Равным образом и всех других римлян ничто столько не усладило и не привязало к императору, как наказание Тигеллина. Забыто было уже, что он мучился страхом наказания, которое республика требовала, как общественный долг, и что он претерпевал жесточайшие болезни телесные; между тем благоразумные люди почитали последним и стоящим многих смертей наказанием его мерзкое и срамное общество с подлейшими женщинами и распутство, которому по невоздержанию своему предавался еще, несмотря на то, что претерпевал мучения смерти. Однако многие досадовали еще, зачем он видит свет солнечный, которого многие знаменитые люди лишились из-за него. Отон послал воинов поймать его в имении близ Синуессы; он там жил в надежде убежать далее, ибо тут стояли корабли. Посланного для задержания его старался он склонить деньгами, дабы он его пропустил, но не имел в том успеха. Несмотря на то, он дал ему тем не менее подарки, просил его подождать, пока он выбреет себе голову; взял бритву и перерезал себе горло.
Цезарь, доставив народу это справедливейшее удовольствие, не вспомнил никакой частной обиды, самому ему оказанной. В угождение народу сперва не отвергал даваемого ему в театрах прозвания Нерона; и когда некоторые поставили на открытых местах Нероновы изображения, то он тому не препятствовал. Клувий Руф говорит, что в Иберии получены были грамоты, которые даются в дорогу гонцам с письмами; в них имя Нерона было приложено к имени Отона. Отон, заметив, что лучшим гражданам было то неприятно, перестал оное принимать.
Таким образом, правление его утверждалось, но войско беспокоило его тем, что советовало ему беречься знатных, не верить им и угнетать их или потому, что, из приверженности к императору, в самом деле боялось за него, или искало предлог, дабы все тревожить и возмущать. Когда Отон послал Криспина для приведения из Остии семнадцатой когорты, и Криспин готовился еще ночью к отъезду и клал оружия на возы, то самые дерзкие из воинов кричали, что Криспин имел в уме своем пагубные намерения; что сенат предпринимает новые перемены; что везут оружия не для Цезаря, но против Цезаря. Эти слова были разнесены по войску и раздражали многих; одни хватались за возы, другие умертвили двух сотников и самого Криспина, которые им противились. Все, наконец, вооружились, призывали друг друга на помощь Цезарю и устремились на Рим. Узнав, что у Отона ужинало восемьдесят сенаторов, они обратились к дворцу, говоря, что уже настало время к умерщвлению Цезаревых врагов всех вместе. Город был в великом смятении, все боялись, что будет грабеж; двор был в тревоге; Отон в недоумении. Хотя он страшился за сенаторов, но сам был им страшен; он видел, что они, испуганные и безгласные, вперили взоры свои на него; из них некоторые с женами и детьми пришли к ужину. Отон послал префектов с повелением переговорить с воинами и укротить их; и в то же время велел приглашенным к ужину сенаторам выйти другими дверьми. Они едва успели вырваться сквозь воинов, которые теснились к залу и спрашивали, куда делись враги Цезаря? Отон, стоя на ложе, много говорил к успокоению их, употреблял просьбы, не щадил и слез своих и с трудом их отослал. На другой день, подарив каждому воину по тысяче двести пятьдесят драхм, он вступил в стан и, хваля войско за усердие и приверженность к нему, говорил, что некоторые из них строят козни и что они представляют с дурной стороны умеренность его и постоянство воинов. Он изъявлял желание, чтобы воины ненавидели сих зломыслящих людей и содействовали ему в отыскании их. Все одобрили его речи и просили о наказании виновных. Отон взял двух воинов, о которых никто не стал бы жалеть, когда бы они были наказаны, и удалился.
Одни удивлялись перемене Отона, верили ему и начинали его любить; другие почитали все действием необходимости по обстоятельствам политики и думали, что он старается приобрести благосклонность народа по причине угрожающей войны, ибо уже получено было верное известие, что Вителлий принял достоинство и силу императора. Гонцы часто приходили с объявлением, что Вителлий продолжает путь свой далее. Другие извещали, что войска в Паннонии, Далмации и Мезии согласно с предводителями своими признали Отона. Вскоре получены были от Муциана и от Веспасиана дружественные письма, один из них был в Сирии, другой в Иудее; оба предводительствовали сильными войсками. Эти обстоятельства ободрили Отона, который писал Вителлию и увещевал его мыслить так, как прилично воину, обещаясь ему дать много денег и город, в котором может провести в тишине спокойную и приятную жизнь. Вителлий отвечал ему сначала притворной покорностью, но впоследствии, будучи раздражены один на другого, они писали друг другу письма в неблагопристойных и ругательных выражениях; и хотя оные были не ложные, однако каждый из них безрассудно и смешно приписывал другому те постыдные дела, которые были общи обоим, ибо трудно сказать, в котором из них были в меньшей степени распутство, нега, неопытность в военном деле и множество долгов по причине прежней бедности.
Говорили тогда о разных знамениях и призраках. Известия о них были сомнительны и не основаны на достоверных свидетельствах, но все видели, что на Капитолии кумир Победы, стоящий на колеснице, выпустил из рук вожжи, словно не мог их более держать; кумир Гая Цезаря, стоящий на острове посреди реки, поворотился в вечеру лицом к востоку, хотя не было ни землетрясения, ни сильного ветра. Это последовало, как говорят, в те дни, в которые Веспасиан явно уже решился приступить к делу. Случившееся на реке Тибре приключение почитаемо было многими дурным предзнаменованием. Хотя время года было такое, в которое реки разливаются, однако никогда столь высоко не поднимался Тибр и не причинял столько вреда, разлившись и потопив великую часть города, более же всего ту, где продается хлеб, так что в продолжение нескольких дней чувствовали великий недостаток в хлебе.
По получении известия, что Цецина и Валент, полководцы Вителлия, заняли уже Альпы, воины возымели подозрение на Долабеллу, человека знаменитого происхождения, что он помышлял о произведении беспокойства. Боясь ли Долабеллу или другого кого-либо, Отон, ободрив его, послал в город Аквин. Назначая чиновников, которые должны были следовать за ним в походе, он назначил в лице их и Луция, Вителлиева брата, не прибавив и не убавив почести, которыми он пользовался. Он заботился о матери и супруге Вителлия, дабы они не имели никакой опасности о своей жизни. Хранителем Рима оставил Флавия Сабина, брата Веспасиана, оказывая ли через то уважение к Нерону – ибо Сабин получил от Нерона начальство, которого лишил его Гальба, – или возвышая Сабина для показания большего доверия и благосклонности к Веспасиану.
Отон остался в Бриксилле*, италийском городе, лежащем на берегу Эридана, а с войском послал Мария Цельса, Светония Паулина, а также Галла и Спурину, людей знаменитых, которые, однако, не могли действовать в делах своими собственными предначертаниями по причине беспорядка и наглости воинов. Они не хотели повиноваться другим, потому что император получил от них верховную власть. Впрочем, положение неприятелей не было в хорошем состоянии, воины также не повиновались предводителям и по той же причине были дерзки и своевольны. Однако они были опытны в военном деле и не избегали трудов, ибо были к ним привычны. Напротив того, воины Отона были слабы от бездействия и праздности, проведши большую часть жизни в театрах и празднествах; они прикрывали свое малодушие наглостью и надутостью и притворялись, что отказывались от предписываемых трудов, как бы они были ниже их достоинства, а не потому, что они не могли их перенести. Спурина, употребляя принуждение, был в опасности лишиться жизни; они не пощадили никакого поругания и хулы против него, называя его предателем и губителем Цезаревых дел и обстоятельств. Некоторые, напившись допьяна, уже ночью пришли к шатру его и просили денег на дорогу, потому что намеревались ехать к Цезарю, дабы на него донести.
Спурине и делу Отона помогли ругательства, которыми осыпали их при Плаценции Вителлиевы воины, кои, подступая к стенам, насмехались над воинами Отона, стоявшими на стенах, называя их скоморохами, плясунами, зрителями Пифийских и Олимпийских игр, не видавшими никогда ни войны, ни походов, гордящимися лишь тем, что отрубили голову безоружному старцу – они разумели Гальбу, – но не смеющими сойти со стен и вступить в открытое сражение с храбрыми воинами. Эти ругательства до того их оскорбили и воспламенили, что они обратились к Спурине и просили его употребить их, обещая не отказываться ни от каких опасностей, ни трудов. Неприятель сделал жаркий приступ к городу с великим множеством машин. Спурина одержал верх, отразил неприятеля, нанеся ему огромные потери, и сохранил в целости славный город, который благосостоянием своим ни которому не уступал в Италии.
Впрочем, Отоновы полководцы вели себя и с городами, и с частными лицами снисходительнее Вителлиевых. Цецина один из них ни голосом, ни видом не имел в себе ничего приятного. Он был отвратителен и страшен величиною тела своего, носил галльские широкие шаровары и платье с длинными рукавами и в таком виде говорил с римскими воинами и предводителями войска. Жену его сопровождали отборные всадники; она сама сидела на коне и была великолепно украшена. Что касается до другого полководца, Фабия Валента, то жадность его не могли насытить ни похищения, ни кража, ни взятки от союзников. Казалось, это было причиной медленности его похода, и потому он не поспел к первому сражению. Другие обвиняют Цецину за то, что он спешил присвоить себе победу по прибытии Валента, что он сделал и другие маловажные ошибки, что несвоевременно и не с надлежащим мужеством дал сражение, которое едва не расстроило все дело Вителлия.
Цецина, отраженный от Плаценции, бросился на Кремону, город также богатый и многолюдный. Анний Галл, который шел на помощь Спурине в Плаценцию, известившись дорогою, что плацентинцы одержали верх, но что находилась в опасности Кремона, перешел туда с войском и стал подле неприятелей. Другие предводители также шли на помощь полководцу. Цецина поставил засаду из пехоты в лесистых местах, а коннице велел выступить вперед и, когда неприятели вступят с нею в бой, то мало-помалу отступать, убегая до тех пор, пока не заведут их в засаду. Но перебежчики возвестили об этом Цельсу. Он выступил с лучшей конницей, но во время преследования вел себя осторожно, окружил засаду, привел ее в тревогу и звал из стана пехоту свою. Казалось, что когда бы она пришла вовремя и последовала за конницей, то ни один из неприятелей не уцелел, но все войско Цецины было бы истреблено. Но Паулин, придя на помощь медленно и поздно, был обвиняем в том, что из осторожности не действовал достойно своей славы. Многие из воинов обвиняли его в измене и раздражали Отона, хвастая, что сами победили; но что, по малодушию полководцев, победа не была совершенно одержана. Отон не столько не верил им, сколько не хотел показывать, что им не верит. Он послал к войску брата своего Титиана и префекта Прокула, которому была дана вся власть, Титиан был только для виду. Цельс и Паулин пользовались именем советников и друзей, но в делах не имели ни силы, ни власти. Дела неприятелей также находились в дурном положении, особенно же в войске, состоящем под начальством Валента. Когда возвещено было сражение при засаде, то воины его досадовали, что сами тут