Старший лейтенант Студзинский
Михаил Григорьевич, разведка батальона «Восток»
Подполковник Жарков отпустил нас, пообещав более плотно пообщаться с нами чуть позже. Мне было о чем подумать. Ведь за семьдесят с гаком лет после моей смерти – с ума сойти! – в стране произошло столько всего, что я себе не мог представить даже в кошмарном сне.
Да, мы победили Гитлера, потеряв при этом более двадцати семи миллионов человек. Мне было понятно, что война с фашистами – вещь кровавая, но чтобы у нас оказалось столько погибших! Надо будет потом как следует расспросить подполковника Жаркова, почему так все случилось? И самое главное – почему в мирное время Советский Союз неожиданно развалился на отдельные республики, народы которых стали с остервенением воевать друг с другом?!
Я пошарил по карманам, пытаясь найти курево. Помнится, у меня оставалась начатая пачка сигарет. Неужели я все скурил?
– Закуривай, братишка, – сказал подошедший ко мне Семен. – У меня осталось несколько папиросок. Название у них какое-то непонятное – «Беломорканал». Что это за штука такая?
– Нормальные папиросы, – ответил я, доставая из изрядно помятой коробки папироску, – особенно хорошие те, которые делали в Ленинграде на фабрике Урицкого. Потом, когда фашисты взяли город в блокаду, фабрика, похоже, приказала долго жить. А Беломорканал – это канал, соединяющий по рекам и каналам центр России с Русским Севером.
– Извини, братишка, – сказал Семен, прикуривая папиросу, – но я был отправлен в «штаб генерала Духонина» в ноябре 1920 года, и для меня многое, что произошло у вас за почти сто лет – темный лес. Кто такие фашисты, что такое блокада и что за город такой Ленинград? Про Урицкого я слышал от товарища Махно. Правда, Нестор Иванович о нем не очень хорошо отзывался. Ну, да и хрен с ним…
– Так ты что, с самим Махно был знаком?! – у меня от удивления глаза полезли на лоб. – Постой, постой, как твоя фамилия? Каретников? Да ты не тот ли самый Семен Каретник, который был правой рукой батьки Махно?!
Мой новый знакомый снова затянулся и даже зажмурился от удовольствия. Он выдохнул облачко табачного дыма и утвердительно кивнул.
– Да, братишка, тот самый. Послал меня батька в Крым помочь товарищу Фрунзе разбить барона Врангеля. Ну, мы с хлопцами и помогли – форсировали Сиваш и разгромили вместе со второй конной армией Филиппа Миронова врангелевскую кавалерию, которой командовал генерал Барбович. И в благодарность за это корпус наш решено было расформировать, а меня обманом заманили в штаб красных и там расстреляли…
– Вот, значит, ты какой… – я покачал головой. – А меня тогда и на свете-то не было. Я родился через четыре года после твоей смерти. А вот отчим мой успел повоевать в Гражданскую… Про войну он рассказывать не любил, говорил только, что крови там было столько, что в ней люди чуть ли не по колено ходили.
– Ну, так ты сейчас тоже воюешь, – усмехнулся Семен. – Да и убили тебя на другой войне, на второй германской.
– Война войне рознь, – не согласился я. – Ведь в сорок первом немцы на нас напали. Эх, Семен, видел бы ты, что они с народом делали… Звери самые настоящие.
– С немцами и мне пришлось повоевать, – задумчиво произнес Каретник, сделав последнюю затяжку и бросив окурок папиросы на землю. – Мы с батькой с ними познакомились, когда они вместе с гайдамаками над народом измывались.
– А сейчас их потомки продолжают заниматься тем же самым, – сказал я и сплюнул. – Только бандеровцы, которых мне довелось с нашим отрядом громить, вытворяли такое, что даже немцам становилось не по себе. Ну, да что тебе рассказывать – ты сам не так давно испытал на себе «гостеприимство» этих тварей. А я для себя решил – пока жив буду, не сложу оружия, пока эта нечисть не сгинет навсегда. Ну, а ты как, Семен?
Мой собеседник хмуро посмотрел на меня.
– Что ж ты, братишка, меня за человека не считаешь. Тогда я бил петлюровцев так, что от них клочья летели, и сейчас это же буду делать. Как ты полагаешь – не зашлет ли меня здешнее начальство куда-нибудь за Можай?
– Не должны, – ответил я, хотя не был уверен, как здешнее командование отнесется к бывшему анархисту. – Только, Семен, тут везде порядок, и такие вольности, какие были в армии Махно, здесь вряд ли потерпят.
– А кто тебе сказал, что в нашей армии был бардак и беспорядок? – взвился Каретник. – С батькой спорить было себе дороже. Хорошо, если он у тех, кто не хочет подчиняться, просто отбирал оружие и гнал в шею из армии. Он мог приказать поставить к стенке. Сам был свидетелем такого…
– Гм, а как насчет грабежа? – мои представления о «махновщине» не соответствовали тому, что рассказывал мне Семен.
– Не скажу, что грабежей не было совсем, – ответил Каретник, – только если кого ловили за руку – тоже ставили к стенке. Как ты думаешь, удалось бы нам так долго воевать с белыми, петлюровцами, да и с красными тоже, если бы в нашей армии не было дисциплины? За себя же скажу – с этими выродками, которые катуют[33] народ почем зря, я буду драться не на жизнь, а на смерть. Тем более что один раз я уже умер. Вот и верь теперь пословице: «Двум смертям не бывать, а одной – не миновать». Придется нам с тобой, братишка, проверить, можно ли умереть дважды. Но мы не будем с этим спешить…
Тут Каретник рассмеялся и похлопал меня по плечу.
6 августа 2014 года. Петровское у Саур-Могилы. Майор СБУ Кононов Леонид Андреевич
Еще не остыв после того, как эти идиоты проворонили Моравецкого, я решил хотя бы посмотреть, что за птицу нам принесло из далекого прошлого. Таковой оказался довольно-таки высоким осанистым человеком в форме и с золотыми эполетами. Лицо его было весьма смазливым – такие обычно нравятся женщинам, а также тем, про кого на рекламных щитах по всему Киеву пишут, что они «не пидоры, а геи». И мне почему-то показалось, что мой визави именно из последних, тем более что глаза его все время бегали, опасаясь встретиться с моими.
– Так вы, значит, Зинчук Григорий Александрович, сотник армии Украинской Народной Республики? – спросил я на украинском.
– Це так, пане…
– Майор я.
– Пане майоре, я можу и росийською мовою…
– Хорошо, пан сотник. Итак, вы служили адъютантом герцога Вильгельма-Франца Габсбург-Лотарингского, известного как Васыль Вышиваный?
– Именно так, пан майор.
– А почему вы тогда погибли, по вашим же словам, в Мелитополе?
Сотник потупил глаза и пробормотал:
– Там нужно было срочно укреплять фронт, и меня послали с этим приказом. Послал сам пан герцог.
«Тут явно что-то не так, – подумал я. – Где Каменец и где Мелитополь? Помнится, Васыль-то был, как говорится, поборником европейских ценностей. Неужто мое первое впечатление от этого Зинчука оказалось правильным?» А вслух спросил:
– А вы что, поссорились со своим… начальником?
– Да какое там поссорились! – трагическим голосом ответствовал Зинчук, заломив руки, а потом опомнился: – Я был его… наиболее приближенным офицером, и поэтому он послал именно меня.
– И как вас убило?
– Я когда-то учился на Ораниенбаумских офицерских стрелковых курсах. И был у меня там одноклассник, Андрей Фольмер…
– Меня не интересуют ваши любовные похождения, – я начал выходить из себя.
– Да нет, пане майоре, с ним у меня не было никакой любви, только дружба.
«Ага! – подумал я. – Признался, что ты из этих. С ним не было, с другими, значит, было».
– Ну и зачем вы мне про него рассказали?
– При Перемышле он позорно бежал в тыл, а я стоял насмерть и попал в плен тяжело раненным. Это потом меня… взяли в Сечевые стрельцы. Но именно он был в составе Белой армии, когда они ворвались в Мелитополь. Я сражался, пока не закончились патроны, и когда я увидел Фольмера с револьвером в руке, я поднял руки – а он, курва, выстрелил в меня. Думал, что я погиб, ан нет, оказался здесь.
«Когда он врет, у него голос дрожит, – заметил про себя я. – То есть и в Перемышле он попал в плен не так, и с Фольмером не все так просто, и вряд ли у него кончились патроны».
– Добро, пане сотнику. И что же вы хотите делать сейчас?
– Я, пане майоре, буду дюже добрым штабным офицером. Опыт у меня имеется, военное образование тоже. А в поле… мало я успел покомандовать, боюсь, там я буду хуже.
«Как я и думал», – усмехнулся я про себя и вспомнил слова старой песни: «А однажды в штабе от войны подалей…» Но ничего не успел сказать, когда, постучавшись, вошел Панкратов и, получив разрешение обратиться, сказал:
– Пане майоре, привели еще… одного такого.
6 августа 2014 года. Донецк, больница № 15. Военврач Балдан Марина Кечиловна
– Ну что ж, подруга, остались только шрамики на руках и на боку, да и те пройдут. Будешь жить, и жить хорошо. Неплохо тебе раны обработали – иначе могло бы быть намного хуже. Кто это сделал-то?
Ариадна смущенно улыбнулась, чуть замешкалась, и я подумала, что не иначе как там присутствуют дела сердечные. А это было бы чем-то новым – Адочка девушка необыкновенной красоты, ума и обаяния, но пока что она не подпустила ни одного молодого человека даже до того, что, как мне рассказали, когда я училась по обмену в США, американцы именуют «второй базой»[34] – сиречь дать молодому человеку возможность тактильно насладиться своими, скажем так, молочными железами. А они у Ариадны на загляденье – высокие, упругие, очень красивой формы. Я ей всегда завидовала – мои были совсем небольшими, но Ада мне говорила, что ее братья приняли на вооружение другую американскую поговорку – «больше, чем то, что влезает в руку – лишнее», и что многим мужчинам нравятся именно такие. Жаль, что ее братья – они постарше будут, чем моя подруга – оба женаты. Они оба сейчас на фронте, равно как и мой брательник… Дай-то Бог, чтобы все трое вернулись живыми и без особых увечий.
С Ариадной мы познакомились на первом курсе – случайно сели рядом на первой же лекции и стали подругами не разлей вода. Часто женская дружба пронизана соперничеством, но, как ни странно, у нас с ней его не ощущалось – если бы у меня была сестра, то вряд ли она была бы мне ближе, чем моя подруга. Впрочем, был еще один фактор – ни она, ни я до сих пор не познали близости с противоположным полом. Она – из-за строгого воспитания в семье (знаю, иногда это приводит к обратному, но не в ее случае), я же – потому что считала себя дурнушкой, ведь мой отец – наполовину тувинец, и если мои братья светлокожие, разве что чуть раскосые, то я выгляжу почти чистокровной дочерью верховьев Енисея и потомком соплеменников Темучина. Да и фамилия моя, над которой нередко издевались одноклассницы – Балдан – тоже была фактором, из-за которого я сторонилась не только мальчиков, но и просто дружбы с кем бы то ни было.