень необычно, что они вылетели. В отличие от бабочек, мотыльки — жители ночи.
— Откуда ты знаешь?
— В восьмом классе писала доклад по мотылькам. Написать о них посоветовал папа, потому что я их очень боялась. В детстве кто-то мне сказал, что если пыль с их крыльев попадет в глаза, то ослепнешь. Папа сказал, что это суеверие, и если я напишу о них доклад, то смогу с ними подружиться. Он сказал, что бабочки — настоящие красавицы в мире насекомых, и они всегда идут на бал, в то время, как мотыльки остаются дома, как Золушка. Он тогда ещё сильно пил, но история мне понравилась.
Смотрящие на него серые глаза умоляли с ней согласиться.
— Круто, — отозвался Джаред. — А ты?
— Что я?
— Подружилась с ними?
— Не совсем, но, в процессе, узнала много интересно. Бабочки, во время отдыха, складывают крылья за спиной. Мотыльки же, наоборот, складывают их на живот. У мотыльков есть уздечки, которые называются frenulum, между крыльями, а у бабочек — нет. Бабочки рождаются из твердых коконов, а мотыльки из мягких и шелковистых.
— Йоу! — окликнул их Кент Дейли, катавшийся на велосипеде по полю для софтбола. За спиной у него был рюкзак, из которого торчала ручка теннисной ракетки. — Норкросс! Пак! Видали птиц?
— Это не птицы, а мотыльки! — ответил Джаред. — С уздечкой. Или френулами.
— Чо?
— Забей. Ты, что делаешь, сегодня же в школу.
— Нужно было помочь мамке мусор вынести.
— Много, наверное, выносить пришлось, — заметила Мэри. — Уже третий сет идет.
Кент ухмыльнулся в ответ, но, заметив на корте Эрика и Курта, бросил велосипед в траву.
— Присядь-ка, Курт, папка всё сделает. Ты не отобьешь подачу Эрика, даже, если от этого будет зависеть вся твоя никчёмная жизнь.
Курт уступил место Кенту, похожему на сытого мажора, которому нет нужды каждый день потеть в офисе или оправдываться за опоздание. Эрик подал, но, к огромному удовольствию Джареда, первый же, ответный удар Кента отправил мяч ему за спину.
— Ацтеки верили, что черные мотыльки приносят несчастье, — сказала Мэри. Следить за происходящим на корте ей стало неинтересно. — До сих пор, некоторые шахтеры считают, что белый мотылек в доме — символ смерти.
— Ты, прям мот-и-матик, Мэри.
Та в ответ изобразила «грустный» тромбон[34].
— Ты никогда не была шахтером. Ты просто придумала эту страшилку. Получилось неплохо.
— Нет, ничего я не придумывала! Я в книге прочитала!
Она ткнула его кулаком в плечо. Было больно, но Джаред не подал виду.
— Эти мотыльки коричневые, — сказал он. — Что означают коричневые мотыльки?
— Это занятно, — ответила Мэри. — Индейцы из племени черноногих верят, что они приносят сон и покой.
Джаред одевался, сидя на краю лавки. Младшие постарались сбежать из душевой пораньше, дабы не быть отхлёстанными полотенцами, чем Эрик с дружками был знаменит. Хотя стоило бы добавить: печально знаменит. «Ты говоришь «frenulum», я говорю «френула», — думал про себя Джаред, натягивая кроссовки. — Давай называть всё, как есть».[35]
В душевой Эрик, Курт и Кент брызгались, кричали и сыпали всевозможными остротами: пошёл на хуй, ебал твою мамку, я твою уже выебал, пидор, лизни мне яйца, твоя сестра — шлюха, она уродина и т. д. Жутко унылое зрелище, а до окончания школы ещё очень далеко.
Вода стихла. В раздевалку, шлепая босыми мокрыми ногами, вышел Эрик и остальные. Они считали это место своей частной собственностью, входить куда можно было только старшим. Это означало, что, кроме Джареда, некому будет любоваться сомнительным зрелищем их голых задниц. Да и пёс с ними. Он понюхал тренировочные носки, сморщился, убрал их в сумку и застегнул замок.
— Видел старую Эсси по пути сюда, — сказал Кент.
— Бездомную? С тележкой? — отозвался Курт.
— Ага, чуть не врезался в неё и не улетел в кучу дерьма, в которой она живет.
— Кто-то должен с ней разобраться.
— Видать, упоролась дешевым пойлом прошлой ночью, — продолжал Кент. — Наглухо. К тому же, вляпалась во что-то. У неё всё лицо было покрыто какой-то паутиной. Оно даже шевелилось. Ну, я ей и говорю: «Чо такое, Эсси? Чо случилось, старая ты, беззубая пизда?» И знаете, что? А нихуя. Вообще, никакой реакции.
Курт сказал:
— Должна же быть какая-нибудь хреновина, которая усыпляет девок, чтобы их потом спокойно трахнуть, а не плясать сначала с бубном.
— Есть такая, — ответил Эрик. — Называется «рогипнол»[36].
Когда они дружно заржали, Джаред подумал, что, именно этот человек сегодня поведет Мэри на «Arcade Fire».
— К тому же, — не утихал Кент, — у неё там полно всякого барахла, в этой норе, включая поломанный манекен из магазина. Я бы выебал кого угодно, братан, но драть бомжару, вся рожа которой покрыта паутиной — нет уж, нет уж. Без меня.
— Я в отчаянии. Трахнул бы даже зомбаря из «Ходячих мертвецов», — в голосе Курта слышались жалостливые нотки.
— Так, ты уже, — сказал ему Эрик. — Помнишь Гарриет Дэвенпорт?
Снова раздался громогласный хохот. «Зачем я это всё слушаю?» — спрашивал себя Джаред. Ответ пришел сам собой: Мэри идёт с ним на концерт, даже, не представляя, что это за животное. Даже если Джаред ей всё расскажет, она всё равно не поверит, учитывая произошедшее на трибуне.
— Её бы ты драть не стал, — сказал Кент. — Надо будет сходить туда после школы. Посмотреть, как она.
— Нахер после школы, — сказал Эрик. — Пойдем после шестого урока.
Послышались хлопки в ладони, символизируя достигнутую договоренность. Джаред взял сумку и вышел.
Он не думал об этом разговоре, пока за обедом к нему не подсел Фрэнки Джонсон и не рассказал о сонной болезни, свирепствовавшей в Австралии, на Гавайях, в Вашингтоне, Ричмонде и даже в Мартинсбурге, который был, не так уж и далеко. Джаред задумался над словами Кента — о паутине на лице — и решил, что это другое. Не здесь. В Дулинге, по определению, не могло произойти ничего интересного.
— Болезнь назвали «авророй», — сказал Фрэнки. — О, это что, куриный салат? Вкусный? Давай, меняться?
Глава 5
Камера № 12 представляла собой пустой бетонный короб, в котором была только койка, стальной унитаз и глазок камеры под потолком. Ни окрашенных стен, куда можно было бы приклеить картинки, ни стола. На пластиковом стуле расселась Коутс, в то время как Клинт обследовал лежавшую в койке Китти Макдэвид.
— Ну?
— Жива и здорова, — Клинт выпрямился, стянул хирургические перчатки и убрал их в сумку. Из кармана халата он достал блокнот и ручку и принялся что-то записывать.
— Понятия не имею, что это за дрянь. Липкая, как варенье, твердая, но достаточно прозрачная, чтобы через неё можно было дышать. Пахнет, как земля. И на ощупь похожа на воск. Кажется, это какой-то вид грибка, но по структуре отличается от всех, виданных мною ранее, — сама необходимость обсуждать эту ситуацию вызывала у Клинта ощущение, что он взбирается по холму из монет. — Нужен биолог, чтобы взять образец и сделать анализы.
— Мне сказали, удалять эту штуку нельзя.
Клинт щелкнул ручкой и убрал блокнот обратно в карман.
— Ну, я и не биолог. А, раз уж, видимого вреда эта хрень ей не несет…
Глядя на прилипшие к лицу Китти наросты, Клинт подумал о развевающихся на ветру простынях. Он знал, что её глаза закрыты и зрачки двигаются под веками, как во время фазы быстрого сна. Сама мысль о том, что, находясь под покровом этой паутины, она спала, тревожила Клинта, хоть он и не мог объяснить, почему.
С её пальцев на живот свисали клочки белесой паутины, развеваясь, будто на ветру и сплетаясь друг с другом. Глядя на это, Клинт предположил, что, вскоре, она вся окажется в коконе.
— Похоже на волшебный носовой платок.
— Волшебный носовой платок?
— Паутина, которую плетут травяные пауки. Её можно увидеть утром, когда ещё лежит роса.
— А. Точно. Иногда вижу такое на заднем дворе.
Какое-то время они молча смотрели на трепыхающиеся белесые завитки. Под покровом паутины Китти судорожно вращала глазами. Куда же она отправилась? Как-то Китти сказала ему, что ожидание дозы всегда нравилось ей больше, это как сладкое предвкушение. Снится ли ей, что она режет себя? Снится ли ей Лоуэлл Гринер, обещавший убить её, если она хоть словом обмолвится о его делишках? Или её мозг отключился, пораженный вирусом (если это вирус)? А вращение её глаз — последствия разрыва нейронных связей?