Пятнадцать лет Том жил в Москве. Теперь Москва жила в нем.
Наивно предполагал, что Москва – всего лишь место, где можно забыть о своем прошлом. Много лет назад он насмерть сбил машиной свою племянницу, дочь брата. Вины его не было, это была трагическая случайность, но душевная рана не заживала. Он нашел работу в Москве, словно тысяча километров и море могли облегчить муки совести. Он думал, что Москва – временное место пребывания, санаторий, где он сможет забыть свою боль.
Но в жизни так не бывает. Никогда. Места, где мы живем, становятся частью нас самих, и избавиться от них, забыть – невозможно.
Том сам не знал, почему пришла ему в голову эта мысль. Может быть, из-за мороза – нос и губы онемели, как будто он их отсидел. Снег скрипел под ногами, где-то раздавались игрушечные взрывы: кто-то достреливал оставшиеся после Нового года ракеты и петарды.
И вот Москва проснулась в нем после долгих лет молчания. Ребекка, «Западный поток», отравленный полонием Кнут, этот усатый сэповец, недвусмысленно подозревающий его в соучастии, – ничего этого не было бы, не живи он в этом огромном и загадочном мегаполисе.
Посмотри на человека внимательно – и увидишь результат его выбора накануне. Посмотри на его сегодняшний выбор – и узнаешь, что с ним будет завтра.
Karma will bite your ass.[21]
Очевидно до жалости.
Переезжая на работу в Россию, он об этом не думал. У него тогда не было ни знаний, ни зрелости. Он не понимал, как эти годы в чужой стране скажутся на его жизни. Бешеный ритм, поголовная преступность, коррупция – все это сделало его таким, какой он есть сегодня.
Он набрал код на домофоне и поднялся по лестнице. Портфель словно набит камнями. Почему-то очень устали ноги.
Ребекка не давала о себе знать, а он не мог заставить себя ей позвонить. Тем более теперь, когда он окончательно убедился в ее измене. Кнут сам признался.
Он внезапно остановился и сжал в руке ручку портфеля.
С его лестничной площадки доносились возбужденные голоса.
Нет. Не с площадки. Из его квартиры.
Том в два прыжка преодолел последний пролет и трясущимися руками вставил ключ в дверь. Мог не вставлять – дверь была не заперта.
– Вы не имеете права! – отчаянный крик Ксении.
Она стояла в прихожей. В черной футболке на три размера больше и в палевых трусиках. За ее спиной – трое мужчин в защитных комбинезонах и масках. У одного в руках никогда раньше не виденный им прибор.
– Вы – Том Бликсен, – не столько спросил, сколько констатировал один из них.
– Нетрудно догадаться. Какого черта вы здесь делаете?
– Полиция безопасности. Подписанный прокурором ордер на обыск.
Он протянул удостоверение и какую-то бумагу – предусмотрительно переложил в карман комбинезона.
– Вы не имеете права… не имеете права… – повторяла Ксения со слезами в голосе. – Вы не имеете права вламываться сюда и…
Том жестом попросил ее замолчать.
– Что вы ищете? Следы радиоактивности?
Тот кивнул так убедительно, что комбинезон издал странный звук – не то шуршание, не то скрежет.
– Хорошо. Делайте, что вам поручено. Можем мы подождать в кухне?
– Разумеется. Это не займет много времени.
Ксения сидела на стуле и плакала.
– Они просто ворвались… я даже позвонить тебе не успела. Я думала, умру от страха… они же как монстры какие-то из ужастика. Неужели они имеют право на это?
– Ш-ш-ш… они сейчас уйдут.
– А почему они ищут радиоактивность?
– Это из-за болезни Кнута.
Она молча кивнула и высморкалась в рождественскую салфетку, прямо в затейливую надпись, белым по красному.
Merry Christmas. Happy New Year.
Вряд ли начало нового года можно назвать таким уж happy.
– Значит, это правда, что пишут в газетах? Что Кнут получил дозу?
– Да. Правда. К сожалению.
Ксения опять начала всхлипывать.
– Все врут, врут, врут… и ты врешь! Ты же сказал, что ваша станция совершенно безопасна… Что ваш поганый «Свекрафт» ничего не нарушает…
– «Форсмарк» тут ни при чем, – Том предупредительно поднял ладонь.
– Ну да, конечно… ни при чем…
– Радиоактивного препарата, которым отравили Кнута, на «Форсмарке» нет и не было.
– И ты сам в это веришь? Вы заврались все! И правительство, и вы все заврались. А если ты веришь – значит, и сам поддался на это вранье.
– Повторяю: такого препарата на «Форсмарке» нет.
– Мне нравится Кнут! Я не хочу, чтобы он умирал! И я хочу домой. В Россию. Дали бы этим свиньям денег, и они оставили бы нас в покое.
И что на это ответить?
Он взял ее руку, посмотрел на облезший черный лак на ногтях, чернильную татуировку шмеля на предплечье, и его захлестнула волна нежности. Ему мучительно захотелось обнять дочь, прижать к себе, но она выдернула руку и опять высморкалась в пасторальную салфетку.
На пороге кухни появилась белая фигура.
– Мы закончили. Квартира не контаминирована. Осталось только взять кровь на анализ. Только у вас, Том, – добавил он, заметив округлившиеся глаза Ксении.
Том не стал спрашивать, есть ли решение прокурора и на эту процедуру, – единственное, что он хотел, чтобы они побыстрее исчезли.
– Я сейчас выйду к вам. – Не при Ксении же – она панически боится крови. – Поешь, Ксюша. Вареная колбаса в холодильнике.
Дочь наградила его ненавидящим взглядом.
– Я не голодна, – прошипела она. – И к тому же вегетарианка. Ты бы знал это, если бы хоть раз прислушался к тому, что я говорю.
Сэповские ушли. Ксения заперлась у себя в комнате и включила музыку. Том открыл холодильник, достал недопитую бутылку Sancerre и отрезал несколько кусков фалунской колбасы.
На секунду ему стало до слез жаль самого себя, но тут же возник в памяти Кнут на больничной койке. Памперс под больничной рубахой… вот так заканчивается путь прославленного капитана шведской деловой жизни.
Кнут и Ребекка… Что ж, по грехам и наказание. Спать с женщиной друга – смертный грех.
«Что со мной? – Том даже вздрогнул. – Как я могу желать ему смерти? Неужели я настолько сильно ревную?»
Он зажмурился и выпил глоток ледяного вина. Что еще сказал Кнут, кроме этого запоздалого признания – «Прости»? Что-то насчет саботажа, что история с полонием – только начало.
Кнут все время подозревал какой-то заговор в связи с «Западным потоком». Он был уверен, что стратегия русских направлена на создание искусственной зависимости Запада от сибирского газа. Тогда для них откроются невиданные возможности политического шантажа. И, разумеется, произвольных цен.
Наверное, это он и имел в виду. Не так уж много игроков, которым выгодно, что русский газ пройдет мимо Швеции. Акционеры «Свекрафта» уже потеряли миллиарды, а «Олшор» на грани банкротства.
Если не…
Больше из любопытства он потянулся к ноутбуку, брошенному на ворох непрочитанных газет, и открыл биржевой сайт. Внимания ничто не привлекло. Перешел на сайт опционов и насторожился.
За последние месяцы куплено на удивление много опционов на продажу. Том не считал себя экспертом по опционам, но тут он сразу сообразил, что это значит, и позвонил Гелас.
– Привет, – обрадовалась она, увидев, кто звонит. – Как дела?
– Дела так себе. Приходили из СЭПО.
– С чего бы? Тебя в чем-то подозревают?
– Не знаю… думаю, кто-то их на меня навел. Кто-то хочет меня смешать с дерьмом. Или… или это вопрос карьеры. Кому-то выгодно, чтобы я исчез с горизонта.
– Стефан?
– У меня есть кое-какие подозрения.
– Но что они делали у тебя дома?
– Проверяли на радиацию. Думаю, кроме радиации, еще кое-где порыскали.
– И?
– Слава богу. Никакой радиоактивности не обнаружили. А у тебя как?
– Все время думаю о Кнуте…
Они помолчали. Где-то у Гелас в квартире мягкий, задумчивый соул – та самая музыка, что звучала ночью.
– Да… я тоже.
– Дичь какая-то… Ты думаешь, он… он знает?
Сухие, потрескавшиеся губы… И шепот: прости…
Слышала ли Гелас это прости? Если даже слышала, не спросила – за что?
– Да. Думаю, знает. Он знает, что обречен.
– Черт…
– Вот именно.
Том отпил еще вина.
– Знаешь, я обнаружил кое-что странное.
– Что?
– Кто-то скупил огромное количество опционов «Свекрафта» и «Олшора». Опционов на продажу. Еще до того, как Кнута отравили.
– Подожди… подожди… опцион на продажу – это когда покупаешь право продать в будущем акции по определенной цене? На тот случай, если игрок предполагает, что компания скоро закачается?
– Особенно если не предполагает, а знает. Ты права. Я еще не посчитал, но кто-то сильно разбогатеет на этой сделке.
– Не понимаю… ты имеешь в виду…
Она замолчала.
– Вот именно. Кто-то был уверен, что акции «Свекрафта» сильно упадут. Настолько уверен, что решился поставить на это много… очень много миллионов.
Хайнц обвел взглядом зал управления. Много лет назад, когда он только начинал работать, все было по-другому. Вместо бесчисленных компьютерных дисплеев – сотни аналоговых циферблатов с тонюсенькими стрелками. Ручное управление. Иногда приходилось постучать ногтем по стеклу, если прибор показывал сомнительные цифры, – не застряла ли стрелка.
Но во многом все как прежде.
Происшествие в Грайфсвальде, в ГДР. 1975 год. Электрик, показывая новичку, как надо действовать в случае короткого замыкания, устроил пожар, который успел повредить насосную систему станции. К счастью, пожар быстро погасили, до взрыва дело не дошло.
Об этой истории узнали четырнадцать лет спустя.
Даже о Чернобыле сообщили не сразу. И то скорее всего только потому, что подняли тревогу шведы, – ветер донес волну радиации. Советская классика – ни в чем не сознаваться.