Тела его матери и крысы облепила стая мотыльков.
— Не останавливайся, дитя, — сказала мать. — Нужно трудиться.
Лис дернулся и проснулся. Плечо пронзила острая боль, будто он наткнулся на что-то острое — гвоздь, кусок стекла или щепку. Стоял ранний вечер.
Неподалеку раздался грохот. Скрипел металл, трещали доски, свистела струя пара, горел огонь. Лис выбежал из руин хижины и огляделся. По ту сторону дороги росли большие деревья, что обещало большую безопасность.
У обочины дороги в дерево врезалась машина. Горящая женщина вытаскивала с водительского места мужчину. Мужчина кричал. Звук, который издавала женщина, был похож на собачий лай. Лис понимал, что он значил: «Я тебя убью! Я тебя убью! Убью! Убью!» Вокруг неё метались ошметки горящей паутины.
Нужно было решаться. Среди прочих строжайших правил лиса значилось: «никогда, ни при каких обстоятельствах, не перебегать дорогу днем». Днем на дороге много машин, а машины нельзя напугать или предупредить. А при приближении, они издавали звук, который, если прислушаться (а лис, всегда, внимательно слушал), был похож на слова, на выкрики: «Я хочу тебя убить! Я хочу тебя убить!» Многие звери не внимали этим словам и превращались в куски перемолотой плоти, которая становилась отличным кормом для лиса.
С другой стороны, лису нужно было убежать от опасности. Приходилось выбирать между машиной, которая хотела его убить и горящей женщиной, которая собиралась его убить.
Лис побежал. Пробегая мимо женщины, его обдало жаром пламени, на шерсть и в рану на спине попало несколько угольков. Женщина принялась бить головой мужчины об асфальт, её рёв становился всё громче, но пошел на убыль, когда лис скрылся в овраге на другой стороне дороги.
Оказавшись в лесу, он замедлил шаг. Рана на спине, при каждом шаге, отдавалась болью в правой лапе. Опустилась ночь. Под мягкими лапами лиса хрустела прошлогодняя листва. Он остановился попить у ручья. Вода пахла нефтью, но он очень хотел пить, поэтому, выбирать не приходилось. На пень у ручья приземлился ястреб. В клюве он держал кусок белки.
— Дай мне чуть-чуть? — попросил лис. — Я стану твоим другом.
— У лис нет друзей.
Это было правдой, хоть, лису и трудно было это признать.
— Кто это тебе сказал?
— У тебя кровь идёт, — вместо ответа сказал ястреб.
Лис не обратил внимания на пренебрежительный тон птицы.
Он решил, что будет разумно, сменить тему разговора.
— Что происходит? Что-то изменилось. Что случилось с миром?
— Выросло дерево. Новое. Материнское Древо. Оно появилось на рассвете. Очень красивое. Очень высокое. Я попытался залететь на его вершину, но, хоть, и смог её разглядеть, сил моих, чтобы добраться до неё не хватило, — ястреб оторвал от белки кусок плоти и проглотил.
Он склонил голову набок. Секунду спустя, лис почувствовал запах дыма. Сезон выдался сухим. Если горящая женщина перешла через дорогу, пары шагов в кусты было достаточно, чтобы запалить весь лес.
Нужно было продолжать путь. Лис устал, у него всё болело, но ум оставался остёр.
— Ты ещё найдешь себе пропитание, — заявил ястреб и взмыл в небо, держа в когтях остатки белки.
Как обычно, обсуждение в «книжном клубе по четвергам» сильно отклонилось от заявленной, изначально, темы обсуждения книги. В этот раз ею был роман Йена Макьюэна[73] «Искупление». В нем рассказывалось об отношениях одной пары, которая вынуждена была расстаться из-за ложных показаний девушки по имени Брайони.
Глава клуба, семидесятидевятилетняя Дороти Харпер сказала, что ей трудно понять мотивы поведения Брайони.
— Эта маленькая дрянь разрушила людям жизнь. Кому какое дело, что она раскаивается?
— Говорят, мозг развивается до самой старости, — заметила Гейл Коллинз. — Когда Брайони соврала, ей было лет 12–13. Её трудно винить, — Гейл, сидела на барном стуле за кухонным столом и обеими руками сжимала бокал с белым вином.
Бланш Макинтайр, доверенный помощник директора Коутс познакомилась с Гейл на курсах секретарей 30 лет назад. Четвертым членом «клуба по четвергам» была Маргарет О'Доннелл, которая была сестрой Гейл и, насколько знала, Бланш, являлась единственной среди них, кто держал портфель акций.
— Кто это говорит? — спросила Дороти. — Про мозг?
— Учёные.
— Фи-фи, — Дороти взмахнула руками, будто отгоняла неприятный запах. Насколько знала Бланш, Дороти была единственной женщиной, которая до сих пор говорила «фи-фи».
— Это правда, — Бланш слышала, как доктор Норкросс в тюрьме говорил практически то же самое, что мозг человека заканчивает своё развитие уже после двадцати лет. Удивляло ли это? Когда имеешь дело с подростками, или помнишь себя в этом возрасте — совсем нет. Подростки, вообще, не понимают, что творят, особенно, мальчики. Что уж говорить о девочках.
Дороти сидела в кресле у окна. Они находились в её доме, двухэтажном особняке на Мэллой стрит с серыми коврами и светлыми обоями. Из окон открывался красивый вид на лес. Единственным свидетельством творящегося в мире бардака был столб дыма на горизонте. Он поднимался далеко на западе, со стороны Лысой горы и шоссе-17.
— Это просто жестоко и мне не важно, какого размера у неё был мозг.
Бланш и Маргарет сидели на диване. На столике перед диваном стояла початая бутылка «Шабле» и закупоренная бутылка «Пино». Там же находилось блюдо с приготовленным Дороти печеньем и три пузырька с таблетками, которые принесла Маргарет.
— Мне книга понравилась, — сказала Маргарет. — Очень впечатлило детальное описание работы медсестер во время войны. И про бои во Франции, про путь к берегу. Настоящее приключение! Эпическое приключение! И романтика! С пикантными подробностями, — она тряхнула головой и рассмеялась.
Бланш повернулась и раздраженно посмотрела на неё, несмотря на согласие в оценке «Искушения». Маргарет долгое время работала на железной дороге, пока управление не выдало ей пухлую пачку наличности и не отправило на досрочную пенсию. Некоторым людям просто несказанно везёт. Для женщины за семьдесят, у Маргарет О'Доннелл был отвратительный вкус, к тому же, она была зациклена на коллекционировании керамических статуэток зверей, коими были уставлены все полки в её доме. В прошлый раз, она выбрала повесть Хемингуэя о человеке, который просто не хотел отпускать рыбу. Книга взбесила Бланш, потому что, будем говорить откровенно, это, ведь, всего лишь, рыба! Маргарет же, считала эту историю очень романтичной. Как женщина могла додуматься вложить свою денежную компенсацию в пакет акций? Загадка из загадок.
Бланш сказала:
— Перестань, Мидж. Мы же взрослые люди. Давай, не будем зацикливаться на теме секса.
— Нет, дело не в этом. Книга великолепна. Нам с ней, откровенно, повезло, — Маргарет потерла лоб и посмотрела на Бланш из-под толстых линз очков. — Разве это не ужасно, когда последняя прочитанная тобой перед смертью книга — отвратительна?
— Наверное, — отозвалась Бланш. — Но кто сказал, что люди от этой штуки умирают?
Эта встреча была назначена задолго до «авроры» — они никогда не пропускали первый четверг месяца. Весь день они переписывались, словно подростки, о том, о сём, рассуждая, стоит ли отменить встречу из-за ситуации вокруг. Впрочем, никто этого не пожелал. Первый четверг месяца — это первый четверг месяца. Дороти написала, что, если эта ночь станет для неё последней, она хотела бы провести день среди друзей. Гейл и Маргарет с ней согласились, и Бланш, тоже, пришлось, хоть её и терзало чувство вины за то, что оставила директора Коутс. С другой стороны, она имела законное право идти, куда хочет во время неоплачиваемого перерыва. К тому же, Бланш хотелось обсудить книгу. Как и Дороти, её ужасало то зло, которое сотворила Брайони и то, кем она стала, когда выросла.
Когда они пришли и расселись в гостиной Дороти, Маргарет извлекла на свет три пузырька лоразепама. Таблетки были уже старыми. Когда умер муж Маргарет, ей их дал врач, сказав, что они помогут уснуть. Она не приняла ни одной. Конечно, ей было жаль мужа, но нервы у неё были крепкими, к тому же, теперь она могла не переживать за него, когда он расчищал дорогу в метель или карабкался по приставной лестнице, чтобы срезать нависшие над проводами ЛЭП ветки деревьев. Но она, всё равно, выписала таблетки, потому что медстраховка полностью покрывала их стоимость. «В хозяйстве всё сгодится» — было её девизом. Видимо, время пришло.
— Я решила, что, в случае чего, лучше принять их вместе, — сказала Маргарет. — Не так страшно.
Остальные молча с ней согласились. Дороти Харпер тоже была вдовой. Муж Гейл находился в хосписе и не всегда узнавал даже собственных детей. И, раз уж речь зашла о детях, их отпрыски уже давно были взрослыми людьми и жили далеко от Аппалачей, и воссоединение с ними было вряд ли осуществимо. Бланш — единственная работающая среди них женщина — никогда не была замужем и не имела детей, что, учитывая обстоятельства, было к лучшему.
Заданный Бланш вопрос оборвал смех.
— Может, мы очнемся, как бабочки, — сказала Гейл. — Коконы, что я видела по телевизору, похожи на те, которые плетут гусеницы.
— Такие же делают пауки, когда ловят мух. Мне эти коконы больше напоминают куколок, — сказала Маргарет.
— Я ни на что не рассчитываю, — сказала Бланш. Её бокал, буквально недавно наполненный, очень быстро опустел.
— Я рассчитываю увидеть ангела, — сказала Дороти.
Остальные посмотрели на неё. Она не шутила. Её рот и морщинистый подбородок сжались в маленький кулачок.
— Я прожила праведную жизнь, — добавила она. — Была доброй. Порядочной женой. Заботливой матерью. Хорошим другом. Выйдя на пенсию, занималась благотворительностью. Зачем я, по-вашему, каждый понедельник езжу в Каулин на встречи комитета?
— Мы знаем, — сказала Маргарет и протянула руку Дороти — женщине, которая была олицетворением доброты и порядочности. Гейл и Бланш повторили её жест.