А когда к нам в Петровское пришли «захистники», то они первым делом перестреляли наших собачек. За что они так были злы на них – ума не приложу. Может быть, кое-кого из этих бандитских рож собачки помогли посадить, унюхав наркотики или взрывчатку? Не знаю, мне этого не понять.
Потом они стали хватать всех без разбору – мужчин, женщин и особенно молоденьких девочек. Я вовремя сообразила, что мне ничего хорошего ждать от этих уродов не приходится, и срочно перебралась в сторожку неподалеку от Саур-Могилы, ключи от которой мне отдал Иван Петрович, местный лесник, когда уходил в ополчение. Почему именно мне? Дружили мы с ним, чего уж тут скрывать, а, если честно, находились и в более близких отношениях, пусть и не «узаконенных». Ваня не раз делал мне предложение, только я почему-то все медлила с ответом.
Сторожка находилась в лесополосе, посаженной, по рассказам матери, еще при Иосифе Виссарионыче. Тогда все дружно высаживали в степи деревья и кустарники, выкапывали пруды и водоемы. Только после прихода к власти «кукурузника», как мать презрительно называла Хрущева, высадка новых лесополос практически прекратилась.
В избушке Ивана были топчан, газовая плитка, керосиновая лампа, запас еды и керосина, запасной баллон с пропаном. А рядом с ней находился родник, так что чистейшей водой я была обеспечена. Умывальник, конечно, был сельским, вместо душа было ведро, вода только холодная, а отхожее место, как сказано в фильме, «туалет типа сортир». Но все чисто, аккуратно – Ваня был из числа тех холостяков, у которых везде порядок.
Еды – в основном это были консервы и упакованные в жестяные банки крупы – должно было хватить месяца, наверное, на три. Имелся и сухой собачий корм – у Вани был ирландский сеттер, Фил, которого он отдал в наш питомник, когда уходил. Песика тоже застрелили «патриоты», после своего прихода они для начала устроили «сафари» на наших собак – пока не переключились на людей.
Дня через два после того, как поселилась в сторожке, я услышала, как кто-то скулил перед дверью. Я открыла дверь и увидела свою любимицу – коикерхондье Трикси. Осмотрев собачку, я с радостью удостоверилась, что у нее лишь большая ссадина от пули на боку – каким-то чудом она смогла убежать от «охотников». Ну что ж, подумала я, вода для нее есть, еда тоже, пусть не самая лучшая – я своих собак «педигри» и прочей подобной гадостью не кормила.
Гулять с Трикси мы выходили лишь вечером и ночью – пока что меня «захистники» не обнаружили, и мне очень хотелось остаться вне их зоны внимания как можно дольше. Так что днем я лишь выводила ее метров на десять, ждала, пока она сделает свои дела, и возвращалась с ней в избушку. Умница Трикси все понимала, не капризничала и старалась как можно меньше шуметь. Лишь иногда она жалобно поскуливала, задевая раненым боком за деревце или кустик. Зато, как только садилось солнце, мы, стараясь не ступать на сухие ветки, гуляли по всей лесополосе – а она простиралась на несколько десятков километров.
Однажды днем я услышала женский крик, после чего затрещали ветки. Я схватила Трикси и выскочила с ней, спрятавшись в небольшой ложбинке метрах в двадцати от домика. Конечно, если бы «азовцы» увидели сторожку, то и меня они нашли в два счета. Но мне подумалось, что еще быстрее меня обнаружат, если я попробую – даже ползком – перебраться в густой подлесок. Но больше ветки не трещали, и я потихоньку, сдерживая дыхание, вернулась в сторожку.
Как только стемнело, мы с Трикси пошли посмотреть, что же там произошло. Я была готова ко всему, но увидеть тело женщины, да еще азиатки – в свете практически полной луны я смогла разобрать черты ее лица – было для меня шоком. Трикси обнюхала женщину, а потом начала лизать ее лицо. Глаза у незнакомки на секунду приоткрылись. Я сказала ей:
– Не бойтесь, сейчас я попробую вам помочь.
Но она снова потеряла сознание. Я приложила руку к жилке на ее шее – сердце билось. Что ж, подумала я, нужно искать своих. Я перетащила девушку в сторожку, после чего, достав из ее правого нагрудного кармана какой-то документ – в нем почему-то была дыра – заперла ее вместе с Трикси в сторожке и отправилась на северо-восток, где, насколько мне было известно, еще были наши. Наши уже без кавычек – после зверств, увиденных мною в Петровском и в районе питомника, я поняла, где здесь свои и где чужие.
Той ночью я каким-то чудом смогла дойти до Первомайского – это пригород Снежного – и забарабанила в двери отделения милиции. Там кто-то загремел оружием, выругался, а потом спросил, не открывая двери:
– Кто там? И что вам надо?
Я стала рассказывать о случившемся и о найденной мною в лесу женщине. Милиционеры о чем-то переговорили между собой, потом дверь открылась, и, держа автомат наизготовку, из отделения вышел высокий парень в милицейской форме, в каске и бронежилете. Он первым делом осмотрелся, убедился, что я пришла одна, а потом спросил:
– Женщина незнакомая, говоришь. А кто она такая и откуда?
Я протянула ему удостоверение, которое я нашла в кармане незнакомки. Он нагнулся, подсветил себе светодиодным фонариком, присвистнул и сказал мне:
– Обождите. Сейчас я приведу ребят, и вы им покажете, где оставили эту даму.
По лесной дороге мы ехали с выключенными фарами. Видимо, водитель неплохо знал маршрут и почти не сбавлял скорость. Не доезжая метров сто до сторожки, мы остановились и пошли дальше пешком. Милиционеры внимательно осматривались и не выпускали из рук оружие. В домике, услышав наши шаги, радостно заскулила Трикси.
Девушка лежала на топчане, и по тому, как она тяжело дышала и постанывала, можно было понять, что она еще жива. Ее тщательно осмотрел пожилой фельдшер и тихо сказал:
– Повреждены ребра, и такое впечатление, что есть и внутренние травмы. Но думаю, что она выживет. Только надо побыстрее отправить ее в больницу.
Девушку погрузили на принесенные носилки, занесли в машину, и мы отправились в обратный путь. Когда мы въехали в Первомайское, сидевший рядом со мной на жесткой скамеечке сержант-милиционер спросил:
– Вы хотите вернуться обратно или останетесь здесь?
– А наши отсюда не уйдут? – спросила я невпопад.
– Даст Бог, нет, – кивнул сержант.
– Тогда лучше я останусь. Вот только где?
– Как раз это не проблема. Пустых квартир и даже домов много, особенно в Снежном, так что жилье мы для вас завтра найдем, а сегодня заночуете у меня.
– Спасибо! Кстати, я вообще-то кинолог, но первую помощь сумею оказать и собаке, и человеку. Могу пойти санитаркой или медсестрой в госпиталь.
– Тогда лучше медсестрой. А то у нас раненых много, а медицинского персонала мало. Завтра с утра я отведу вас к главврачу местной больнички. Заодно и домик подходящий есть рядом – там жила одна дама, которая еще десять лет назад за Ющенко агитировала, зимой на майдан ездила, а в апреле отсюда слиняла. Жилплощадь с тех пор пустует. Надо будет, наверное, в порядок привести…
– Приведу, не впервой, – улыбнулась я. – А что будет с девушкой?
– Ее мы прямо сейчас отвезем в Донецк. Похоже, это очень интересный случай…
5 августа 2014 года. Село Петровское Донецкой области.
Майор СБУ Кононов Леонид Андреевич
– Ну и где же пан Моравецкий? – спросил я по-русски капитана Панкратова, встретившего меня на пороге дома, который он выбрал себе для временного проживания. Что он сделал с хозяевами, я так и не узнал – может, им повезло, и они успели унести ноги подобру-поздорову, а может, они покоятся за околицей села, где виднеются несколько свежевырытых братских могил. Панкратов оказался грузным, полнеющим детиной, с большим пивным пузом и руками, покрытыми наколками.
– Пане майоре, пан Моравецькый… – и он попытался что-то сказать на мове, но, похоже, весь словарный запас «великого и могучего украинского языка» у него на этом закончился. «Державну мову» он явно знал лишь постольку-поскольку. По его произношению я понял, что он, скорее всего, родом откуда-то из-под Днепропетровска.
– Давайте лучше будем говорить по-русски, – предложил я. – Здесь, как в том анекдоте, все свои.
Тот вздохнул с облегчением и продолжил на родном для нас языке:
– Пан майор, пан Моравецкий решил поохотиться на сепаров. Иностранные гости любят этим заниматься. Мы его прождали весь вечер и всю ночь – а рано утром кто-то видел, как его уводили сепары в сторону Саур-Могилы. Насколько мне известно, для вызволения пана Моравецкого был задействован наш человек у сепаров, и мы надеемся, что его сегодня спасут из неволи. Ждем его ночью, после захода солнца.
Я лишь кивнул, но в груди у меня все бурлило от злости. Больше всего мне хотелось сделать то, чего я себе почти никогда не позволяю – длинно и многоэтажно выматериться. Этот Моравецкий возомнил, что он сверхчеловек, для которого Донбасс что-то вроде африканского заповедника, где можно поохотиться за живой двуногой дичью. А ведь совсем недавно пшеки были «неграми Европы», а теперь, видите ли, запанували. И этот пан вместо того, чтобы заниматься своими прямыми делами, решил сделать несколько селфи с трупами погибших ополченцев – сепарами я их про себя никогда не называл. Причем одно дело, когда враг хорошо вооружен, и ты имеешь реальный шанс в ответ получить пулю, и другое – когда ты охотишься на шахтеров и таксистов, которые вооружены кое-как и часто толком и воевать-то не умеют.
Впрочем, я вообще не одобряю то, что происходит на Украине с конца восьмидесятых. Но я все еще ношу форму Нэзалэжной Украины и делаю свою работу так, как я ее привык делать. Все-таки я ей присягал… Хотя, конечно, до того я давал присягу Советскому Союзу, и ее, по сути, нарушил.
Эх, говорила мне тогда супруга – плюнем на все и уедем в Россию. Но я подумал – здесь у нас квартира, родители – мои в Киеве, ее в Крыму, дача в Любимовке под Севастополем… А в России все придется начинать с нуля. И скрепя сердце я принес-таки новую присягу, успокаивая себя тем, что СССР больше нет. Хотя совесть свербила и тогда, и в 2005 году, и тем более сейчас.