ительно смеется?
Лучше поцеловать ее в темном подъезде, где не горит ни одна лампочка. Там, по крайней мере, она не заметит его смущения. А он наверняка смутится, ему еще не приходилось целоваться в темных подъездах. Вот это романтика! Так, где-то в глубине души, где-то очень глубоко, он все-таки романтик. Скорее всего, ему это передалось по наследству от матери, у той романтики хватало на двоих: на себя и на отца, который кривил лицо каждый раз, когда из матери лезла «дурь».
Румянцев подумал о том, что перед поцелуем ему нужно будет выразить как-то свое чувство привязанности, симпатии к Белоснежке, и решительно взял ее руку. Теплая маленькая ладонь и не думала вырываться, только Белоснежка перестала хихикать и замолчала. Румянцев поглядел на экран и захохотал. Сцена действительно была довольно комичная: кавалер шел навстречу невесте с огромным букетом цветов, который держал перед собой, и не заметил открытый люк. Идиотизм! Полнейший! Затасканный момент, а он над ним смеется? Нет, с ним явно что-то происходит.
Эля поглядела на экран и тоже засмеялась, только совершенно искренне, без всяких задних мыслей. Ей было хорошо так, как еще не бывало. Румянцев сидел рядом с Элей, держал ее руку в своей ладони и радовался вместе с ней. Что еще нужно для полного счастья? Чтобы он ее поцеловал.
Это начинает приобретать формы навязчивой идеи. С этим нужно что-то немедленно делать. Эля непроизвольно повела плечом.
– Извини, – прошептал ей на ухо Никита и убрал свою руку.
Ну почему ей приспичило шевелиться именно в тот момент, когда он попытался ее обнять?! Вот дура-то. Теперь он точно к ней не прикоснется. Подумаешь, видала Элька Скороходова таких! Да не видала, не видала, чтобы извинялись и убирали руки. Что ему сказать-то?! Положи немедленно на место?! На ее плечо то есть! Потерпевший главный герой на костылях и в гипсе тем временем обнимал свою экранную возлюбленную. И та терпела и не скидывала его гипс! Румянцев, увидев эту сцену, рассмеялся, а Эльке отчего-то захотелось плакать. Вот так и бывает, смотришь один и тот же фильм, а эмоции выдаешь разные. Во всем они с Румянцевым разные.
На финальной сцене, когда герои самозабвенно целовались, клянясь друг другу в вечной любви, Эльке хотелось рыдать в голос. Румянцев оставил в покое не только ее плечи, но и руку, которую трепетно продержал половину фильма.
– Понравилось?! – довольно поинтересовался он, когда зал наполнился ярким светом.
– Угу, – кивнула головой сиротинушка. – Только в жизни такого не бывает! Или он ее любит, или она его. Оба вместе только в «Ромео и Джульетте», да и то с печальным финалом.
– Разве? – поразился Никита. – А мне фильм понравился. Я и не думал, что он оторван от действительности. Впрочем, свое мнение ты сможешь высказать режиссеру, который выступит после перерыва. А пока мы пойдем и перекусим чего-нибудь в буфете. Если ты не против, конечно.
Эля не была против чего-нибудь перекусить, хотя в местный буфет олигарха было бы лучше не водить. Чашку кофе для него можно будет там найти, но не больше того.
Больше, там было гораздо больше того, о чем она думала. Буфет оказался не буфетом, а выездным отделом ресторана «Астория» по меньшей мере. В других приличных ресторанах Элька не была, да и в «Асторию» попала случайно с подругами.
Румянцев усадил ее за столик, сел сам, и к ним сразу же подбежал официант. Пока господин Безупречность делал заказ, ориентируясь на вкусовые предпочтения спутницы, Элька с тоской думала о том, что все это он устроил ради нее. Старался человек, и ей, следуя законам жанра, следует его отблагодарить. Но каким образом? Устроить ради него тусовку у деда в деревне? Там он уже был и впечатлился. А что она еще может? Только высказать свое положительное мнение о фильме режиссеру. Перед ней же должна выступить целая съемочная группа!
– Как-то неудобно, – прошептала она Румянцеву, – придет режиссер, начнет рассказывать, а в зале только одни мы сидим.
– Думаешь? – искренне удивился олигарх, которому подобная мысль не приходила в голову.
– Конечно, человеку обидно станет, что публики мало, – продолжала гнуть свое Элька.
– Ладно, – согласился Румянцев и позвал Левушкина. – Организуй народ, публику, что ли.
– Так там это, – развел руками подбежавший Левушкин, – милиция всех разогнала, а сеанс последний.
Румянцев смерил начальника безопасности придирчивым взглядом и отвернулся от него. Левушкин покорно опустил голову и пошел организовывать народ, публику.
Клотильда Павловна не всегда собирала бутылки по ночам. Раньше, в те далекие года, которые память уже отказывалась вспоминать, она служила балериной в театре. Легкая, невесомая, она танцевала, как богиня, только мало кто это замечал. Лишь ее подруга Серафима, которая сегодня шныряла по кустам бок о бок с ней и жаловалась на мизерную пенсию почтового работника. Годы летели, вместе с ними сменялась череда мужей, кавалеров, любовников, не оставляя после них ничего хорошего. И вот Клотильда Павловна у разбитого корыта.
– Отличная бутылочка, – повертела перед ее носом Серафима, – за нее хорошо заплатят. Еще с десяток, и можно возвращаться по домам.
Клотильда Павловна кивнула седой растрепанной головой и потуже завязала на шее ветхий шарфик. Да, несколько мусорных баков, и можно возвращаться домой. Хорошо, что быстро темнеет и они успевают собрать свою норму. Шататься по ночам, а тем более собирать бутылки днем Клотильда Павловна наотрез отказывалась. Ей было стыдно. Серафима этого не понимала, но с подругой не спорила.
– Еще одна! – радостно провозгласила она, опуская в авоську найденную посудину.
– Дамы! – над согнутыми у урны старушками раздался властный голос. – Не желаете ли обсудить премьеру?! – Голос говорил таким тоном, что если бы те не пожелали, то им пришлось бы туго.
– Желаем, – пискнула Серафима, прижимая к чахлой груди авоську с бутылками.
– Премьеру? – переспросила Клотильда Павловна, вспоминая это необыкновенное для нее действо.
– В местном кинотеатре, дамы. Очень рекомендую. Прямо прошу, мадам-с! – взревел Левушкин и подхватил обеих старушек под руки.
Режиссер фильма Ростислав Обетованный обалдел, глядя на сидящую в зале публику. Его предупредили, что показ будет специальным, но не до такой же степени! Ладно бы один господин Румянцев со своей приятельницей, которой, по всей вероятности, он и хотел сделать нечто приятное. Но эти две облезлые особы в первом ряду?! Обетованный не находил слов для того, чтобы выразить свое возмущение. Его ищущую, творческую натуру оскорблял их замызганный вид. Впрочем, особенно возмущаться за ту огромную сумму, которую ему заплатили за выступление, он не мог. Пришлось стерпеть и выйти на сцену вместе со всей съемочной группой.
– Дорогие зрители! – начал Обетованный и замолчал, прикидывая, на ком ему остановить свой взор: на господине, отвалившем ему деньги, или на его симпатичной приятельнице. Ну не на бомжихах же, в самом деле! – Дорогие зрительницы! – он обратился непосредственно к Скороходовой. – Наше совместное творчество, – режиссер указал на группу, – было призвано порадовать вас, но вместе с тем мы хотели сказать нечто иное! Мы постарались донести до зрителя всю глубину нашего творческого поиска, всю широту наших взглядов на современное общество…
– Короче, молодой человек! – не выдержала Серафима, громыхнув пустыми бутылками. Ей не давала спокойно сидеть и обсуждать премьеру мысль о том, что на соседней помойке осталась пустая посуда. А время шло, оно стремительно приближалось к ночи, и с каждой минутой таяла надежда на Клотю. Та отказывалась заниматься делом по ночам. Белым днем она тоже не ходила по помойкам. Серафима жалела, что связалась с интеллигенткой, но бросить подругу не могла.
Левушкин смерил ее презрительным взглядом и резанул ребром ладони по своей шее.
– А я что? – пожала плечами та. – Я ничего. Хотелось бы сразу к сути.
– Пардон, господа, – встряла Клотильда Павловна, развязывая свой облезлый шарфик и устраиваясь на сиденьях удобнее, – продолжайте, пожалуйста! Как это высоконравственно, показать всю широту!
– М-да, – сказал Обетованный и продолжил.
Эля сидела молча и изумленно таращилась на режиссера. С ней разговаривал сам Обетованный! А там, позади него, стоял и изучал ее внимательным взглядом Паша Кочетков! Тот самый герой-любовник, который с букетом рухнул в канализационный люк, а потом целовался с главной героиней…
– Артемьева приехать на встречу, к сожалению, не смогла, – оправдывался тем временем режиссер. – По уважительной причине.
– Порошу указать причину! – крикнула Серафима и потрясла перед режиссером пустой посудой. – Мы из-за нее время теряем, видишь ли.
– Понимаете, – принялся извиняться тот, выуживая из кармана одноразовую салфетку и протирая ею лоб. – Она находится сейчас в некотором очень интересном положении. Дело в том, что она сейчас в родильном отделении…
– За это нужно выпить! – орала Серафима. – Мужик, – она нагло обратилась к Левушкину, – сгоняй в буфет! Ребята, – Серафима тут же прослезилась, – какие вы хорошие! Мне, пожалуйста, шампанского! Советского! – И Серафима, установив авоську с бутылками на свободное место, послала Левушкину воздушный поцелуй. Румянцев пожал плечами и кивнул. Левушкин покраснел и скрылся.
Обсуждение премьеры затянулось и плавно перешло из зала в буфет, откуда Левушкин принес-таки для Серафимы бокал Советского шампанского. Почувствовав сладкий вкус халявы, старушка не остановилась, а потребовала продолжения банкета. Его и продолжили под бурные рукоплескания старых дам, которые предвкушали, какое огромное количество бутылок заберут с собой.
Элька представить себе не могла, что она выпьет на брудершафт с самим Обетованным, после чего поцелуется с ним, потом выпьет и поцелуется с главным героем, после них поцелуется с Румянцевым… Здесь ей бы остановиться, но, подбадриваемая расходившейся Серафимой и жеманной Клотильдой Павловной, она поцеловалась с Румянцевым еще разок. Целоваться с ним было приятно, но от этого Эльке не стало легче, наоборот, ей взгрустнулось. Почему он такой хороший?! Был бы подлец и негодяй, обманывать его можно было бы со спокойной совестью. А в том, что Румянцева придется о