Тот вместе с моим другом Игорем с азартом обсуждали план набега на бандеровский штаб. Вроде на бумаге у них все получалось неплохо. Да и ребята имели опыт подобного рода операций. Только, как это обычно случается, в самый неподходящий момент могло появиться нечто никем не предвиденное, что с ходу отправляло в мусорное ведро любой тщательно продуманный план.
Взяв в руки листы бумаги с набросками, я с большим трудом разобрал каракули своего друга, почерк которого больше смахивал на китайские иероглифы. Меня приятно удивило то, что несколько предложений с употреблением еще дореволюционной орфографии были написаны почти каллиграфически. Видимо, в сельской школе, которую перед революцией закончил Каретник, неплохо преподавали чистописание.
Все ими изложенное у меня не вызвало особых возражений. Единственное, что я посоветовал, было пожелание украсить «комки» наших парней, которые должны были изображать бандеровцев, шевронами с изображениями символики ОУН-УПА. Мне доводилось встречаться с упоротыми нациками у себя на родине. Там шеврон с паскудной рожей Бандеры или Шухевича, либо с призывами типа «москаляку на гиляку», был предметом гордости для этих ублюдков.
Кроме того, я посоветовал нашим «ряженым» почаще употреблять блатной жаргон. Многие из укропов уже успели потоптать зону, чем они гордились, как и триппером, подхваченным у местных дешевых шалав.
– Грек, Семен, – сказал я, – хочу вам еще вот о чем напомнить. Постарайтесь из своих ребят, которые пойдут в штаб, переодевшись в бандеровцев, выбрать таких, у которых нервы покрепче и выдержка железная. Думаю, что, скорее всего, «навозовцы» станут перед ними хвастать своими кровавыми подвигами. И не каждый сумеет сохранить спокойствие и выдержку.
– Это мы понимаем, – помрачнев, кивнул Каретник. – Только где ж таких сейчас найдешь?
Хлопцы, которые сейчас в моем отряде, этих гадов готовы голыми руками рвать.
– Таких отправлять на задание, – добавил Грек, – это значит, отправлять на верную смерть. Эх, жаль, что мне в Сауровку лучше не ходить – как я уже говорил, не исключено, что в штабе могут оказаться те, кто видел меня в Марике. Тогда придется банально мочить всех, кто нам повстречается. И, с учетом их численного превосходства, там мы все и останемся.
– Не, так дело не пойдет! – воскликнул Каретник. – Нам надо и этих сволочей пострелять, и самим целыми вернуться назад.
– Хошь не хошь, – вздохнул я, – а придется с той группой идти мне. И не шумите – другого выхода нет. Стрелять я могу, в лицо меня из бандеровской шайки-лейки никто не знает. К тому же говор у меня захидный, то есть с точки зрения свидомых я буду выглядеть стопроцентно своим.
– Ага, – не выдержал Грек, – стопроцентным инвалидом. Как ты объяснишь то, что аптекой от тебя разит за версту и что ты ходишь, шатаясь, как марионетка?
– Скажу, что на колчаковских фронтах, пардон, в бою с сепарами раненный. А теперь вместе с хлопцами следую на «ридну Станиславщину» на излечение. Оттуда потом отправлюсь в Европу, где буду по Парижу гулять, и в Венской опере каву пить… А в штаб зашел, дабы узнать, нет ли попутного транспорта.
– Ну, если так, то ладно, – сдался Грек. – Ой, Орест, смотри, может, не стоит тебе головой своей седой рисковать? Разве мало мы с тобой рядом со смертью проходили?
– Не журысь, Игорек, – я подмигнул Греку. – Пули для нас с тобой еще не отлили. Мы с тобой еще поживем. Ведь должны же мы дотянуть до нашей победы? Или зря вот эти ребята с того света нам помогать явились?
– Эх, жаль, что у меня таких, как вы, бойцов не хватало, – покачал головой Семен Каретник. – Кого только у батьки не было, а вот таких отчаянных, как вы, можно было по пальцам пересчитать.
– Ну что ж, – решил я, – если больше ни у кого возражений не имеется, то давайте я перепишу все это начисто, и можно будет идти с готовым планом операции к Павлу Сергеичу. Ведь без его помощи нам никак не обойтись. Да и согласовать наши действия тоже необходимо. Как-никак, он наш «большой брат»…
Ночь с 10 на 11 августа 2014 года. Снежное.
Князев Слава, беженец. А теперь и бездомный
Квартиру маме дали в двух шагах от больницы – мне вручили ключи и сообщили адрес, пояснив, как туда пройти. Дом был не ахти – то, что родители именуют – именовали – «хрущобами», но все же лучше, чем ничего…
Сама квартира, судя по всему, ранее принадлежала стороннику новой власти. Трызубы на стенах, портрет Бандеры в одной комнате, Шухевича в другой, а на кухне – «мапа Украины», на которой я, к своему удивлению, увидел и Поволжье, и Кубань, и Кавказ, и еще много чего… Особенно мне понравилась надпись сверху – «Die Ukraina für den Weltfrieden». Немного немецкого я знаю и смог понять, что это означает «Украина за мир во всем мире» – и изображение стилизованных запорожцев, нападающих на территории, которые на «мапе» еще оставались у москалей[62].
Я снял и «мапу», и портреты, и трызубы – после того, что мне довелось видеть в последние дни, я не хотел видеть ничего украинского, хотя еще полгода назад спокойно учился в украинской школе в Марике. Впрочем, она таковой оставалась и после того, как в городе провозгласили ДНР… учителя-то никуда не делись, и мы точно так же учили «творы» Леси Украинки, Ивана Франко и, естественно, Тараса Шевченко, тогда как русский язык был факультативом. Так что по-украински я, ежели что, смогу объясниться – да и «Кобзаря», в отличие от «Евгения Онегина», читал и даже могу кое-что продекламировать. Могу, но не хочу.
В квартире были две комнаты – одна большая, ее я сразу же выделил маме, и одна совсем крохотная, ее присмотрел себе. В ней была койка, на которую я еле влезал – но вряд ли она мне понадобится так уж надолго, небольшой шкаф и узенький стол. Ну что ж, для меня хватит – тем более вещей у меня не было. В шкафу я нашел кое-какое постельное белье и постелил и себе, и маме, повесил в ванной полотенца и решил сходить в магазин – деньги мне мама дала, но сначала решил включить холодильник и, увы, заглянул в него. Там оказались какие-то заплесневелые продукты, я их первым делом выбросил в мусорное ведро, снес его в баки во дворе и основательно помыл холодильник.
Я уже возвращался из магазина, как услышал:
– Славка! Славка!
Я обернулся и обомлел – рядом с соседним домом стояла Вика.
– Викуля! – И я аккуратно положил на землю пакеты и распахнул объятия. – Ты еще здесь, не в России?
– Мама тут приятеля встретила. Он нас убедил, что сейчас в Россию опасно – стреляют по дороге. А когда станет можно, он нас сам и отвезет, – улыбнулась она.
– Айда ко мне!
– Пока не могу, меня мама ждет. А давай встретимся сегодня вечером!
– А давай! – согласился я, хотя мне и вспомнилось, чем именно Вика хотела заниматься со мной во время первой нашей встречи. Было, конечно, волнительно, но мне было мучительно стыдно от одного воспоминания. Эх, что бы сказала мама, если бы она об этом узнала…
– Мама сегодня вечером уходит к… тому самому знакомому, так что часов в десять можешь приходить. Тогда ее точно уже не будет. Первый подъезд, квартира семь.
– В десять? А не поздновато? Мама вряд ли отпустит. Впрочем… – и я взглянул на дерево, росшее у окон нашего временного пристанища, находившегося на третьем этаже, – что-нибудь придумаю.
Вечером в половину десятого я сказал маме, что иду спать, а без десяти десять как можно тише открыл окно. Оно все равно чуть скрипнуло, и я задержал дыхание, но мама вроде ничего не заметила. Подождав минуты три, я схватился за толстую ветку и перебрался к стволу, а затем спустился на землю и поторопился на цыпочках в соседний подъезд.
Вика ждала меня у двери, крепко обняла и потащила на кухню, где меня уже ждал чай с сушками. Пил я степенно, размеренно – наверное, потому что знал, что меня ждет в ближайшем будущем. Поэтому же я помыл чашки, хоть она и говорила, что, мол, подожди, я потом все сделаю.
И только я уселся с ней на диван, как услышал близкий свист, а затем взрыв. И еще один. И еще.
– Тикаем! – закричал я, и мы – хорошо еще, на сей раз так и не успели раздеться – поскакали вниз по лестнице, на улицу. И первое, что я увидел – это то, что вместо дома, где нас с мамой поселили, была груда дымящихся развалин.
– Мама! Мама! – заорала Вика. – Она во втором подъезде!
– Моя в первом, – глухо ответил я и побежал к дому. Кто-то пытался разобрать завалы, и я начал помогать, не замечая, как по моему лицу текут слезы, а потом как я рыдаю в голос. Потерять сначала отца, а теперь и мать… И бедная Вика!
Скоро прибыл экскаватор, нам приказали отойти, и началась уже серьезная работа. Начали со второго подъезда, и тетю Женю и ее неизвестного мне приятеля откопали первыми. Вика бросилась туда, крича в голос, а я побежал за ней, обнял ее и начал молча гладить ее по голове. Она сначала вырывалась, потом обмякла, уткнулась мне в грудь и начала всхлипывать, а я продолжал ее гладить и одновременно тупо смотрел на все происходящее, ждал с ужасом, когда же наконец выкопают мою маму, и проклинал про себя всех тех, кто развязал эту войну – Яценюка, Порошенко, Турчинова, Тягнибока, Кличко, Нуланд, Штайнмайера… всех не перечислишь – имя им легион.
10 августа 2014 года. Окрестности Саур-Могилы. Сауровка.
Капитан Березнюк Владимир, батальон «Азов»
Ненавижу эту чертову Саур-Могилу! Столько здесь моих побратимов полегло, столько украинских патриотов отправилось к Перуну… А теперь еще эта идиотская история с какими-то коцаными пиндосами – и почти полное уничтожение группы Васюры из-за них.
То ли дело Мариуполь – после захвата города мы неплохо в нем порезвились. Именно там на пойманных сепарах, которых мы препроводили в «библиотеку», многие из нас, в том числе и я, учились американской технике «усиленного допроса». Жаль, двое у меня подохли, прежде чем я наконец-то понял, как именно следует проводить «условное утопление». Но это было только начало…