Он посмотрел на экран – живая диаграмма показывала продукцию электроэнергии час за часом. Сегодня все реакторы работали с полной нагрузкой: морозы не отпускают, потребность в энергии близка к максимуму.
Хромая, подошла Соня. Седые волосы собраны в узел, очки съехали на кончик носа.
– Как ты, Хайнц? У тебя вид, как будто кто-то умер.
– Ну нет… пока никто, – соврал он.
Марианн уже начала заводить разговоры о новой собаке, но Хайнц не был уверен, хочет ли он… По крайней мере, не сразу. Пока не перестанет причинять боль память об Альберте, о его заливистом добродушном тявканье. А как он тыкал Хайнца мягким замшевым носом в бок, если случалось проспать время утренней прогулки…
Но главное – надо дождаться, пока Центр оставит его в покое. Иначе дело может кончиться еще одной зарезанной собакой.
Соня положила руку на больной тазобедренный сустав и некоторое время смотрела на него с недоверием, словно знала, что он от нее что-то скрывает.
Они работали вместе уже пятнадцать лет. Вместе были у пульта в тот вторник в июле 2006 года, когда на «Форсмарке» произошел едва ли не самый серьезный ядерный инцидент в Швеции.
Короткое замыкание в трансформаторе выбило две важных цепи в системе обеспечения безопасности. Поначалу все выглядело безобидно: реактор отреагировал снижением мощности на тридцать процентов. А потом началось черт-те что: включилась аварийная вентиляция, завыли сирены, замигали красные лампы: повышенное давление в реакторе, утечка, вырубились компьютеры…
Тогда обошлось во многом благодаря его и Сони грамотным действиям и, главное, присутствию духа.
Хайнц знал, что у нее хранится футболка, которую заказали сотрудники. Надпись гласила: Я спасла Швецию от ядерной катастрофы. Эта дурацкая футболка – награда за мой подвиг.
У Хайнца тоже была такая футболка, но он ее никому не показывал. Даже Марианн про нее не знала – он искренне считал, что хвалиться нечем. Надо стыдиться, а не хвалиться.
– Давление в конденсаторе низкое, – сказала Соня, оставив в покое самочувствие Хайнца.
– Низкое?
– Да. Иди посмотри.
Хайнц встал и двинулся за Соней к мониторам в углу зала.
– Странно, правда? – негромко сказала она и сдвинула очки на место. – Реактор работает на максимальной мощности, а давление…
Соня, как всегда, права.
В этом режиме давление в конденсаторе должно быть как минимум на пять процентов выше.
Хайнцу никак не удавалось отделаться от мысли о температуре в бассейне выдержки топлива, которую якобы неверно измерил Филип. Расхождение результатов – не заслуга ли это его флешки? Может быть, чужая программа каким-то образом путает результаты замеров?
И что тогда будет? Уровень воды, давление, температура – все эти показатели жизненно важны для нормальной работы станции. Жизненно в буквальном смысле.
Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но промолчал. Сказать, что он что-то подозревает, – значит, признаться, что он химичил с компьютерной системой.
– Что? – спросила Соня. – Что ты хотел сказать?
– Ничего… Ровным счетом ничего. Давление и в самом деле низковато.
Всего пять дней, а ощущение, будто прошла вечность. Всего пять дней, когда они обсуждали случившееся и надеялись, что Кнут вот-вот выздоровеет. И уж, во всяком случае, успеет принять участие в сегодняшнем собрании акционеров. А вместо этого ему с каждым днем становилось хуже, и новость, что генеральный директор крупнейшего в Европе энергетического предприятия тяжело и, возможно, смертельно болен, разлетелась по миру, как лесной пожар.
Жизнь Тома в развалинах, а Кнут дожидается смерти в палате интенсивной терапии в Каролинском госпитале.
Разыгрывается спектакль – в равной мере абсурдный и трагический.
Том стоял на сцене в арендованном большом зале на нижнем этаже Музея современного искусства. Свободных мест нет – три сотни активных владельцев акций и журналистов из разных стран, и столько же стоят в конце зала и в проходах. Те, кому не нашлось места, следят за происходящим на больших телеэкранах в вестибюле.
Том, Гелас и председатель совета директоров Оскар Дальшерна составляли трио солистов в спектакле, который можно было бы назвать «В ожидании Кнута». Приходилось импровизировать, потому что все планы и наметки пошли псу под хвост.
– К сожалению, вынужден повторить: достоверной информации, когда Кнут Сведберг сможет приступить к своим обязанностям, я не располагаю, – развел руками Оскар Дальшерна.
– Вы собираетесь кого-то назначить исполняющим его обязанности, пока Кнут не вернется? – спросил один из инвесторов.
– Мы над этим работаем.
– А он вообще когда-нибудь вернется, как вы считаете?
– Я не врач, но, разумеется… мы надеемся, что состояние его стабилизируется и он пойдет на поправку.
– Ходят слухи, что он умирает, – сказал журналист по прозвищу Афтонбладет-Йозеф[22].
Я не врач, сказал Дальшерна. Анонимная фигура закованного в белые доспехи врача, который попросил их удалиться из палаты, наверное, навсегда врезалась в память Тома. Как и страдальческое, почти неузнаваемое лицо Кнута. Последние дни он долго не мог заснуть.
Но Кнут и Ребекка… ему было стыдно, но он не мог заставить себя по-настоящему сострадать умирающему другу.
Оскар, который вел собрание, явно выдохся. Гелас, умница, немедленно это заметила, вышла на середину сцены и взяла у него микрофон. Оскар оживился, а Том почувствовал чуть ли не гордость – вести собрание при таком накале страстей решится не каждый, тем более добровольно.
– Оскар уже сказал – мы на текущий момент очень мало знаем. Болезнь редкая, и никто не в состоянии точно прогнозировать исход.
– Широко обсуждается версия, что Кнута отравил подосланный русский шпион. Что вы можете сказать по этому поводу?
В зале зашумели. Задавший вопрос Афтонбладет-Йозеф чуть не подпрыгивал от любопытства.
Но они были готовы к вопросу. Перед собранием Гелас полчаса разговаривала с крупным функционером из Министерства иностранных дел.
– Нам объяснили, что на начальной стадии расследование засекречено, поэтому ответить на этот вопрос я не могу. Прежде всего потому, что не знаю ответа.
– О’кей, я понял. Вы не можете комментировать слухи из политических соображений.
Журналист вложил в эту фразу весь доступный ему сарказм.
– Никто не может лишить вас права истолковывать мой ответ как вам заблагорассудится.
– Но реакция России была довольно резкой, не так ли?
– Об этом спросите в МИДе. Мы не высказываемся по внешнеполитическим вопросам.
Оскар Дальшерна заерзал на стуле, но промолчал. Не стал ввязываться в дискуссию.
Журналист повернулся к Тому.
– Вы отвечаете за отношения с Россией, насколько мне известно. Каково ваше мнение?
Куда делся второй микрофон? Свет прожекторов ослепил Тома, и он беспомощно завертел головой.
Гелас молча протянула ему грибок микрофона и поощрительно улыбнулась. Он сразу успокоился.
– Том Бликсен, – не унимался Афтонбладет-Йозеф. – Как вы считаете – получит Швеция русский газ или нет?
Том попытался собраться с мыслями. У него появилось ощущение, что каждое его слово будет взвешено на ювелирных весах. Нет права на неточность. Официальное высказывание нельзя взять назад.
Он прокашлялся и сделал паузу, лихорадочно обдумывая форму. Краем глаза заметил, как напряженно и выжидающе смотрят на него Гелас и Оскар.
И не только они. Внезапно в зале воцарилась тишина. Такое ощущение, что все – и крупные инвесторы, и представители пенсионных и банковских фондов – уставились на него, будто каждое его слово может решить их судьбу. Возможно, это и так. От того, как они истолкуют его слова, зависит курс акций. Многомиллионные, если не многомиллиардные суммы.
Одно он знал твердо: приукрашивать нельзя. Правда обязательно настигнет тебя на повороте, поставит подножку, и ложь во спасение обернется разочарованием и паникой.
Потерявшее доверие акционеров руководство предприятия… такого допустить нельзя.
– Лично я считаю, что договор о шведской ветке русского газа в настоящий момент… скажем так, очень трудно привести в гавань. Сначала все должно успокоиться. Повторяю, это мое личное мнение.
Собственно говоря, сказанное им – первая конкретная и предполагающая какие-то выводы информация. Со сцены видно, как журналисты и акционеры схватились за свои лэптопы и планшеты.
Через несколько секунд его слова разнесут по всему миру.
– То есть надежды нет? Вы говорите это прямым текстом? – крикнул с места один из самых бесстрашных инвесторов страны. Человек, который занимался фондовым рынком, еще когда Том ходил в коротких штанишках.
В эту секунду Том ненавидел всех без исключения: инвесторов, брокеров, спекулянтов. Едва почувствовав слабину, они бросаются на поскользнувшееся предприятие как стервятники. У них один закон – закон джунглей.
Гелас перехватила микрофон.
– Производство энергии, а значит, и уровень доходов концерна «Свекрафт» стабильно как никогда, если вас интересует эта сторона дела. Наши атомные станции – ведущие в мире и по мощности, и по уровню безопасности.
– Германия избавляется от атомных станций. Наши левые и «зеленые» настаивают, чтобы Швеция взяла с немцев пример, – хмыкнул старик и поправил очки. – Газ – единственное, что придает вес вашим акциям. Я благодарю свою интуицию, что догадался их вовремя продать.
– Браво, Густаф, – крикнул кто-то с места.
В зале поднялся невообразимый шум.
Оскар постучал молоточком, призвал к тишине.
– Слово заведующему отделом финансов.
Дальшерна жестом пригласил Тома и Гелас сесть поближе.
Том слушал презентацию Стефана вполуха. Достал мобильник и открыл сайт биржи.
Реакцию рынка предсказать невозможно – как капризный ребенок, никогда не знаешь, что выкинет.