Сонни вырвал лист из блокнота, написал несколько слов и пододвинул Леннарту.
Тот взял лист двумя руками. Пока он читал, Сонни ясно видел, какая внутренняя борьба разыгрывается на его глазах. Леннарт посмотрел на микрофон и внезапно зажмурился. Сонни показалось, что прошла вечность, пока Бугшё открыл глаза.
– Я уже был когда-то в подобной ситуации, – медленно сказал он.
– Рассказывайте.
В зале управления было на удивление спокойно. Пока IT-группа занималась перезагрузкой системы, никто не произнес ни слова. Хайнц сидел рядом с Соней.
– И что ты считаешь? – спросила она.
Он пробурчал что-то невнятное. Просто-напросто не знал, что сказать.
– Думаю, прорвемся, – ответила Соня на собственный вопрос.
У нее удивительное чутье, она почти всегда права, но на этот раз Хайнц не был так уверен.
Через полчаса систему запустили, правда, на половину мощности. Соня довольно улыбнулась, начальник смены Роберт сел за компьютер писать доклад о происшествии. Остальные занялись рутинной работой – пошаговой сверкой данных, как всегда после внеплановой остановки реактора.
Сотрудники успокоенно, с кивками, переглядывались.
Но Хайнц знал лучше остальных – торжествовать рано. Что-то не так, он понимал это шестым чувством. Впрочем, шестое чувство ни при чем: он знал – торжествовать рано. От вирусных программ так легко не избавишься, иначе им бы не дали такое название.
– Все показатели в норме, – Соня положила ему руку на плечо.
Хайнц провел рукой по редеющим волосам. Рука стала влажной.
– Я не верю.
– Кому ты не веришь? Датчикам?
– Не верю во всю эту чертову IT-систему. Она же час назад показывала черт знает что. А теперь…
Он не закончил фразу. Если система предупреждает о неполадках, которых нет, почему она не может умолчать о неполадках, которые есть? Ложно-положительные данные ничем не лучше ложно-отрицательных. Хуже. Плохим плотницким аршином ничего не измеришь, даже если его сложить, а потом разложить опять.
Соня мягко улыбнулась.
– Может, поедешь домой?
Хайнц покачал головой, встал и подошел к панели приборов.
В ту же секунду в коридоре послышались шаги и появился Ханну, один из инженеров-эксплуатационников.
Он подошел к Хайнцу.
– Турбина звучит до чертиков странно.
Подошла Соня.
– Что значит – странно?
Ханну вытер лоб тыльной стороной ладони.
– Странно – значит странно. Посторонние звуки и вибрация. Весь зал трясется. Мне это не нравится.
Соня повернулась и крикнула в другой конец зала:
– Анна, какое давление на выходе?
– Нормальное, – тоненькая девушка в махровой кофточке близоруко всмотрелась в дисплей.
– Функция турбины?
Анне понадобилось несколько секунд, чтобы подойти к другому пульту.
– Тоже нормальная.
Хайнц мысленно выругался. Ему захотелось перенестись лет на сто назад. Тогда, в эпоху паровых котлов, существовала прямая связь между машиной и принимающим решения человеком, без этого компьютерного управления, которое, как теперь уже известно, может выйти из-под контроля. Но теперь невозможно переложить его функции на человека: слишком велик объем перерабатываемой информации. В паровозе, к примеру, кочегар подкидывал лопатой уголь и видел результат. Если что-то не так, он докладывал машинисту, который сидел тут же, в двух шагах от котла. А машинист говорил: «раскочегарь» или «кидай поменьше».
В современной атомной станции все сосредоточено в зале управления. Сюда стекает вся информация, и на ее основе принимаются решения. И все хорошо, пока информация соответствует действительности. Все замечательно, но при условии, что исправно работают программы, анализирующие импульсы с многочисленных датчиков. Между залом управления и кипящим реактором сотни сложных компьютерных систем, которые разговаривают друг с другом, сообщают операторам данные и одновременно их анализируют. Огромная рыболовная сеть с колокольчиком на каждой ячейке: ни одна рыбка, даже самая маленькая, не ускользнет незамеченной.
И он, Хайнц Андреевич, эту сеть запутал.
От страха ему стало так нехорошо, что он и припомнить не мог ничего подобного. С самого раннего детства. Холодный пот выступил на висках, в тело впились тысячи иголок.
Перед глазами пронеслись тысячи разрозненных картин.
Ганс… он впервые увидел сына, когда тому было несколько минут от роду. Он лежал на груди у Марианн. Воспаленные руки матери. Дед на смертном одре… в легочной клинике в Бад-Бельциге. Запах карболки. И его последний выдох… со странным, у живых не встречающимся писком.
Может быть, он умирает? Когда-то слышал, что перед умирающим в последние секунды проносится вся его жизнь. Как фильм.
Мать положила ему руку на плечо. Он вздрогнул и оглянулся.
Нет. Не мать. Соня. Озабоченный, если не испуганный взгляд.
Юсси принес кофе и бутерброды. Физиономия нейтральная, хотя Сонни знал, что он наблюдает за допросом через Гезелла из спецтамбура.
– Прошу, – Сонни пододвинул поднос Леннарту. – И продолжайте, пожалуйста.
– В ту ночь моя жизнь кончилась, – задумчиво произнес падший финансовый ангел. – Моя юность, надежды… мечты. Если хотите – всё. Всё рухнуло в ту ночь в московском отделе милиции.
Он неторопливо, даже как-то отстраненно рассказал, как работал в Министерстве финансов, как ему нравилось в Москве, какой насыщенной и интересной жизнью жили тамошние интеллектуалы. Как познакомился с Валентиной.
По мере приближения неизбежного финального крещендо Леннарт, как показалось Сонни, с трудом сдерживал бессильную ярость.
– Я всегда был уверен, что этот несчастный случай подстроен.
– Несомненно, – кивнул Сонни. – Почти сто процентов. Вам удалось увидеть вашу жертву?
– Нет… все произошло так быстро. Меня вытащили из машины и затолкали в милицейскую «Волгу».
Сонни кивнул.
– Вы сделали огромную ошибку. Надо было связаться с посольством. Вам это, возможно, неизвестно, но у нас есть немалый опыт таких же или подобных историй. Уже ставший банальным прием вербовки. Не только в России. В посольстве тоже об этом знают.
– Значит, вы хотите сказать, что я испохабил свою жизнь совершенно напрасно?
– Советский КГБ и, в частности, ЦСР[29], которую потом преобразовали в СВР… о, они были эксперты по части таких спектаклей. А Кирилл – можно сказать, звезда первой величины. Вам просто не повезло, что они решили завербовать именно вас. Но если это вас утешит, вы не одиноки.
Леннарт горько улыбнулся и продолжил.
Он не мог, да, похоже, и не особенно хотел скрыть облегчение. Говорил быстро, словно спешил избавиться от жутких воспоминаний как можно быстрее. Рассказал о своей работе в Брюсселе, как неожиданная гибель Кирилла дала ему шанс сбросить ярмо предателя, как он сразу после этого проник в его квартиру, чтобы уничтожить все, что связано с его, Леннарта, именем, и нашел подробный список российских агентов в Швеции. Там было все – начиная от тщательно разработанных «правил контактных сессий», как он это называл, кончая хобби и сексуальными предпочтениями. Повторил, что смерть Кирилла была для него шоком, но отчасти и шансом на освобождение. Он выждал несколько недель на тот случай, если кто-то из СВР вступит с ним в контакт, и покинул Брюссель. После этого русские не давали о себе знать до самого последнего времени, когда этот человек нашел его и потребовал, чтобы он, Леннарт, сконструировал финансовую схему, в результате которой и он, и Леннарт будут сказочно богаты.
О том, что они собираются отравить Сведберга, у Леннарта не было ни малейшего представления, хотя задним числом он, разумеется, догадался, что имел в виду неизвестный, когда говорил о «внезапном и резком» падении курса акций «Свекрафта». И наконец, рассказал о событиях последних недель, об афере с опционами, о том, как сотрудница концерна, Гелас Дирави, напала на его след.
Бугшё замолчал и долго смотрел в кофейную чашку.
«Гадает, что ли, на кофейной гуще?» – мелькнула у Сонни дурацкая мысль.
– Я хотел бы передохнуть, – Леннарт поднял глаза на Сонни.
Ну нет. До конца еще далеко.
– Значит, он, этот человек, потребовал от вас список агентов, который вы… скажем так… позаимствовали в квартире Кирилла?
– Да.
– Есть ли в этом списке Хайнц Браунхаймер?
Леннарт кивнул.
– Будьте любезны написать мне все имена.
Леннарт начал писать, время от времени поглядывая на потолок.
Сонни поежился, когда увидел первую фамилию.
Этот человек когда-то был у них на подозрении, но постепенно отделу контршпионажа СЭПО дали красный свет. Известный деятель с могущественными друзьями в социал-демократической партии. Тогда было просто невозможно к нему подобраться. И второе имя тоже показалось Сонни знакомым.
– Вы можете описать человека, который недавно вступил с вами в контакт?
– Лет шестидесяти. В хорошей форме. Узкое, длинное лицо. Очень редкие волосы, с сединой, зачесаны набок. Загорелый. И мне показалось, что он говорит по-русски с акцентом. Возможно, с кавказским… но трудно сказать. Вы, наверное, знаете, что на Кавказе чуть не сто пятьдесят языков?
– Что ж… вполне возможно, что и с кавказским. И вы понятия не имеете, как его зовут и откуда он взялся?
– Нет. Знаю только, что он не один. Даже не знаю – чувствую.
– Хорошо… может быть, у вас есть какие-то догадки… вам показалось, что он сотрудник той же организации, что и Кирилл? И занимается той же работой? Грубо говоря, новый резидент?
– Может быть… во всяком случае, внушает уважение. И у меня ощущение, что он знал Кирилла. Во всяком случае, Кирилл его знал. И остерегался.
Сонни задал еще несколько вопросов – как и где они встречаются, какова схема коммуникаций.