Идиллия. Воздух, пряный аромат влажного мха. Даже трудно представить, что вся эта часть острова, как и другие острова архипелага, были дотла сожжены русскими в набегах 1719 года.
Проходят столетия, и мало что меняется. Соседи враждуют, ищут, что бы им отхватить в свою пользу.
Он вышел из леса, прищурился, посмотрел на солнце и уселся на бревно.
Через несколько минут появился его работодатель.
Леннарт сразу заметил – он не в себе. Возможно, поубавилось самоуверенности. Распадалась цитадель, в которой он так прочно обосновался, – Советский Союз.
Подошел, протянул руку, Леннарт неохотно пожал. Может быть, не так неохотно, как обычно, – что-то подсказывало ему, что они сейчас почти на равных.
Русский присел рядом на бревно, вытер пот со лба ярко-голубым носовым платком и сразу приступил к делу.
– Вы замечательно написали. Может быть, не так вдохновенно, как Стриндберг, – он многозначительно кивнул на дом, где знаменитый писатель жил в конце девятнадцатого века, – не так вдохновенно, но, с нашей точки зрения, куда лучше.
Понятно, что он имел в виду, – последний отчет о финансовом положении в Советском Союзе, который Леннарт скомпоновал для своего истинного работодателя – Министерства финансов Швеции. Он был горд, и не без оснований. Правда, он не мог отрицать, что такой глубокий и реалистичный анализ помог ему создать его русский партнер. Снабдил его необходимыми данными. Скорее всего, секретными. На Западе никто не знал, в каком катастрофическом положении экономика на шестой части суши. Он сдал свой доклад буквально за несколько дней до путча ГКЧП, и ему аплодировали все инстанции. Даже канцелярия премьер-министра дала восторженный отзыв.
– Вас даже утренние газеты цитировали, – с уважением произнес русский и опять вытер пот со лба.
Леннарт никогда не мог сообразить, каким образом этот кровосос попадает на остров. Не приплыл же он на предыдущем трамвайчике, а потом слонялся здесь три с лишним часа. Может, мини-подлодка? Нет, конечно, насмотрелся фильмов про шпионов. Никогда не видел никаких мини-подлодок, хотя уже несколько лет снабжал русских информацией. И, кстати, никаких заслуживающих внимания гонораров. Или хотя бы длинноногих красавиц, готовых на любые услуги.
Сволочи.
Впрочем, сам виноват. Надо быть жестче. Не уступать. Они отняли у него жизнь и ничего не дали взамен. Сам виноват.
– Все происходит так быстро, не успеваешь уследить, – почему-то шепотом сказал русский. Видимо, посчитал мысль крамольной.
Понять было нетрудно: он имел в виду резкое нарушение баланса власти у себя на родине. Борис Ельцин стал президентом Российской Федерации. А Горбачев остался президентом Союза, в котором главная республика не желала иметь с ним дела.
– Черт знает что. У нас тоже. Приходят новые начальники, которые понятия не имеют, с какого конца взяться за дело. Никто не понимает, что будет, если вся власть перейдет к Ельцину. А она перейдет, можете не сомневаться. Вопрос только – когда. Никто не понимает, – повторил он.
У Леннарта похолодело в животе. Он представил сэповцев, врывающихся в его контору. Как опозоренного Леннарта Бугшё уводят в наручниках и обыскивают в тюрьме. А потом? Потом, скорее всего, тюрьма на неопределенный срок. Может быть, пожизненно.
Шпионаж – не игрушки.
Его судьба напоминает судьбу Стига Берлинга, прославившегося, помимо шпионажа в пользу СССР, любовью к виски. Пугающая история. Иногда он просыпался в холодном поту и старался вычислить, не допустил ли какую-то ошибку.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду вот что: в наш скандинавский отдел пришли люди, которым я не доверяю.
Вот так. У доблестных чекистов тоже проблемы. Но у Леннарта не было ни сил, ни желания выслушивать его исповедь. Валентина так и не выучила шведский, рвется на родину, хотя знает, что положение там катастрофическое. Тотальный дефицит и неизвестность. Люди живут с ножом у горла. А маленькая Лена… Валентина словно околдовала дочь, так она к ней привязана. Постаралась. Наверное, в качестве компенсации, что жизнь сложилась не так, как ей представлялось.
– Нам придется произвести кое-какую… – Русский помолчал, подбирая слово. – Передислокацию… Вы должны быть к этому готовы.
– А если не готов, тогда что?
– Бог знает, – по-русски.
– Бросьте… Бог ничего не знает в отличие от вас. Так говорите же прямым текстом, черт вас побери!
– Я не могу гарантировать, что наше новое начальство не примет меры, которые сделают вашу ситуацию… скажем так: весьма сомнительной.
– Рассекретить?
– Вот именно. Может быть. А может быть, и нет. Я уже сказал: я не верю этим людям. Мы даже зарплату не получаем регулярно. А если и получаем, все съедает инфляция. Соблазн торгануть каким-то секретом очень велик. За это хорошо платят. В Германии стоят очереди бывших гэбэшников и сотрудников Штази: продают все и всех, кто больше заплатит. Горячее сердце и холодная голова… Может, это и так, но насчет чистых рук дедушка Дзержинский погорячился.
Леннарт знал: это не преувеличение. Он просто никогда не думал, что турбуленция в России может коснуться и его.
– Мы хотим, чтобы вы переехали в Брюссель, Леннарт. Я уже много раз говорил: вы один из наших лучших агентов.
Даже в этот драматический момент Леннарт на секунду почувствовал приятный укол гордости: лучший! И тут же ему стало стыдно: лучший предатель родины.
– Я сам переезжаю в Брюссель. И обещаю вывести вас из системы. Никто, кроме меня, не будет знать о вашем существовании. Когда мы дезактивируем вас в Швеции, шанс на разоблачение – почти нулевой.
– А Валентина, Лена? Как я могу ни с того ни с сего взять и переехать в Брюссель? И где я найду там работу?
– В ЕС постоянно нужны грамотные специалисты. И потом… я сказал – переехать? Даже переезжать не обязательно. Там полно тех, которые живут… где только они ни живут, и приезжают в Брюссель только на рабочую неделю. Не волнуйтесь – вас с вашими знаниями и опытом мигом отхватят.
В его интерпретации все выглядело проще некуда. А может быть, он прав. Есть преимущества. Леннарт ненавидел свою двойную жизнь и даже подумать боялся о том, что оступится и будет разоблачен. И это затронет и мать, и семью…
– Пора платить по-настоящему, – сказал Леннарт и повернулся к собеседнику. Профиль резко выделялся на фоне сентябрьского неба, словно каменное изваяние. Не расслышал, что ли? – Вы должны платить по-настоящему, – повторил он. – Самое время.
Пустой винный бокал на подоконнике. Том машинально пошел его убрать и задержался взглядом на семейной фотографии. Все шестеро – Ребекка, три ее дочери и он с Ксюшей.
Как удар кулаком в солнечное сплетение. Все, что они долгие годы пытались выстроить, рухнуло. Никогда не будет семейных обедов, никогда не поедут вместе к теплому морю, некому будет ворчать на детей, что в их комнатах беспорядок, что они не убирают за собой тарелки.
Ксения на фотографии широко улыбается. Длинные волосы заплетены в косу, старый свитерок – он помнит его еще по Москве. Сколько ей здесь лет? Девять? Десять? Не сильно изменилась. Только щеки были покруглее… и выражение лица – веселое и беззаботное.
А может, это и благо – не знать, что ждет тебя завтра. Если бы он предполагал, что Ребекка его бросит, никогда не стал бы прилагать столько усилий, чтобы наладить совместную жизнь. Это были даже не «усилия». Это была борьба – ежедневная и не всегда победоносная.
Он долил вина в бокал и опять подошел к окну. Мимо пролетела стая ворон. Их тоскливые выкрики тоже не добавляли хорошего настроения.
И этот разговор с директрисой. Выбрала время доченька… Впрочем, нечему удивляться – в семье наступил ледниковый период. Ей тоже нелегко.
Он вспомнил слова директрисы: «Ученики идут группой в ICA и тащат с полок что понравится». А потом пояснила, что на этот раз Ксения была одна.
Почему-то именно этот факт беспокоил Тома особенно сильно. Даже не то, что она что-то там украла, а то, что она была одна. И не только его – директрису, как он заметил, тоже. Она была одна. Как будто ее одиночество придавало всему произошедшему какой-то особый, постыдный смысл.
Он одним глотком допил вино и пошел в спальню.
Ребекка не слышала его шагов – по ее же просьбе полы застелены толстым ковровым покрытием.
Но он-то ее слышал!
Из-за двери ванной – шепот с придыханиями. Сначала он ничего не мог разобрать, но потом понял.
Так разговаривают любовники.
Конечно, подслушивать нехорошо, надо отойти от двери, но почему-то он был уверен, что имеет на это право. В конце концов, это их общий дом.
– Я тоже… Тоже скучаю. Но… беспокоюсь. Не понимаю…
Долгая пауза. Потом опять:
– Только обещай… если тебе не станет лучше… потом, потом. И я тебя люблю.
Ему вдруг стало стыдно. Надо дать о себе знать. Кашлянуть или топнуть. Хотя бы из инстинкта самосохранения. Но ноги словно прилипли к ковру. Мазохист.
– О’кей. Целую.
Дверь ванной распахнулась.
– Какого черта? Ты шпионишь за мной?
– Я только…
Он не нашелся что сказать. Оказывается, он еще и виноват! Как будто бы он ей изменял, а не она ему.
На Ребекке было облегающее черное платье. Избыточный макияж, будто собралась на вечеринку. Он давно не видел ее такой красивой. На грани с вульгарностью. Наверное, и впрямь на вечеринку. Или на свидание с этим… с кем говорила по телефону. Для него и накрасилась так немилосердно.
– На свидание?
Хотел спросить шутливо, а вышло с горечью.
– Сукин ты сын, Том. Не мог удержаться?
Странно – вместо того чтобы накинуть куртку и убежать, она сняла лодочки и начала стягивать с себя платье.
– Что случилось?
– Не твое дело.
Она закрыла дверь перед его носом.
Всхлипывания, извинения, слезы – куда все подевалось? Обычная Ребекка – резкая и колючая, как еж. Он испугал и унизил ее своим подслушиванием, и она опять скрылась в свою раковину.