ием, кто «поимал языка», был ранен и так далее. На основании этих списков, как отмечал О.А. Курбатов, служилые люди могли рассчитывать на награды, прежде всего на прибавку к земельному и денежному окладу[205]. Об этих списках и писал Г. Штаден, когда сообщал, что по итогам кампании «…всем русским князьям и боярам, получившим пули, порубленным или израненным врагом на теле спереди, имения были увеличены или улучшены; тем же, кто был поражен сзади, имения сокращали и надолго суждено им было оставаться в опале…»[206].
Тогда же, во второй половине августа 1572 г., была распущена по домам на отдых большая часть «береговой» рати и составлена новая, на три полка, роспись воевод на «берегу»: «А после царевичева приходу были воеводы по полком: в большом полку был князь Ондрей Хованской, Иван Морозов да из Донкова князь Юрьи Курлятев. В передовом полку князь Ондрей Палецкой. В сторожевом полку князь Михайло Лыков да Василей Колычов»[207]. Фактически, кампания была завершена — татарам было нанесено такое поражение, что ожидать их нового нападения в завершающемся году не стоило, да и мелкие отряды тоже вряд ли попытались бы «пошарпать» русскую «украйну» в поисках добычи.
По-разному сложилась судьба воевод, возглавлявших русское войско в эти жаркие летние дни. Князь М.И. Воротынский поначалу был щедро пожалован Иваном Грозным. Царь не только полностью снял с него опалу и сделал фактически главой Боярской думы, как писал Р.Г. Скрынников, «выше него в думе «сидел» один князь И.Ф. Мстилавский. Но этот последний признал себя виновником сожжения Москвы, из-за чего лишился всякой популярности и авторитета в стране…»[208]. Более того, в конце 1572 г. Иван пожаловал Воротынскому часть его вотчин (Перемышль), отобранных ранее[209]. В апреле 1573 г. Воротынский снова был назначен командующим «береговым» разрядом, возглавив большой полк, который встал в Серпухове[210]. Казалось, худшие времена для князя миновали. Однако на самом пике славы над Воротынским внезапно снова сгустились тучи. Как сообщает разрядная книга, как только в Разрядном приказе был составлен «береговой» разряд на весну-лето 1573 г., так первый воевода сторожевого полка князь В.Ю. Булгаков-Голицын «…бил челом государю царю и великому князю Ивану Васильевичю всеа Русии … на боярина и воеводу на князь Михаила Ивановича Воротынсково. И на той службе Голицын с Воротынским месничался и списков дворян и детей боярскихза князь Михаилом Воротынским не имал, а сказал, что ему, князь Василью, на той службе князь Михайла Воротынсково меньши быть невмесно…»[211].
Требование Голицына дать ему «щот и суд» внешне выглядело абсурдным. Ведь по давнему приговору 1550 г. первый воевода большого полка был безусловно выше первого воеводы сторожевого полка[212]. Послужной список и статус Голицына, ставшего боярином только в 1576/1577 г.[213], также не давали ему шансов на успех в этом деле, равно как и родовитость — Голицыны очевидного преимущества в «чести» перед Воротынскими не имели. Неожиданно Иван Васильевич удовлетворил челобитье князя: «И государь царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии боярина своего и воеводу князь Василья Юрьевича Голицына пожаловал, велел послать к нему невмесную грамоту, что ему князю Василью Голицыну со князь Михаилом Воротынским быть без мест в сем розряде»[214].
Вне всякого сомнения, челобитная Голицына появилась не на пустом месте. Видимо, в конце зимы — начале весны 1573 г. Иван Грозный по неизвестным причинам утратил доверие к Воротынскому[215]. Охлаждение царя к своему лучшему полководцу к моменту составления «берегового» разряда стало настолько очевидным, что В.Ю. Голицын решил воспользоваться этим обстоятельством. Правда, ему пришлось ждать почти три месяца, пока Иван не вынес свое решение удовлетворить его челобитную[216]. О том, что происходило в течение этих месяцев — можно только догадываться. Ясен только исход — согласно лаконичному свидетельству разрядной книги, «…тово же году положил государь опалу свою» на Воротынского, «взял» его «з берегу» и «казнил смертию»[217].
Тогда же опале подверглись два других воеводы «берегового» разряда 1573 г. — князь Н.И. Одоевский, вместе с Воротынским сражавшийся летом 1572 г. при Молодях, и престарелый воевода М.Я. Морозов, причем последний даже не успел прибыть на место службы, как был арестован. Все они также были казнены[218]. Поплатился головой и второй воевода сторожевого полка В.И. Умного Колычев. Правда, случилось это позднее, вероятно, летом 1575 г., и смерть его связана была, судя по всему, с падением царского фаворита окольничего Б.Д. Тулупова и восхождением новой «звезды» в окружении Ивана Грозного — Бориса Годунова[219].
Не обошел стороной гнев Ивана и другого героя Молодинской битвы — воеводу Д.И. Хворостинина. Осенью 1573 г. была составлена роспись войска, которое должно было отправиться походом на бунтовавшую «казанскую черемису, луговую и нагорную». Однако еще до того, как рать выступила на подавление мятежа, «государь тогды опалу свою положил на князь Дмитрея да на князь Федора Хворастининых на обеих, и велел им быть к себе»[220]. Опала, правда, длилась недолго — уже весной следующего года Дмитрий Хворостинин получил назначение вторым воеводой сторожевого полка, что встал на «берегу», в Коломне[221]. Но эта должность, если так можно выразиться, стала для воеводы традиционной практически до конца 1570-х гг. Пока Хворостинин был в опричнине, он мог не опасаться местничества со стороны более родовитых воевод, но как только опричнина была отменена, на успешной карьере князя был поставлен крест. Ни несомненный талант военачальника, ни храбрость и энергичность — ничто не могло переломить традицию и Хворостинину приходилось довольствоваться второстепенными командными постами что на берегу, что в Ливонии[222].
Единственный раз он получил самостоятельное командование в кампанию 1578 г., и то воеводе пришлось вернуться в Москву. Посылая в Ливонию новое войско, Иван назначил Хворостинина первым воеводой сторожевого полка. Однако второй воевода полка, князь М.В. Тюфякин, «списков не взял за ним, за князем Дмитреем, что ему с ним быти невмесно меньши князя Дмитрея. И писано ко князю Михаилу, чтоб он был по новой росписи в болшом полку в третьих, а князю Дмитрею велено ехати к Москве»[223]. Бог миловал Хворостинина — после его отъезда оставшиеся воеводы рати разместничались, и в итоге осадившее ливонский город Кесь (Венден) русское войско так и не смогло овладеть им. Атакованное соединенными польско-шведскими силами, оно потерпело сокрушительное поражение. Среди взятых в плен оказался и брат Дмитрия Хворостинина Петр[224], карьера которого после памятной битвы 1572 г. складывалась довольно успешно для молодого и относительно неродовитого воеводы. Домой Петр Хворостинин вернулся, по всей видимости, уже после завершения Ливонской войны. Его старший брат под занавес этой войны сумел несколько раз отличиться и в условиях, когда командный корпус русского войска понес большие потери, начал постепенно продвигаться «наверх». В начале 1582 г. он наконец-то, после долгого перерыва, был назначен первым воеводой передового полка рати, ходившей походом против шведов «в Свиску землю, за Неву реку»[225]. В «деле» со шведами под деревней Лялицы передовой полк отличился, «немецких людей побил и многих языков поимал», за что среди прочих воевод рати Д.И. Хворостинин получил наградной золотой[226]. С этого момента карьера заслуженного воеводы начала постепенно идти в гору и при Федоре Иоанновиче он считался одним из опытнейших русских полководцев.
Бывший начальник Хворостинина по передовому полку, князь А.П. Хованский, сумел избежать царского гнева и в последующие годы был и полковым воеводой, и наместником, пока не умер в 1577/1578 г., будучи воеводой в Кукеносе[227].
Два брата Шереметева, Иван Меньшой и Федор, тоже благополучно миновали политические бури начала 1570-х гг., при том, что Федор Шереметев не самым лучшим образом показал себя в кампании 1572 г., а в ходе следствия 1574 г. бежавшие из Крыма русские пленники показали, что братья изменяли своему государю и переписывались с Девлет-Гиреем[228]. Иван Грозный лишь пригрозил братьям опалой: «…а што на Шереметевых гнев держати, ино ведь есть его (Ивана Большого Шереметева, укрывшегося от царского гнева в монастыре. — В.П.) братья в миру, и мне есть над кем опала своя положити»[229]. Иван Меньшой Шереметев был убит зимой 1577 г. под Ревелем[230], а его брат снова «отличился» под Кесью-Венденом осенью 1578 г., бежав с поля боя также, как и в 1572 г.[231] Трусость, проявленная окольничим, который, видимо, характером пошел не в своих старших братьев, тем не менее и на этот раз сошла ему с рук. Но от судьбы не уйдешь. «Стратагему» с бегством он попытался повторить и годом позже, когда крепость Сокол, одним из воевод которой он был, была осаждена войском короля Речи Посполитой Стефана Батория. Не дожидаясь, пока неприятель возьмет Сокол штурмом, Шереметев попытался бежать с небольшим отрядом верных ему людей, или, попросту говоря, дезертировал. Однако далеко ему уйти не удалось. Как сообщал польский историк Р. Гейденштейн, по дороге на Псков «встретился с воеводой Брацлавским Иваном Збаражским, с этой стороны наблюдавшим за неприятелем и попался живым в руки неприятелей вместе с бывшими с ним всадниками»[232].
Но воевода родился, судя по всему, под счастливой звездой. И на этот раз ему все сошло с рук. Вернувшись из плена, он не только не перестал быть членом Боярской думы, в которой пребывал с осени 1576 г., но и получил назначение наместником в Кострому, благополучно пережил Ивана Грозного[233].
Иначе проявил себя князь И.П. Шуйский. После Молодей начинается его быстрое восхождение на верх русской военной пирамиды. В походе на Пайду он — первый воевода сторожевого полка, а затем назначен наместником во Пскове[234]. В 1576/1577 г. Шуйский получил чин боярина[235]. К тому времени он, видимо, находился в милости у Ивана Грозного — во всяком случае, в разряде «похода государя царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии и сына ево государева царевича князя Ивана Ивановича Московских на свое дело и на земское» от апреля 1576 г. на «берег», Шуйский значится «