Ри сказала: «Наверное, он, именно, этого и хотел».
— Это он и получил. От меня. Он не кричал, лишь, издал протяжный выдох и сказал: «Посмотри, что ты сделала» — и, истекая кровью, упал с кресла. Он не предпринял ничего, чтобы спастись. Он сказал: «Отлично. Смотри, как я умираю».
Ри спросила: «И ты смотрела?».
— Нет! Нет! Я убежала в угол комнаты. Сколько я так просидела — я не знаю. В полиции мне сказали, что от 12 до 14 часов. Я видела, как менялись тени. Дамиан валялся возле кресла и говорил, говорил, говорил. Что я, теперь, счастлива. Что так всё было задумано с самого начала. Что именно я взрыхлила землю в парке, чтобы он споткнулся и повредил колено. Отлично сработано, Дженни. Вдруг, он прекратил говорить. Но я вижу его, вижу, до сих пор, даже сейчас. Мне снится, как я прошу, умоляю Дамиана о прощении. В этих снах, он, просто, сидит в кресле, весь синий. «Сон опоздавшего» — сказал об этом доктор Норкросс. Слишком поздно просить прощения. 1:0 в пользу дока, да, Ри? Мертвецы не принимают извинений. Ни разу, за всю мировую историю.
«Это точно» — сказала Ри.
— Но, погоди, Ри. Я бы всё отдала, чтобы изменить этот момент, потому что ты не заслужила такой смерти. Ты никого никогда не убивала. На твоём месте должна была быть я. И только я.
На это Ри ничего ей не ответила.
Глава 19
Клинт нашел номер Хикса в городской телефонной книге и позвонил ему со стационарного аппарата. Голос исполняющего обязанности директора звучал слишком расслабленным. Наверное, «валиумом» закинулся.
— Большинство женщин ведет себя отрешенно. Вы бы назвали это «принятием реальности», док.
— Принять реальность не означает — сдаться, — заметил Клинт.
— Называйте, как хотите, но после вашего ухода, уснула почти половина, — с удовлетворением произнес Хикс, намекая на то, что соотношение между охранниками и заключенными, снова стало терпимым. Они, всё ещё, смогут держать ситуацию под контролем, даже, когда уснут женщины-офицеры.
Вот, так, значит, рассуждают о человеческой жизни люди, наделенные властью? Клинт никогда не хотел никем руководить. В детстве ему, чаще всего, приходилось выживать под гнётом домашних тиранов. Он и профессию выбрал, исходя из своего жизненного опыта. Чтобы помогать беспомощным, таким, каким был он сам, таким, как Маркус, Джейсон или Шеннон. Или, как его собственная мать, давно ставшая поблекшим воспоминанием.
Джаред сжал его плечо. Он стоял рядом и слушал.
— На всякий случай, бумажной работы — тьма, — продолжал Хикс. — Руководству штата не нравится, когда охрана стреляет по заключенным, — Ри Демпстер остывала на складе, а Хикс уже думал о рапортах. Клинт подумал о том, что нужно бы бросить трубку, прежде чем он вслух охарактеризует Хикса, как мужчину, вступающего в регулярную половую связь с собственной матерью.
Но он сказал лишь, что скоро приедет. Джаред предложил сделать бутербродов с болонской колбасой.
— Ты, наверное, есть хочешь.
— Спасибо, — ответил Клинт. — Было бы в самый раз.
Он разорвал упаковку колбасы и в нос ударил сочный запах. Чуть слёзы не потекли. Или они уже потекли?
— Вот бы и мне такого, — повторил он слова Шеннон, когда та увидела фотографию малолетнего Джареда. И, кажется, у неё такой появился.
Лила сказала, что девочку зовут Шейла. Шейла Норкросс.
То, что Шеннон дала дочери фамилию Клинта, было, наверное, самым приятным в его жизни. Это создало неприятности, но всё же. Это означало, что Шеннон любила его. И он её любил. По-своему. Между ними было нечто, чего остальным никогда не понять.
Он снова вспомнил тот Новый год. Глядя на него влажными глазами, Шен сказала, что у неё всё хорошо. Грохотала музыка. Отовсюду пахло пивом и сигаретами. Он склонился над её ухом, чтобы она могла лучше слышать…
Клинт пару раз откусил от бутерброда. Несмотря на чудный запах, его желудок наотрез отказался принимать пищу. Он извинился перед сыном:
— Не лезет.
— Ага, — согласился Джаред и посмотрел на собственный бутерброд. — У меня тоже аппетита нет.
Шурша открылась стеклянная дверь и вошла Лила с белым свертком на руках.
Убив мать, Дон Питерс боролся с нежеланием закончить начатое.
Первый шаг был очевиден: прибраться. Сделать это оказалось непросто, потому как Дон решил убить мать из дробовика Ремингтона, приставив ствол к опутанной паутиной голове и нажав на спусковой крючок. Работа получилась с апломбом (или для этого должно быть какое-то другое слово?), но, в итоге, получился жуткий бардак. У Дона, всегда, лучше всего получалось создавать беспорядок, нежели наоборот. Мать именно так и говорила.
Ну и бардак же он создал! Кровь, мозги, куски белой паутины отлетели в стену, создав рисунок в виде жуткого мегафона.
Вместо того чтобы прибираться, Дон уселся в кресло и задумался над тем, зачем он всё это сделал. Разве, мать была виновата в том, что Джанет Сорли, сначала вертела перед ним хвостом, а затем всем разболтала, что подрочила ему? Или, в том, что Дженис Коутс выкинула его с работы? Виновата была она в том, что этот мелкий гнусный мозгоправ Норкросс устроил ему подставу? Нет, мать не имела ко всему этому никакого отношения, пока Дон не приехал домой и не увидел её спящей и обернутой в кокон. Он вернулся к машине, достал дробовик и разнес ей голову.
Конечно, он устал. Конечно, он был расстроен. Однако Дон был вынужден согласиться с тем, что каким бы уставшим и расстроенным ты ни был, нельзя, придя домой, расстреливать собственную мать из дробовика. Это уже чересчур.
Дон сидел, пил пиво и плакал. Ему не хотелось ни кончать с собой, ни садиться в тюрьму.
Сидя на материнском диване и успокоившись пивом, он пришел к выводу, что в нынешних обстоятельствах, спрятать тело и прибраться не составит труда. Власти и без того будут слишком заняты. Спасибо «авроре», устроить такую вещь, как поджог, не представляло никакой проблемы. Вряд ли кто-то станет заниматься криминалистическим анализом места происшествия. К тому же, всей этой возней с микроскопами, обычно, занимаются бабы. По крайней мере, в телевизоре.
Он взял с камина пачку газет и поджег их. Когда бумага занялась пламенем, он взял жидкость для розжига и залил ею пол и мебель, всё, что хорошо горело.
Уже отъезжая от горящего дома, Дон вспомнил, что нужно сделать кое-что ещё. Это было гораздо сложнее, чем поджог, но не менее важно: ради самого себя, ему нужно перестать быть слабым.
Если признать, что отношения Дона с женщинами складывались, временами, тяжело, значит, нужно было признать, что его отношения с матерью стали причиной того, что он свернул на кривую дорожку. Даже Норкросс бы, наверное, с этим согласился. Она одна вырастила его и он всегда думал, что она делала для него самое лучшее. Но, в итоге, она лишь подготовила его к общению с такими дамочками, как Джанет Сорли, Ангелочек Фитцрой и Дженис Коутс. Мать Дона научила его готовить сырные сэндвичи и печь клубничный пирог в форме тарелки НЛО. Она поила его имбирным элем и заботилась, когда он болел. Когда ему было 10 лет, она сделала ему из картона костюм черного рыцаря и ему завидовал весь класс, нет, вся школа!
Всё это было мило, но, наверное, его мать была слишком заботлива. Не его ли собственный соглашательский характер привел к этому? К примеру, когда Сорли охомутала его. Он, ведь, понимал, что это неправильно, но, всё равно, поддался её чарам. Он был слаб. Когда дело касалось женщин, все мужчины становились слабы. А некоторые были… были…
Слишком великодушны!
Да!
Великодушие являлось бомбой с часовым механизмом, которую подложила ему мать и которая рванула прямо перед её лицом. В этом была своеобразная справедливость (жестокая справедливость, без сомнений) и хоть Дон признавал это, согласиться с этим фактом он не мог. Смерть — слишком жестокое наказание за великодушие. Настоящие преступники похожи на Дженис Коутс. Для неё смерть не станет слишком жестокой карой. Вместо таблеток, нужно было её просто придушить. Или перерезать ей горло и смотреть, как она будет истекать кровью.
— Я люблю тебя, мама, — сказал он в тишине кабины пикапа. Как будто, он проверял, как отзовутся в нём эти слова. Дон повторил их ещё пару раз. Затем, добавил: — Я прощаю тебя, мама.
Дон Питерс, внезапно, осознал, что ему не хотелось говорить с самим собой. Как будто… он был неправ.
«Ты уверен, что это так, Донни? — спрашивала мать, когда он был маленький, и когда она думала, что он обманывает. — Разве это по-божески, если ты возьмешь из чашки одну печеньку?».
— Да, — ответил он. — По-божески. — Но это было не так. Он предполагал, что и она об этом знала, но позволяла событиям идти своим чередом. Как там было в Библии? Посеешь ветер, пожнешь бурю.
Из-за того, что парковка перед «Скрипучим колесом» была забита, Дон припарковался дальше по улице.
По пути к бару, он встретил нескольких мужчин, стоявших на улице с пивными кружками в руках и обсуждавших пожар в холмах.
— О, вон ещё, — махнул рукой один. — Уже прямо в городе.
«Видимо, он про мамин дом» — подумал Дон. Может, сгорит весь район, и бог знает, сколько спящих женщин. Некоторые из них — хорошие, но большинство — либо шлюхи, либо фригидны. Женщины всегда либо слишком горячи, либо слишком холодны.
В баре он заказал стопку виски и кружку пива, и сел на краю длинной стойки, рядом с полицейским Терри Кумбсом и каким-то чёрным парнем, которого несколько раз видел в «Колесе», но имени его не помнил. В какой-то момент, Дон задумался, знал ли Терри о том, что происходило в тюрьме, о необоснованных обвинениях, увольнении и прочем. Но даже, если Кумбс что-то и знал, он был не в состоянии, или не в не настроении говорить об этом — полицейский клевал носом над почти пустой кружкой пива.
— Не против, если я присяду, парни? — Дон был вынужден кричать, чтобы быть услышанным среди царящего в баре гама.