Антигон приблизился уже с войском; он вел двадцать тысяч македонской пехоты и тысячу четыреста конных. Арат украдкой от неприятелей вышел к нему навстречу морем в Пеги* вместе с демиургами. Он не весьма полагался на Антигона и не доверял македонянам. Он чувствовал сам, что сделался великим и сильным по мере того, как причинял вред македонянам, и что первая и важнейшая цель его правления была вражда его к Антигону. Однако находясь в крайней необходимости и при таких обстоятельствах, в которых начальствующие должны повиноваться, он решился на этот тяжкий шаг. Наконец возвещено было Антигону, что Арат приближается. Он принял сопровождавших просто и по обыкновению, но Арата при первой встрече принял с особым уважением и, находя в нем человека доброго и разумного, приблизил к себе на правах друга. Арат не только был ему полезен в важных делах, но в свободное время имел дар нравиться царю более всякого другого. Хотя Антигон был молод, но постигнув свойства этого мужа, которые делали не только способнее к царской дружбе более всех ахейцев, но и македонян, бывших при нем, употреблял его во всех случаях; тогда сбылось и знамение, которое боги явили ему при жертвоприношении. Говорят, что незадолго перед тем Арат принес жертву, во внутренности которой нашли две желчи, окруженные одним жиром. Прорицатель сказал ему, что вскоре будет у него тесная дружба с теми, кто суть злейшие его неприятели. Арат пропустил это без внимания, ибо он вообще мало имел доверия к жертвам и гаданиям, но более действовал умом своим. Впоследствии, когда война продолжалась с успехом, Антигон сделал в Коринфе пиршество, к которому пригласил много гостей, а Арата посадил выше себя. Вскоре после того приказал он накинуть на себя платье и спрашивал Арата, не холодно ли ему. Арат отвечал, что он очень зябнет, и Антигон велел ему сесть ближе, принесен был ковер, которым служители покрыли обоих. Тогда-то Арат вспомнил о жертвоприношении, начал смеяться и рассказал царю знамение и прорицание. Впрочем, это случилось несколько лет спустя.
Находясь в Пегах, они поклялись взаимно в верности и обратились на неприятелей. В окрестностях Коринфа происходили сражения; Клеомен был укреплен, и коринфяне защищались с усердием. Между тем аргивянин Аристотель, друг Арата, послал к нему тайно вестника, обещая возмутить Аргос против Клеомена, если Арат придет туда с войском. Арат сообщил о том Антигону и с тысячью пятьюстами воинов отправился из Истма в Эпидавр на судах с великой поспешностью. Аргивяне, возмутившись, напали на клеоменовых воинов и заперли их в крепости. Клеомен, получив о том известие и боясь, чтобы неприятели, заняв Аргос, не отрезали ему отступления в свою область, оставил Акрокоринф ночью и шел на помощь Аргосу. Он успел войти в город и одержал над противниками некоторые выгоды, но вскоре после того Арат прибыл туда, а следом царь показался со своей силою. Клеомен отступил в Мантинею.
После этого происшествия все города опять пристали к Ахейскому союзу, а Антигон занял Акрокоринф. Арат, будучи избран полководцем ахейцами, убедил их принести в дар Антигону имение тираннов и изменников. Аристомах в Кенхреях был предан мучениям и утоплен. Этот поступок навлек на Арата сильное порицание, ибо он позволил предать беззаконной смерти человека не дурного, но которого он сам употреблял и которого склонил сложить с себя тиранническую власть и присоединиться к Ахейскому союзу вместе со своим городом.
Уже начинали ставить в вину Арату и другие неприятные случаи. Во-первых, винили его за то, что ахейцы принесли в дар Антигону Коринф, как некое неважное местечко; что позволили ему ограбить Орхомен и поставить в нем македонское охранное войско; при том утвердили не писать никакому другому царю и не посылать посольства против воли Антигона; они были принуждены содержать и давать жалованье македонянам; они совершали жертвы, игры и возлияния в честь Антигона, чему пример подали сограждане Арата; они приняли к себе в город Антигона, которого угощал у себя Арат. Во всем винили Арата, не ведая, что как скоро он предал Антигону бразды правления, то был увлечен стремлением царской власти и не владел уже более одного голоса, которого смелое употребление было всегда опасно. Впрочем, Арат был явно огорчен многими поступками Антигона, как например, поступком с кумирами. Антигон велел восстановить низложенные кумиры тираннов в Аргосе, а кумиры тех, кто взял Акрокоринф, и которые до того стояли, велел низложить, исключая кумира Арата. Хотя Арат убедительно просил его переменить мысли, однако же Антигон не уважил его просьбы.
Поступки ахейцев с Мантинеей не могут назваться достойными греческого народа. Когда они завладели городом, посредством Антигона, то умертвили первых и славнейших мужей, а других частью продали, частью послали в Македонию в оковах; жен и детей их превратили в невольников; третью часть собранных денег разделили между собою, а две трети отдали македонянам. Так поступили они по праву мщения, ибо хотя и тяжко обойтись таким образом с единоплеменным и родством связанным народом из гнева, но, как говорит Симонид, в нужде сладостно и вовсе не жестоко утешить и успокоить свой дух, огорченный и воспаленный гневом. Но то, что впоследствии учинено с этим городом, не оставляет Арату ни пристойного, ни необходимого предлога к оправданию себя. Когда ахейцы получили от Антигона в дар этот город и решились его населить, то Арат, будучи полководцем, избран при том основателем города и определил, чтобы оный не назывался более Мантинеей, но Антигонией – имя, которое сохранил город и поныне. Таким образом, «любезная Мантинея»* совсем исчезла; город носит имя того, кто погубил и умертвил граждан.
После того Клеомен проиграл большое сражение при Селласии, оставил Спарту и отплыл в Египет. Антигон поступил с Аратом со всей справедливостью и благосклонностью, отправился в Македонию, где занемог и послал в Пелопоннес наследника престола Филиппа, который едва достиг юношества, с приказанием обращать внимание к Арату, через него иметь сношение с городами и сделаться известным ахейцам. Арат принял Филиппа и, внушив ему великую привязанность к себе, честолюбие и ревность к делам Греции, отослал его в Македонию.
По смерти Антигона* этолийцы, презирая ахейцев за их недеятельность, которые, привыкнув защищаться чужими руками и укрываться под щитом македонян, проводили время в праздности и беспорядке, напали на Пелопоннес. Они опустошили города Патры и Димы, так сказать, мимоходом; потом вступили в Мессению и разоряли ее. Арат досадовал на происходящее, видя, что тогдашний полководец Тимоксен был в нерешимости и медлил, ибо время полководства его приходило к концу; и будучи сам избран полководцем после него, принял начальство пятнадцатью днями прежде, нежели как следовало, дабы подать помощь мессенцам. Собрав ахейцев, мало искусившихся в оружиях и духом ослабших к военным предприятиям, он был побежден при Кафиях. Его винили в том, что предводительствовал в сем деле слишком горячо и дерзко; он унизился духом и потерял всю надежду так, что, хотя впоследствии этолийцы подавали ему случай напасть на них, однако он от того удержался и позволил им предаваться в Пелопоннесе всевозможным бесчинствам с великою наглостью и необузданностью. Ахейцы опять простирали руки к Македонии и призывали Филиппа обратиться к греческим делам, надеясь, что он по причине благосклонности и доверенности своей к Арату будет поступать с ними кротко и охотно исполнять их желания.
Но Апеллес, Мегалей* и другие придворные тогда в первый раз стали клеветать на Арата. Царь, будучи убежден их словами, содействовал его противникам и старался об избрании Эперата в ахейские полководцы. Когда же Эперат был вовсе пренебрегаем ахейцами, а Арат не радел о делах, и ничего полезного не производилось, то Филипп познал, что сделал важную ошибку. Он обратился опять к Арату и предался ему; дела имели во всем успех; сила и слава Филиппа возрастали. По этой причине Филипп был в зависимости от него, как обязанный ему своими успехами и возвышением.
Арат показал себя человеком, искусным управлять не только демократией, но и царством. Правила и свойства его являлись во всех действиях этого государя, наводя на них некоторую блистательную краску. Снисхождение молодого Филиппа к проступившимся лакедемонянами, кроткое с критянами обхождение, которым в немногие дни привязал к себе весь их остров, поход против этолийцев, которого следствия были чрезвычайно действительны, прославили Филиппа, как послушного, а Арата – как благоразумнейшего.
По этой причине придворные еще более завидовали ему и, не могши ничего произвести тайными доносами, ругали его уже явно и с великой дерзостью и нахальством оскорбляли его за пиршествами. Злоба их дошла до того, что однажды после ужина, когда Арат уходил в свой шатер, они преследовали его, кидая на него камнями. Филипп пришел в такой гнев, что наложил на них двадцать талантов пени, но впоследствии их умертвил, приметя, что они старались портить и расстроить дела его. Но при благоприятствующем счастье душа его исполнилась высокомерия; в ней возникли многие страсти, а врожденные в нем пороки, преодолев принуждение, противное его природе, мало-помалу обнаруживались и показывали его свойства во всей наготе их. Во-первых, он посрамил ложе молодого Арата. Эта связь долгое время была скрыта, ибо Филипп жил в доме их, как гость. Потом становился жестче к греческим республикам и явно уже отдалял от себя Арата.
Начало к взаимному подозрению подали мессенские дела. Мессенцы были в раздоре между собою. Арат опоздал прийти к ним на помощь, а Филипп, придя в город днем прежде его, внушил в гражданах ярость одних к другим. Предводителей мессенских спрашивал, ужели у них нет законов против черни. Разговаривая же частно с вожаками народа, говорил: «Ужели у вас нет рук против тираннов?» Этими словами обе стороны ободрились, и власти хватали демагогов, а те, собрав народ, умертвили начальствующих и без малого двести человек других.
Это жестокое дело было подстроено Филиппом, который ожесточил еще более мессенцев друг против друга. Арат, по прибытии своем в Мессену, оказывал явное на это негодование и не удержал сына своего, который делал Филиппу жестокие упреки и укоризны. Этот молодой человек весьма любил Филиппа и между прочим сказал ему: «Поступив таким образом, ты более мне не кажешься прекр