— Все главные новости приходят утром. Вон, она рассказала, — Ангелочек указала на Мойру Данбартон, старую зэчку, сидевшую здесь пожизненно и имевшую хорошие отношения с охраной. Мойра, в это время, спокойно и, даже, увлеченно, выкладывала с тележки на полку свежие журналы. Её седые волосы возвышались над головой, подобно киношной короне. Её ноги были облачены в теплые чулки бежевого цвета.
— Мойра! — тихо позвала ей Джанет. Кричать в комнате отдыха строжайше запрещалось, за исключением тех дней, когда приезжали дети и устраивались ежемесячные вечеринки. — Иди сюда, подруга!
Мойра медленно подкатила к ним свою тележку.
— Есть «Seventeen»[6], - сказала она. — Интересует?
— Мне он и в семнадцать не был интересен, — ответила Джанет. — Что там с Китти?
— Орала всю ночь, — ответила Мойра. — Странно, что вы не слышали. Её вытащили из камеры, что-то вкололи и сунули в блок «А». Сейчас спит.
— Орала что-то конкретное? Или просто орала?
— Кричала, что идет Черная Королева, — сказала Мойра. — Что будет здесь уже сегодня.
— К нам едет Арета[7]? — спросила Ангелочек. — Потому что других черных королев я не знаю.
Мойра пропустила это замечание мимо ушей. Вместо этого она принялась разглядывать одетую в синее платье блондинку с обложки журнала.
— Точно, никому не нужен «Seventeen»? Тут есть неплохие вечерние платья.
— Я такое платье не надену, пока меня не подведут под венец, — сказала Ангелочек и рассмеялась.
— Сам Норкросс уже был у Китти? — спросила Джанет.
— Пока нет, — ответила Мойра. — У меня когда-то было вечернее платье. Очень милое, синего цвета, мягкое. Муж прожег его утюгом. Случайно вышло. Он хотел помочь. Никто никогда не учил его, как пользоваться утюгом. Теперь, наверное, и не научит.
Ей никто не ответил. Все прекрасно знали, что Мойра Данбартон сделала с мужем и двумя детьми. Это было тридцать лет назад, но некоторые преступления не забываются никогда.
Три или четыре года назад — а, может, пять или шесть лет — воспоминания уже давно потускнели, а детали стерлись — мужчина на парковке у Кей Марта, что в Северной Каролине, сказал Тиффани Джонс, что она направляется в ловушку. Все эти годы, этот момент хранился в её памяти. В мусорке у грузового подъезда Кей Марта орали и дрались чайки. Лобовое стекло джипа, в котором она сидела, пересекала трещина, а сама машина принадлежала парню, который предупредил её об опасности. Этот парень работал охранником в магазине. И она только что сделала ему минет.
А всё потому, что она пыталась спереть дезодорант, а он её поймал. Предложение «услуга за услугу» пришло само собой — она ему отсосет, он её отпустит. Парень оказался крупной сволочью. Буквально. Добраться до его хера оказалось тем ещё дельцем, учитывая огромное брюхо, бедра и руль. Однако Тиффани совершала и не такое, так что, его просьба не была чем-то выдающимся.
— Влезла в неприятности, а? — на его потном лице появилось некое подобие сочувственной улыбки. Он изо всех сил пытался натянуть обратно красные штаны, наверное, единственные в этом мире, куда он смог влезть. — Когда оказываешься в ситуации, вроде нашей с тобой, обычно, понимаешь, что направляешься прямиком в неприятности.
До этого момента, Тиффани считала, что подобные подонки — вроде её двоюродного брата Трумэна — должны жить в режиме отрицания самих себя. А, если не так, то как? Как унижать других людей, причинять им боль, если полностью осознаешь свои действия? Выходит, что можно, раз уж так живут существа, вроде этого свиноподобного охранника. Осознание столь простого объяснения всей её паршивой жизни шокировало Тиффани. Она не была, даже, уверена, что будет способна его принять.
Возле фонаря над стойкой летало три или четыре мотылька. Лампа перегорела, но, даже в горящей, смысла в ней не было — утренний свет прекрасно освещал трейлер. Мотыльки трепетали над ними, отбрасывая маленькие тени. Как они сюда залетели? И, кстати, как она тут оказалась? В кои-то веки, спустя несколько суровых лет, Тиффани, наконец, решила наладить свою жизнь. В 2006 она работала официанткой в бистро и получала неплохие чаевые. У неё была уютная двухкомнатная квартирка в Шарлоттсвиле, где на балконе она выращивала папоротники. Иногда, по выходным, она арендовала гнедую кобылу по кличке Молин, у которой была неплохая форма и легкий шаг, и отправлялась на ней в Шенандоа[8]. И, вот, она сидит в трейлере каком-то Зажопинске, в Аппалачах и не направляется ни в какую ловушку. Она в неё уже попала. Впрочем, слово «ловушка» могло показаться преувеличением. Эта ситуация не лупит её, как обычно лупят неприятности, хотя, это, наверное, ещё хуже. Ты уже настолько глубоко погрузился в неё, что отрезаны все пути назад, ты, даже, не можешь…
Тиффани почувствовала удар и очутилась на полу. Бедро пульсировало от боли в том месте, где она ударилась о стойку.
Над ней возвышался Трумэн, в углу его рта торчала сигарета.
— Земля — упоротой шлюхе! — на нем были ковбойские сапоги и шорты, и больше ничего. Всё его тело казалось таким же твёрдым, как и обтянутые кожей рёбра.
— Земля — упоротой шлюхе! — повторил он и хлопнул в ладоши перед её лицом, будто она была провинившимся псом. — Оглохла? В дверь стучат!
Та часть Тиффани, что ещё была жива и иногда хотела причесаться или позвонить той женщине, Элейн, из службы планирования семьи, которая подбивала её подписаться на принудительную детоксикацию, считала, что Тру был, в равной степени, и конченным мудаком и научным феноменом. Тру был просто образцовым мудаком. Иногда Тиффани спрашивала себя: «Есть ли на свете больший мудак, чем Трумэн?» Поспорить с ним за это звание могли только двое, Дональд Трамп и каннибалы, да и те находились уж очень далеко. Список злодеяний Трумэна был огромным. Ещё будучи ребенком, он совал палец себе в задницу, а потом тыкал им в нос малышам. Позже он украл у матери драгоценности и антиквариат и заложил их. Подсадил Тиффани на мет, прямо в той самой уютной квартирке в Шарлоттсвиле. Его любимой шуткой было затушить сигарету о плечо, пока человек спал. Трумэн был насильником, но на это у него уже не было времени. Некоторым козлам просто очень везет. Его лицо заросло рыжевато-желтой бородой, а в выражении глаз и движении челюстей виднелся тот самый непримиримый беспокойный ребенок.
— На связь, блядина!
— Чего? — выдавила из себя Тиффани.
— Я сказал, дверь открой! Господи боже! — Трумэн замахнулся и она прикрыла голову руками. Из глаз потекли слёзы.
— Пошёл на хуй, — нерешительно бросила она. Оставалось надеяться, что доктор Фликингер их не слышал. Он был в ванной. Доктор ей нравился. Он всегда обращался к ней «мадам» и подмигивал, намекая, что не шутил.
— Беззубая глухая упоротая блядина, — сказал он так, будто ему самому не нужны были услуги дантиста.
Из спальни вышел дружок Трумэна, уселся на складной столик и сказал:
— Блядине звонят из дома, — он хохотнул собственной шутке и взмахнул локтем. Тиффани не помнила, как его звали, но была уверена, что его мать гордилась бы своим сыном, который набил у себя на кадыке изображение мистера Хэнки из «Саут Парка»[9].
В дверь постучали. На этот раз Тиффани расслышала его, уверенный двойной стук.
— Забудь! Не переживай, Тиф. Сиди, как и сидела, на жопе ровно, — выкрикнул Трумэн, открывая дверь.
За ней стояла женщина, одетая в клетчатую рубашку Трумэна, из-под которой выглядывали стройные загорелые ноги.
— Чё такое? — спросил Трумэн. — Чё надо?
Та ответила слабым голосом:
— Здравствуй, человек.
Не вставая со стола, приятель Трумэна спросил:
— Ты косметикой торгуешь, или что?
— Слушай, милочка, — обратился к ней Трумэн. — Ты, конечно, можешь войти, но, сначала, верни рубашку.
Дружок Трумэна рассмеялся.
— Шикарно! Тру, у тебя сегодня днюха, что ли?
Из ванной до Тиффани донесся звук спускаемой в унитазе воды. Доктор Фликингер закончил со своими делами.
Женщина за дверью выбросила вперед руку и ухватила Трумэна за шею. Он коротко вскрикнул, сигарета выпала изо рта. Он ухватил её за запястья. Тиффани заметила, как побелела её рука, но объятий женщина не разомкнула.
На скулах Трумэна проступили красные пятна. В тех местах, где его ногти впились в запястье женщины, проступила кровь, но та не отпускала захват. Его крик перерос в свист. Свободной рукой Трумэн нащупал на поясе охотничий нож и вытащил его.
Женщина вошла в трейлер, и второй рукой перехватила руку Трумэна с ножом. Она толкнула его на стену трейлера. Всё произошло так быстро, что Тиффани не смогла разглядеть лица незнакомки, она видела только её длинные волосы до плеч, такого черного цвета, что они, казалось, имели зеленоватый оттенок.
— Э, э, э! — закричал приятель Трумэна, поднимаясь и доставая из-под стопки бумаг пистолет.
Красные точки на щеках Трумэна стали фиолетовыми пятнами. Он издал звук, похожий на шелест кроссовок по деревянному настилу, его лицо исказилось в грустной клоунской улыбке, а глаза вращались в разные стороны. Тиффани видела, как его сердце бешено колотилось под ребрами. Сила женщины казалась непреодолимой.
— Э! — снова позвал друг Трумэна, когда женщина ударила того головой о стену. Нос Тру сухо хрустнул.
На потолок брызнула кровь, несколько капель попали на плафон лампы. Мотыльки, словно взбесились, они изо всех сил колотили в стекло, звуча, при этом, будто кубики льда в стакане.
Перед тем, как закрыть глаза, Тиффани увидела, как женщина швырнула Трумэна к столу. Дружок Трумэна уже стоял на ногах, направив на неё пистолет. По всему трейлеру разнесся звук удара каменного шара для боулинга. На лбу Трумэна появилась неровная рана. Один его глаз оказался накрыт старым носовым платком, который зацепился за бровь. Кровь залила рот Трумэна, стекая с подбородка на пол. Тиффани подумала о губках на автомойках, которыми мыли лобовое стекло.