— А, что же тогда?
Нана сжала дрожащие губы, а затем выпалила:
— Я скучаю по папе! Скучаю по Билли. Он иногда держал меня за руку, когда мы возвращались из школы, это было приятно. Но больше всего, я скучаю по папе! Я хочу, чтобы этот отпуск кончился! Я хочу домой!
Вместо того чтобы прекратиться, подобно весеннему дождю, её слезы превратились в бурю. Элейн попыталась вытереть ей щёки, но Нана отмахнулась от её руки и села на кровати, растрепанные волосы упали ей на лицо. В этот момент Элейн увидела в ней Фрэнка. Его черты проступили так явно, что она испугалась.
— Ты забыла, как он кричал на нас? — спросила Элейн. — А когда он ударил стену? Было ужасно, правда, же?
— Он кричал на тебя! — ответила Нана. — Потому что ты всегда хотела, чтобы он поступал по-другому, делал по-другому, стал другим… не знаю. Но на меня он никогда не кричал!
— Он растянул твою любимую рубашку, — заметила Элейн. Её беспокойство превратилось в некое подобие ужаса. Неужели она решила, что Нана забудет Фрэнка? Выбросит его на свалку воспоминаний, как того своего воображаемого друга, миссис Шалтай-Болтай?
— Потому что он боялся того мужчины на машине! Того, что сбил кошку! Он переживал за меня!
— А помнишь, как он накричал на учителя? Помнишь, как стыдно тебе тогда было?
— Мне плевать, я скучаю по нему!
— Нана, хватит. Ты уже достаточно…
— Я хочу к папе!
— Тебе нужно ложиться спать, чтобы тебе приснился…
— Я хочу к папе!
Элейн вышла из комнаты и тихонько прикрыла дверь. Ей пришлось приложить усилие, чтобы не опуститься до уровня дочери и не хлопнуть дверью изо всех сил! Даже сейчас, стоя в старом сарае мистера Пателя, она и представить не могла, как близка была к тому, чтобы наорать на дочь. Всё дело было в резком тоне, которым говорила Нана, и который был так не похож на её обычный мягкий голос. Сходство с Фрэнком было не только во внешности. Именно таким тоном говорил он, когда считал её требования необоснованными и неразумными. Как будто сам Фрэнк Гири переместился сюда из старого мира и вселился в её ребенка.
На следующей день Нана стала прежней собой, но Элейн никак не могла выкинуть из головы доносившийся из-за двери плач, то, как Нана отмахнулась от её руки, тот жуткий низкий голос, которым она выкрикивала «Я хочу к папе!». Но и это ещё не всё. Она держалась за руку с этим уродцем Билли Бисоном, что жил чуть дальше по улице. Она скучала по своему дружку, который, наверняка радовался хватать её за лобок при игре в доктора. Эту сцену ещё проще представить, когда им будет по шестнадцать, когда они окажутся на заднем сидении отцовской машины. Он будет целовать её, при этом представляя её в образе посудомойки и кухарки в сраном крошечном замке. Забудь о рисунках, Нана, вали на кухню, тебя ждут кастрюли и сковородки. Сделай мне приятно, я в ответ рыгну, отвернусь к стенке и усну.
Элейн включила фонарик и осветила давно обезлюдевшую пристройку. Без топлива жителям Дулинга не нужны были ремни генераторов и свечи зажигания. Но здесь находилось то, что ей нужно. В мастерской отца тоже было много чего, даже запах масла был здесь точно такой же, вызывая воспоминания о девочке с короткими косичками, какой она тогда была. Ностальгии эти воспоминания у неё, конечно, не вызвали. Она возилась с его деталями и инструментами, радовалась, когда он её хвалил, съеживалась, когда ругал за медлительность или, когда она хватала не ту деталь. Она хотела порадовать его. Это ведь папа, большой и сильный, она всегда хотела его радовать.
Этот мир был гораздо лучше того, старого, которым правили мужчины. Никто здесь не кричал ни на неё, ни на Нану. Никто не обращался с ними, как с людьми второго сорта. Это был мир, в котором девочки могли спокойно дойти до дома в одиночку, даже ночью. Это был мир, в котором талант девочки рос вместе с бедрами и грудью. И никто не хватал их за зад. Нана этого не понимала, и она была не одна такая. Если сомневаетесь, сходите на одну из этих идиотских встреч.
«Думаю, это путь назад», — сказала Лила, когда они стояли в зарослях травы и смотрели на странное дерево. И, боже, как же она была права.
Элейн шла по автомастерской, светя фонариком на пол, потому что пол был залит бетоном, а бетон отлично охлаждает. В дальнем углу она нашла то, что искала — три18-литровые канистры с бензином с крепко завинченными крышками. Они были сделаны из металла, никакой маркировки на них не стояло, однако на горлышке одной из них была нарисована красная полоса, тогда как на двух других синяя. Отец помечал канистры с топливом точно так же.
«Мне кажется, это путь назад. Обратно. Если мы захотим».
Кто-то, без сомнений, захочет. Те женщины, которые ходят на встречи никогда не поймут, как здесь хорошо. Как здесь здорово. Как безопасно. Многие настолько привыкли к положению служанок, что с радостью закуют себя обратно в цепи. Парадоксально, но бывшие заключенные, будут в первых рядах рваться обратно в старый мир, за тюремные стены. Многим из них не хватало силы воли или ума осознать, что за заключением каждой из них стоял мужчина. За годы работы волонтером Элейн множество раз видела и слышала подобные истории. «У него доброе сердце». «Он этого не хотел». «Он обещал, что изменится». Блин, она и сама так говорила. Долгими ночами, за много лет до того, как переместиться сюда, она убеждала себя, несмотря на всё пережитое с Фрэнком, что он изменится, будет делать, как она говорит, что начнет контролировать свой гнев. Ничего этого так и не произошло.
Элейн не верила, что Фрэнк изменится. Такова его мужская природа. Но он сумел изменить её. Иногда ей казалось, что Фрэнк сводил её с ума. Для него она была надоедливым колокольчиком, звеневшим по окончании каждого дня. Её пугало несогласие Фрэнка с теми обязанностями, которые она на себя взяла. Неужели он, действительно считал, что её сделают счастливой постоянные напоминания о том, кто оплачивает счета, решает вопросы и держит под контролем свой темперамент? Она была убеждена, что именно так он и думал. Элейн не была слепой, она прекрасно видела, что её муж не был счастлив. Но он совершенно не замечал её.
Ради Наны и остальных она должна действовать. Она поняла это ещё днём, когда в столовой умирала Тиффани Джонс, отдавая последние остатки своей искореженной жизни ради рождения ребенка.
Обязательно найдутся те, кто захочет вернуться. Но их будет немного. Элейн полагала, что женщины не настолько безумны и не являлись мазохистками, но зачем давать им такую возможность? Могла ли она, когда Нана боязливо прижималась к ней во время истерик отца позволить…
Хватит об этом думать, приказала она себе. Сосредоточься на деле.
Красная полоса означала, что внутри керосин. И, видимо он был также бесполезен, как и всё остальное топливо, хранящееся на множестве заправок в городе. Можно сжечь хоть весь спичечный коробок, пытаясь поджечь содержимое красной канистры. Однако синие полосы означали, что в них хранилось топливо со специальными добавками, позволявшими сохранить его свойства на десятилетия.
Древо, которое они нашли, конечно, необычно, но это, всё же дерево, а дерево горит. Конечно, придется иметь дело с тигром, но на этот случай она возьмет с собой оружие. Она его напугает, а если надо, то и пристрелит. Стрелять она умела, благодаря отцу. Часть её считала, что это излишняя мера предосторожности. Лила назвала тигра и лису посланниками и Элейн признавала её правоту. Она считала, что тигр не станет ей мешать, что Древо никто не охраняет.
Если это дверь, она должна оставаться закрытой.
Когда-нибудь Нана всё поймёт и отблагодарит её за содеянное.
Лила, всё же уснула, но проснулась в районе пяти утра, новый день встретил её тонкой полоской рассвета на востоке. Она встала и отправилась на горшок. Рабочая канализация уже появилась в Дулинге, но до Сент Джордж стрит ещё не добралась. «Пару недель» — заверяла Магда Дубчек. Лила решила, было лечь обратно в постель, но подумала, что будет лишь ворочаться и думать о посеревшем лице Тиффани, умиравшей с новорожденным на руках. Единственным воспоминанием о матери у Эндрю Джонса останется самодельный буклет, исписанный от руки.
Она оделась и вышла из дома. Никуда конкретно она не собиралась, но не удивилась, когда оказалась возле развалин муниципалитета — она, ведь провела здесь большую часть взрослой жизни. Для неё это было нечто вроде магнитного полюса, несмотря на то, что здание уже давно не функционировало. На его стенах виднелись следы пожара, вызванного то ли молнией, то ли иными, рукотворными причинами. Помещение участка потемнело от времени, влага и ветер постепенно разрушали его. Пол и стены покрылись плесенью, в углах валялись горы мусора.
Однако Лила удивилась, увидев, что на ступеньках перед зданием кто-то сидел. Эти ступеньки оставались единственным напоминанием того, для чего предназначалось это здание.
Когда она подошла ближе, человек встал.
— Лила? — лицо говорившей распухло от слёз, но голос показался ей очень знакомым. — Лила, это вы?
Новенькие появлялись здесь всё реже, и если это последняя, то оно даже к лучшему. Лила подбежала к ней, обняла и поцеловала в обе щёки.
— Линни! О, боже, как же я рада тебя видеть!
Линни Марс нервно прижалась к ней, затем отстранилась, дабы взглянуть Лиле в лицо. Она смотрела на неё, будто не веря своим глазам. Лила её прекрасно понимала и отнеслась к этому спокойно. Но Линни улыбалась и слёзы на её щеках были слезами радости. Лила подумала, что весы выровнялись — Тиффани покинула их, но вместо неё появилась Линни.
— Сколько ты тут сидишь? — спросила Лила.
— Не знаю, — ответила Линни. — Час, может два. Видела, как по небу прошла луна. Я… я не знала, куда идти. Я сидела в офисе, смотрела на экран лэптопа, а потом… как я сюда попала? И где я?
— Всё сложно, — сказала Лила и подумала, что женщины намного чаще мужчин произносили эту фразу. — В определенном смысле, ты до сих пор в коконе в офисе. Ну, мы, по крайней мере, так думаем.